Константин Воробьев - Убиты под Москвой

2

В северной части деревня оканчивалась заброшенным кладбищем за толстой
кирпичной стеной, церковью без креста и длинным каменным строением. От него
еще издали несло сывороткой, мочой и болотом. Капитан сам привел сюда
четвертый взвод и, оглядев местность, сказал, что это самый выгодный
участок. Окоп он приказал рыть в полный профиль. В виде полуподковы. С
ходами сообщения в церковь, на кладбище и в ту самую пахучую постройку. Он
спросил командира взвода, ясен ли ему план оборонительных работ. Тот сказал,
что ясен, а сам стоял по команде "смирно" и изумленно глядел не в глаза, а в
лоб капитана.
-- Ну что у вас? -- недовольно сказал капитан.
-- Разрешите обратиться... Чем рыть?
Командир взвода спросил это шепотом. У капитана медленно приподнялась
левая бровь, и от нее наискось через лоб протянулась тонкая белая полоска.
Он качнулся вперед, но лейтенант поспешно сам ступил к нему навстречу, и
капитан сказал ему почти на ухо:
-- Хреном! Вас что, Ястребов, от соски вчера отняли?
Алексей сразу не понял смысла сказанного капитаном. Он лишь уловил в
его голосе приказ и выговор, а на это всегда надо было отвечать одним
словом, и он сказал: "Есть!"
-- Окоп отрыть к шести ноль-ноль! -- строго напомнил капитан и пошел
вдоль улицы -- прямой, высокий и в талии как рюмка. Через несколько шагов он
вдруг обернулся и позвал: -- Лейтенант!
Алексей подбежал.
-- Взвод разместите в крайних семи домах. Спросите там лопаты и кирки.
Ясно?
Взвод перекуривал у церкви. Алексей отозвал в сторонку своего помощника
и отделенных и слово в слово передал им приказ капитана. Он сохранил все
оттенки его голоса, когда спрашивал, ясен ли план оборонительных работ.
Любой из этих пяти курсантов сразу и навсегда обрел бы в нем тайного друга,
если б задал вопрос, чем рыть окоп. Тогда все повторилось бы -- от хрена с
соской до лопат и кирок -- и горючая тяжесть стыда перед капитаном оказалась
бы поделенной с кем-то поровну. Но помкомвзвода сказал:
-- Рыть так рыть. Третье отделение, живо по хатам шукать ломы и лопаты,
пока другие не захватили!
И через час четвертый взвод рыл окоп. Полуподковой. В полный профиль. С
ходами сообщения в церковь, на кладбище и в опустевший коровник. Только на
этот срок и хватило Алексею досады и горечи от разговора с капитаном. У него
снова и без каких-либо усилий образовался прежний порядок мыслей, чувств и
представлений о происходящем. Все, что сейчас делалось взводом и что было до
этого -- утомительный поход, самолеты, -- все это во многом походило на
полевые тактико-инженерные занятия в училище. Обычно они заканчивались через
три или шесть дней, и тогда курсанты возвращались в казармы и учебные
классы, где опять начиналась размеренно-скучная жизнь с четкой выправкой
тела и слова, с тревожно-радостной, никогда не потухающей мечтой об
аттестации. Дальше этого не избалованный личным напряжением мозг Алексея
отказывался рисовать что-либо определенно зримое.
В то, что он уже две недели как произведен в лейтенанты и назначен
командиром взвода, Алексей верил с большим трудом. Временами ему казалось,
что это еще не взаправду, это только так, условно, как на занятиях, и тогда
он тушевался перед курсантами и обращался к ним по имени, а не так, как было
положено по уставу.
С еще более нечетким и зыбким сознанием воспринималась им война. Тут он
оказывался совершенно беспомощным. Все его существо противилось тому
реальному, что происходило, -- он не то что не хотел, а просто не знал,
куда, в какой уголок души поместить хотя бы временно и хотя бы тысячную долю
того, что совершалось: пятый месяц немцы безудержно продвигались вперед, к
Москве... Это было, конечно, правдой, потому что... потому что об этом
говорил сам Сталин. Именно об этом, но только один раз, прошедшим летом. А о
том, что мы будем бить врага только на его территории, что огневой залп
нашего любого соединения в несколько раз превосходит чужой, -- об этом и еще
о многом, многом другом, непоколебимом и неприступном, Алексей --
воспитанник Красной Армии -- знал с десяти лет. И в его душе не находилось
места, куда улеглась бы невероятная явь войны. Душа и сердце были заняты
давно для него привычным, нужным и очень дорогим...
Окоп был отрыт к установленному сроку. Только ход сообщения в церковь
вывести не удалось: двухметровой толщины каменный фундамент уходил куда-то в
преисподнюю. Помкомвзвода предложил пробить в фундаменте брешь связкой
гранат, но Алексей сказал, что на это нужно разрешение капитана.
Утро наступило немного морозное, сквозное и хрупкое, как стекло. Прямо
над деревней стыло мерк месяц. Первый снег так и не растаял. За ночь он
слежался в тонкий и гладкий, как бумага, пласт. К ротному КП Алексей пошел
по задворкам, ненужно далеко обойдя кладбище, -- снег тут был нетронуто
чист, и он осторожно и радостно печатал его новыми сапогами, и они казались
ему особенно уютными и фасонистыми. "В хромовых бы сейчас! Я их еще ни разу
не надевал... "
Командный пункт размещался в центре деревни в кокетливом деревянном
домишке под железной крышей. Над его крыльцом висел бурый лоскут фанеры с
чуть проступавшими синими отечными буквами. "Правление колхоза "Рассвет".
Связной курсант доложил Алексею, что капитан только что ушел в третий взвод.
