песок и пепел

да, и это все ещё пролог

Когда небо на востоке окрасилось зарей, Егор наконец добрался до ворот Святой Цецилии. В ту же секунду начали звонить колокола. Но парень вряд ли их заметил: взгляд его был прикован к железным шпилям, а мысли полны единственной надеждой, что Т/и каким-то чудом ждет его внутри.

Несколько минут спустя матушка обнаружила его привалившимся к воротам. Должно быть, она приняла его за мертвеца, потому что в ужасе вскрикнула, осенила себя крестным знамением и побежала за помощью. У парня не осталось сил ее успокаивать. Он молча наблюдал сквозь заплывшие веки, как рядом опускается Марио  – проверяет у него пульс, а затем начинает раздавать остальным указания, чтобы его занесли внутрь.

– Снаружи опасно, – выговорил Егор разбитыми губами. Марио было опасно находиться за воротами. Марио было опасно находиться внутри ворот.

– Тебя… могут увидеть, – попытался  Егор снова, но слова прозвучали не более чем шелестом.

– Несем его наверх, в комнату Т/И! – скомандовал Марио.

– Где… Т/и? – выдавил Егор. Губы не слушались, но ему нужно было знать.

Никто ему не ответил. Егор вскрикнул от боли в ребрах – и его бережно уложили на кровать. Вокруг витал запах девушки.

– Т/и! – повторил он громче и как мог обвел комнату единственным, не до конца заплывшим глазом.

– Мы не видели ее уже три дня, – ответил Марио. – Ее забрали немцы.
24 марта 2000 года
Виа Тассо

Признание: меня зовут Т/и Росселли, а не Ева Бьянко. Егор Бьянко – не мой брат.
Когда я впервые встретила Егора, он был ребенком. Как и я. Ребенком, чьи глаза знали слишком много разочарования. После прибытия в Италию он долгое время не разговаривал. Только смотрел. Я думала, это из-за того, что он американец. Думала, он не понимает итальянскую речь. Сейчас, конечно, смешно вспоминать, как я пыталась говорить с ним громко и медленно, будто у него было что-то не в порядке со слухом. Как я танцевала вокруг него, наигрывала на скрипке и распевала песенки— просто чтобы посмотреть, улыбнется ли он. Когда же он улыбался, я обнимала его и целовала в щеки. Его уши были совершенно здоровы. Он прекрасно меня понимал. Просто в те первые дни он слушал. Наблюдал. Учился.

Камилло, мой бесконечно терпеливый отец, просил оставить Егора в покое, но я не могла. Просто не могла. И так в этом и не преуспела, как сейчас понимаю. Я танцевала вокруг него годами, пытаясь привлечь его внимание и желая только увидеть его улыбку. Желая быть рядом с ним, желая любить его и быть любимой в ответ. Уже тогда во мне жила бунтарка, которая раз за разом выходила на битву со страхом, пускай я его и не осознавала. Эта бунтарка всегда была моей главной союзницей. Она выглядела как я и страдала как я, но никогда не позволяла мне сдаваться. Даже когда страх отбирал у меня все причины бороться, бунтарка отвоевывала их обратно. Отец однажды сказал мне, что мы приходим на землю, чтобы учиться. Господь хочет, чтобы мы взяли от жизни все, чему она способа научить. А потом мы собираем эти знания, и они становятся нашим подношением Богу и человечеству. Но чтобы учиться, мы должны жить. А чтобы жить, иногда приходится сражаться. Это мое подношение. Уроки, которые я усвоила, и любовь, которая питала мою надежду, когда у меня не было ничего, кроме нее.

              Т/и Россели