Константин Воробьев - Убиты под Москвой

5

Погода испортилась внезапно. На окоп то и дело сыпалась дробная
льдистая крупа, и каски звенели у всех по-разному. По-разному -- то
мягко-заглушенно, то резко-отчетливо, -- далеко за кладбищем прослушивался
налетный, волнами, громовой гул, и тогда каски округло и медленно
поворачивались туда, вправо. Политрук все не уходил, а на завтрак был плов,
и неплотно прикрытый котелок Алексея давно стоял в нише и остывал каким-то
нестерпимо томительным духом. "Гуляев небось не постеснялся бы. У того
хватило б смелости и при капитане пожрать, -- обиженно подумал Алексей, -- а
это "значение" до вечера может сидеть тут. Что ему? У него катар!" Тогда
Анисимов, все время клонивший ухо к низовому отдаленному грохоту справа,
сказал: "Да!" Сказал убежденно и потерянно, как нечаянно открывший что-то
ненужное, и в эту минуту высоко над церковью ломко и сочно разорвался
пристрелочный снаряд. Неколеблемо, как приклеенное, в небе повисло круглое
черное облако, а немного погодя рядом с ним и все с тем же характерным чохом
образовались еще два дегтярных пятна.
-- Это шрапнель? -- спросил Алексей.
Анисимов, стоявший рядом, трижды зачем-то хрумкнул кнопкой планшетки и
не ответил: воздух пронизал тягучий, с каждым мигом толстеющий вой,
пересекший окоп и оборвавшийся где-то за коровником резко, облегченно,
рассыпчато. И сразу же, еще над полем за рвом, возникли тонкие жала новых
запевов. Как невидимая игла, звук сразу же впивался в темя, сверлил череп,
придавливая голову вниз, и ничего нельзя было поделать, чтоб не присесть и
не зажмуриться в момент его обрыва. Это проделывали в окопе все -- мерно,
слаженно и молча, как физзарядку, и стволы винтовок на бруствере то
приподнимались, то выпрямлялись, и никто из курсантов не оборачивался назад,
туда, где рвались мины...
Через дворы и улицу линия взрывов медленно подвигалась ко рву. За
гуляевским взводом большой ковылиной вырос и вверху пышно завился белый с
желтыми прожилками дымный ствол. Из-под руки взглянув на него, Анисимов
как-то отрешенно полез из окопа, но Алексей бессознательно-властно потянул
его за хлястик назад. Они на мгновение встретились глазами, и, приседая на
дно окопа -- над ними близко взвыло, -- Анисимов торопливо сказал:
-- Хорошо. Я останусь с вами, но командовать будете вы. Прикажите
убрать сверху винтовки. Покорежит ведь.
То было первое боевое распоряжение Алексея, и, хотя этого совсем не
требовалось, он побежал по окопу, отрывисто выкрикивая команду и вглядываясь
в курсантов -- испытывают ли они при нем то облегчающее чувство безотчетной
надежды, которое сам он ощущал от присутствия здесь старшего? Сразу же после
его команды курсанты пружинисто садились на корточки спиной к внешней стене
окопа, зажав между коленями винтовки, и, встречаясь с его взглядом, каждый
улыбался растерянно-смущенно, одними углами губ -- точь-в-точь как это
только что проделал Алексей под взглядом политрука.
Мины падали теперь уже в нескольких шагах от окопа. Они взрывались,
едва коснувшись земли, образуя круглые грязные логовца, и ни один осколок,
казалось, не залетал в окоп вслепую, дуром, -- до того как удариться в
бруствер или стенку, он какое-то время фурчал и кружился вверху, будто
прилаживался, куда сесть. Пробегая по окопу под гнетущим излетным воем мин,
Алексей каждую из них считал "своей" и инстинктивно держался поближе к той
стене, в которую вжались курсанты. "Сейчас в меня... В меня! В меня!" Он
знал, -- а может, только хотел того, -- что каждый курсант испытывает то же
самое, и это неразделимо прочно роднило его с ними.
На стыке окопа и хода сообщения к кладбищу Алексей затормозил бег,
оглядев узкий извилистый паз хода. По нему и еще по тем двум, что уходили к
церкви и коровнику, взвод мог одним рывком пересечь приближающийся к окопу
минный вал. "Надо туда! Скорее туда!" Это не было решением. Это походило на
внезапное открытие, когда в душу человека нежданно врывается что-то радостно
большое, живое и победное. Жарким, никогда собой не слыханным голосом
Алексей пропел:
-- Взво-о-од! Поодиночке-е...
Курсанты начали привставать, выбрасывая перед собой винтовки и
неизвестно к чему готовясь, и голосом уже иным -- резким и испуганно-злым --
Алексей крикнул: "Отставить!" -- и побежал назад, к политруку, почти не
наклоняясь и работая локтями, как бегал только в детстве. "Я скажу, что это
не отступление! Мы же сразу вернемся, как только... Это ж не отступление,
разве он не поймет?"
Но Алексей убеждал не политрука, а себя. Он твердо знал, что без
приказа сверху Анисимов не разрешит оставить линию обороны. "Он подумает,
что я... трус! Да-да! А если я уведу взвод без него, меня тогда... "
Впереди увязающе-глухо, не по-своему, треснула мина, и в грудь Алексея
упруго двинул горячий ком воздуха. Он упал на колени, и сразу же его поднял
тягучий, в испуге и боли крик:
-- Я-астре-ебо-ов!