-- Это на левом фланге, -- вдруг с начальническим видом объяснил он,
но, смущенный своим тоном, тут же добавил: -- А ваш правый, товарищ
лейтенант...
Алексей снова вышел на задворки, неся в себе какое-то неуемное,
притаившееся счастье -- радость этому хрупкому утру, тому, что не застал
капитана и что надо было еще идти и идти куда-то по чистому насту, радость
словам связного, назвавшего его лейтенантом, радость своему гибкому молодому
телу в статной командирской шинели -- "как наш капитан!" -- радость
беспричинная, гордая и тайная, с которой хотелось быть наедине, но чтобы
кто-нибудь видел это издали. Он шел мимо обветшалых сараев, давно, видать,
заброшенных и никому не нужных, и в одном из них, горбатом и длинном, как
рига, еще издали заметил настежь распахнутые ворота, а в их темном зеве --
неяркий свет не то фонаря, не то костра. Алексей направился к сараю и в
глубине его увидел кухню с разведенной топкой, облепленную засохшей грязью
полуторку, старшину и нескольких курсантов из первого взвода. Ни кухни, ни
полуторки на марше не было, но у Алексея даже не возник вопрос, откуда они
появились, и, не расставаясь со своим настроением, он громко и весело
крикнул:
-- Здравия желаю, товарищи тыловики!
Ему ответили сдержанно, по-уставному, -- старшина тоже, -- и из-за
кузова полуторки вышел капитан. Он опять был с хворостинкой и застегнут и
затянут так, словно никогда не раздевался. Он козырнул Алексею издали,
какую-то долю секунды подержал поднятой левую бровь и сказал:
-- Старшина! Четвертый взвод получает еду первым, третий -- вторым, а
первый -- последним. Лейтенант! Возьмите здесь каски для взвода и три ящика
патронов. Сообщите об этом лейтенанту Гуляеву. Окоп готов?
Алексей доложил. Подорвать фундамент церкви капитан не разрешил. По его
мнению, четвертый взвод должен беречь свои гранаты для других целей.
Соседом слева у Алексея был второй взвод. Его окоп извилисто пролегал в
глубь деревни на виду противотанкового рва. На стыке взводов в кольце голых
осин одиноко стояла опрятная, побеленная снаружи изба, за десяток шагов еще
пахнувшая простоквашей, -- когда-то тут был сепараторный пункт. Командира
второго взвода Алексей нашел в этой избе: тот заканчивал банку судака в
томатном соусе.
-- И пуля попэ-эрла по каналу ствола! -- остановившись у порога, сказал
Алексей, подражая преподавателю внутренней баллистики в училище майору
Сучку. Они несколько минут хохотали, не сходясь еще, мимикой и жестами
копируя движения и походку чудаковатого майора, потом разом подобрались,
вспомнив о своих званиях, и Алексей сказал о кухне, касках и патронах. --
Вам все ясно, лейтенант Гуляев?
-- Ясно, -- солидно отозвался Гуляев. -- Сейчас пошлю получать. Второй
взвод не задержится, это вам не какой-нибудь там четвертый.
-- При отступлении тоже?
-- Русская гвардия никогда не отступала, лейтенант Ястребов! Пошли,
покажу свое хозяйство.
На крыльце надо было зажмуриться. Снег не блестел, а сиял огнисто,
переливчато-радужно и слепяще -- солнце взошло прямо за огородами деревни.
Свет все нарастал и ширился, и вместе с ним, по рву, в деревню накатно, туго
и плотно входил рокот. Алексей и Гуляев обогнули угол избы. Впереди рва,
пока хватало глаза, пустынно сиял снег, и на нем нарисованно голубел лес, а
ближе и левее чуть виднелось какое-то селение.
-- Самолеты! -- сказал Гуляев. -- Видишь? На четыре пальца правее леса
гляди... Ну?
-- Это галки там, -- не сразу, но слишком своим голосом сказал Алексей,
а рокот уже перерос в могучий рев, и теперь было ясно, что лился он с неба.
Самолеты и в самом деле шли кучной и неровной галочьей стаей; они
увеличивались с каждой секундой, и круги пропеллеров у них блестели на
солнце, как матовые зеркала. Их было не меньше пятидесяти штук. Каждый летел
в каком-то странном ныряющем наклоне, с растопыренными лапами, с коричневым
носом и отвратительным свистящим воем.
-- Заходят на нас! -- почти безразлично сказал Гуляев, и Алексей увидел
его мгновенно побелевший, совершенно обескровевший нос и сам ощутил, как
похолодело в груди и сердце резкими толчками начало подниматься к горлу.
-- Пошли по взводам? -- спросил он у Гуляева. Тот кивнул, и каждый
подумал, что не побежит первым.
Они пошли под осинами томительно медленно, но бессознательно тесно, и
оба были похожи на людей, застигнутых ливнем, когда укрываться негде и не
стоит уже. Рев в небе превратился к тому времени в какую-то слитную чугунную
тяжесть, отвесно падающую на землю, и в нем отчетливо слышался прерывистый
шелест воздуха. Упали они одновременно плашмя, под одной осиной, и мозг
каждого одновременно отсчитал положенное число секунд на приближение
шелестящих смертей. Но удара не последовало. Наверное, они одновременно
открыли глаза, потому что разом увидели метавшиеся по снегу, по осинам и по
ним самим лохматые сумеречные тени от пролетавших самолетов. И они разом
поднялись на ноги, и Гуляев устало сказал:
-- На Клин пошли...
У него по-прежнему был белый и острый, как бумажный кулечек, нос. Не
сводя с него глаз, Алексей сказал шепотом:
-- Ну, я пойду к себе, Сашк.
-- Ну, пока Лешк. Заглядывай.