Константин Воробьев - Убиты под Москвой

9

... Курсант лежал лицом вниз, а нависшая над воронкой круглая лепеха
соснового корня отекала на него сухим песком, и, полузасыпанный, он казался
мертвым. В падении Алексей оттолкнул его плечом и лег под самым корневищем.
-- Больше тебе некуда, да? -- ошалело, не поднимая из песка головы,
заглушенно вскрикнул курсант и подвинулся на свое прежнее место. Алексей
дышал часто и трудно, будто только что вынырнул из воды. -- Наложил или
ранен? -- уже миролюбивее спросил курсант, все еще не отрывая глаз.
-- М... к! -- выдохнул Алексей. -- Лежи тихо! Танковый десант!..
Тот одним рывком перевернулся на бок и подтянул к животу ноги. Алексей
проделал то же самое, и колени его оказались прижатыми к заду, а голова -- к
спине курсанта. Они разом глубоко вздохнули и затихли. Все, что им
слышалось, доносилось к ним не сверху, а как бы из-под земли:
отрывисто-круглые выстрелы танковых пушек, гул моторов, протяжно-раскатный
стон падающих деревьев, прореди автоматных очередей, и все это мешалось в
единое и казалось отдаленным и неприближающимся.
"Может, это тоже пройдет... Как-нибудь пройдет и кончится", -- подумал
Алексей, и тут же он вспомнил и увидел роту, свой взвод, раненых, капитана
Рюмина, вспомнил и увидел курсанта, к которому прижимался под этим
спасительным земляным зонтом. "А ведь он дезертир!.. Он трус и изменник! --
внезапно и жутко догадался Алексей, ничем еще не связывая себя с курсантом.
-- Там бой, а он... "
Наверху, рядом с воронкой, гремуче прокатился железный вал и
послышались близкие автоматные выстрелы, голоса немцев, улюлюканье и свист.
Алексей всем телом подался к курсанту, затаенно молясь корню, осыпавшемуся
на него песком и глиной. Валы катились рядом, слева и справа, и, ощущая
коленями тепло и дрожь тела курсанта, Алексей уже смертно ненавидел
булькающее урчанье от живота, эту тесно прильнувшую к нему спину, весь его
мерзкий, скрюченный облик.
-- Где твоя СВТ? -- свистящим шепотом спросил он курсанта.
-- Тут! -- к чему-то готово отозвался курсант. -- И немецкий автомат
тоже... А твоя?
У него опять голодно зарычал живот, и курсант еще круче выгнул спину и
сказал:
-- Вот же сволочь! Ему хоть бы что...
В буреломном грохоте леса неожиданно явственно -- и совсем недалеко --
вспыхнула раздерганная ружейная пальба и раздались крики, потом несколько
раз -- знакомо по учебному полигону -- звучно взорвались противотанковые
гранаты, и все откатилось в сторону, и Алексей обнял курсанта и затрясся в
сухом истерическом плаче.
-- Тихо! Цыц, в душу твою!.. -- обернулся курсант и стал ловить
горячими пальцами прыгающие губы
Алексея. -- Ты что... -- Он осекся, с писком сглотнул слюну и отнял
руку. -- Это вы, товарищ лейтенант? Не бойтесь! Нас тут не найдут... Вот
увидите! -- зашептал он в глаз Алексею.
-- Вставай! -- крикнул Алексей. -- Там... Там все гибнут, а ты...
Вставай! Пошли! Ну?!
-- Не надо, товарищ лейтенант! Мы ничего не сможем... Нам надо остаться
живыми, слышите? Мы их, гадов, потом всех... Вот увидите!.. Мы их потом
всех, как вчера ночью! -- исступленно просил курсант и медленно, заклинающе
нес ладонь ко рту Алексея.
Алексей ударил его в подбородок, и курсант встал на колени, упершись
каской в корневище.
-- Стреляй тогда! -- тоже в полный голос крикнул он, и лицо его стало
как бинт. -- Или давай сперва я тебя! Лучше это самим, чем они нас...
раненых... в плен...
И Алексей впервые понял, что смерть многолика. Курсант -- Алексей видел
это по его жутко косившим к переносице глазам, по готовно подавшемуся на
пистолет левому плечу, по мизинцу правой руки, одиноко пытавшемуся оторвать
зачем-то пуговицу на шинели, -- курсант не боялся этой смерти и почти
торопил ее, чтобы не встретиться с той, другой, которая была там, наверху.
"Что это, страх или инстинктивное сознание пользы жертвы? -- мелькнуло у
Алексея. -- Лучше это самим, чем они нас... раненых... в плен". "Мы их потом
всех, как вчера ночью!.. "
Тогда-то и открылось Алексею его собственное поведение, и, увидя себя
со стороны, он сразу же принял последнее предложение курсанта -- самих себя,
но еще до этого мига его мозг пронизала мысль: "А что же я сам? Я ведь об
этом не думал! А может, думал, но только не запомнил того? Что сказал бы я
Рюмину перед его пистолетом? То же, что этот курсант? Нет! Это было бы
неправдой! Я ни о чем не думал!.. Нет, думал. О роте, о своем взводе, о нем,
Рюмине... И больше всего о себе... Но о себе не я думал! То все возникало
без меня, и я не хочу этого! Не хочу!.. " Веруя в смертную решимость
курсанта и гася в себе чей-то безгласный вопль о спасении, Алексей выбросил
руку с пистолетом и разжал пальцы. Курсант обморочно отшатнулся, но тут же
схватил пистолет.
-- Психический! -- измученно прошептал курсант и лег.
Они лежали валетом и слышали, как над ними остановились двое и стали
мочиться в обрыв воронки, под корень. Это были немцы. Они перебросились
несколькими фразами, и скоро все стихло. Ушли.
Ночь была глухой и пустынной. Сквозь белесую пелену туч звезды
просачивались желтыми маслеными пятнами, а по земле синим томленым чадом
стлался туман, и все окружающее казалось полуверным и расплывчатым. Курсант
шел в двух шагах сзади с винтовкой на правом плече и с автоматом на левом,
и, оглядываясь, Алексей каждый раз встречал его радостно-смущенные глаза. Он
был из третьего взвода. Фамилию его Алексей не помнил, а спрашивать не
хотелось. Не хотелось ничего: ни думать, ни разговаривать, ни жить, и все
свое тело Алексей ощущал как что-то постороннее и ненужное. Он был пуст, ко
всему глух и невосприимчив, и он не мог прибавить или убавить шаг -- ноги
двигались самостоятельно, без всякого его усилия и воли. Где-то далеко
справа размеренно работали тяжелые орудия. Сначала слышалось обрывистое
"дон-дон", а через десять шагов впереди на краю света ворчали взрывы, и
Алексей невольно забирал влево, на север.
-- Так и дурак кашу съест, была бы ложка, -- сказал раздумчиво курсант,
прислушиваясь.
Алексей промолчал.
-- Воюют-то они чем, -- подождав, снова начал курсант, -- минометами,
пикировщиками да танками?
-- Это ты кому следует скажешь, чем они воюют... А как мы с тобой
воевали нынче... тоже доложишь! -- озлобленно проговорил Алексей, не
оборачиваясь.
-- Нынче никто из нас не воевал, товарищ лейтенант! -- угрюмо сообщил
курсант. -- И докладывать мне некому и нечего. Я весь день пролежал один в
воронке...
-- Один? А я где был? -- парализованно остановился Алексей.
-- Не знаю. Мало ли... Там кто-то все время стрелял из пистолета по
"юнкерсам". Кажется, сбил одного... Может, это вы были?
-- Вот гад! -- изумленно, самому себе сказал Алексей. -- Рота погибла,
а он... Вот же гад.
-- Да кому это нужно, чтоб мы тоже там погибли? -- так же изумленно,
шепотом спросил курсант. -- Немцам?
-- Ты знаешь, о чем я говорю!
-- Может, и знаю. Об НКВД, наверно?
-- Вот-вот. И о своей и твоей совести...
-- Ну, моя совесть чиста! -- сказал курсант. -- Я вчера ночью честно,
один на один, троих подсадил, как миленьких... А из НКВД с нами никого не
было. Ни вчера, ни нынче. Так что нечего...
Он обиженно замолчал и пошел рядом, но через минуту спросил почти
весело:
-- А вы как... многих вчера, товарищ лейтенант?
-- Одного, -- не сразу, устало сказал Алексей. -- Худой, как скелет...
Курсант удивленно и немного насмешливо посмотрел на него сбоку.
-- Щупали, что ли?
-- Документы проверял... Он офицер был, -- солгал Алексей и рукавом
отер лицо.
-- А я, дурак, и не подумал насчет трофеев! -- сокрушенно сказал
курсант. -- Один вот только автомат прихватил...
Они дважды присаживались в поле и молча курили перемешанную с песком и
галетными крошками махорку курсанта, запрятав цигарки в рукава, потом опять
шли на северо-восток, потому что орудия по-прежнему били справа. Когда
посреди неожиданно обозначилась в полумгле бурая горбатина леса, курсант
сцепил локоть Алексея и захлебно крикнул:
-- Немцы! Над самыми верхушками... Четверо!..
Было все сразу -- волна горячего испуга ("Он сошел с ума!"), вид
четырех гигантов, возвышавшихся над лесом тускло блестевшими касками ("Я
тоже?") и голос капитана Рюмина:
-- Свои! Подходите!
Лес был шагах в двадцати, и на бегу курсант не то смеялся, не то плакал
и до боли сжимал локоть Алексея. Как только под ногами с морозным сухим
треском стала ломаться рыжая заросль, Алексей догадался, что это
всего-навсего подсолнечные будылья, и перестал противиться руке курсанта и
сам закричал что-то слезно и призывно...