Он побежал на голос, необыкновенно ясно видя и навсегда запоминая
нелепо скорчившиеся фигурки курсантов, и, когда сзади с длинным сыпучим
шумом обрушился окоп, а его медленно приподняло и опустило, он еще в
воздухе, в лете, увидел на дне окопа огромные глаза Анисимова и его
гипсово-белые руки, зажавшие пучки соломы.
-- Отре-ежь... Ну, пожалуйста, отре-ежь... -- Анисимов ныл на одной
протяжной ноте и на руках подвигался к Алексею, запрокинув непокрытую
голову.
Первое, что осознал Алексей, это нежелание знать смысл того страшного,
о чем просил Анисимов, но он тут же почему-то подумал, что отрезать у него
нужно полы шинели: они всегда мешают ползти... Он вскочил на четвереньки и
заглянул в ноги Анисимова -- на мокрой, полуоторванной поле шинели там
волочился глянцево-сизый клубящийся моток чего-то живого... "Это "они"... "
-- понял Алексей, даже в уме не называя своим именем то, что увидел. Он
также почему-то не мог уже назвать Анисимова ни по фамилии, ни по чину и,
преодолевая судорожный приступ тошноты, закричал, отводя глаза:
-- Подожди тут! Подожди тут. Я сейчас...
Он бросился по окопу, не зная, куда бежит и что должен сделать, и тогда
же окоп накрыло сразу несколькими минами. Еще до того, как упасть, Алексей с
ужасом отметил, что ему никто не встретился из курсантов. Увидав нишу, он
пополз к ней, выкрикивая шепотом:
-- Я сейчас! Сейчас!
Он почти полностью затиснулся в нишу, обхватил голову руками, и
зажмурился, и в темном грохоте и страхе в одну минуту понял все: и где
находится взвод -- "они сами ушли... по ходам сообщения", и зачем Анисимов
просил отрезать "то" -- "там у него была вся боль и смерть", и почему
разрывы мин теперь слышались как из-под подушки -- "огневой вал сполз в ров,
сейчас все кончится".
К церкви он пошел по открытому месту, и, заметив его, из-за ее колонн и
с кладбища к ходам сообщения побежали курсанты. Алексей остановился, ощущая
в себе какую-то жестокую силу и желание пережить все сызнова.
-- По местам! Бегом! -- отчужденно и властно крикнул он. -- И без моего
приказа ни шагу.
Он уже знал, что и как ему делать с собой в случае нового обстрела, и
знал, что прикончит любого, кто, как он сам, потеряет себя хоть на
секунду...
Обстрел прекратился, как только несколько мин взорвалось за рвом. Над
деревней пластом колыхался мутно-коричневый прах, и пахло гарью, чесноком и
еще чем-то кисло-вонючим, липко оседавшим в гортани. Кроме политрука, убитых
в четвертом взводе не было. Раненых -- все в спину -- оказалось четверо, и
помощник несколько раз спрашивал Алексея, что с ними делать.
-- Дойти до КП могут? Где они? -- спросил наконец Алексей.
-- В коровнике. Лежачий только один. Воронков.
-- Его надо отнести к санинструктору... И политрука тоже... Я пойду
сам... А те трое пускай самостоятельно идут.
Он смотрел издали, как двое курсантов завертывали в плащ-палатку тело
Анисимова, и смотрел только на их лица -- курсанты отвернулись, когда
сгребали вместе с соломой то, что было у ног убитого.
-- Быстрее! -- исступленно крикнул Алексей, злясь на себя, потому что к
горлу опять подступил тошнотворный ком.
Курсанты неумело взялись за концы плащ-палатки и долго вылезали из
окопа, а наверху то и дело останавливались, менялись местами и
переругивались шепотом. Идя шагах в пяти сзади, Алексей не знал, снять ему
шапку или нет. Они вошли в улицу, когда в воздухе послышался знакомый
ведьмин вой, и курсанты присели рядом с ношей, не выпуская ее из рук, но
мины взорвались на огородах -- начиналось все сначала.
-- Куда теперь, товарищ лейтенант?
Курсанты выкрикнули это удивительно похожими голосами и разом. Алексей
махнул рукой в сторону осин, и они побежали, волоча по земле ношу. Она
шарахалась из стороны в сторону и шумела, и за ней стлался черный
зигзагообразный след, и Алексей бежал по его обочине, зачем-то ступая на
носки сапог. Стволы осин у сепараторного пункта светились белыми ранами. На
крыльце валялись ветви и крошево стекла.
-- Кладите туда -- и за мной! -- приказал Алексей и побежал назад -- в
окоп влекло, как в родной горящий дом.
Еще издали, часто припадая к земле, он слышал в паузах между взрывами
беспорядочную ружейную стрельбу в своем взводе. "Что там такое? Неужели
атака?" Он взглянул на ров, но поле оставалось пустынно-дымным. "Куда они
стреляют? В небо?"
Но курсанты били не вверх, а по горизонту.
-- Прекрати-ить! Прекрати-ить!-на бегу закричал Алексей. Помощник с
лету подхватил команду, но сам выстрелил еще дважды.
Все повторялось с прежней расчетливой методичностью, огневой вал
медленно катился ко рву. "Как только подойдет к улице, так мы... Я первым
или последним? Наверно, надо первым... это ж все равно что при атаке... А
может, последним? Как при временном отступлении?.. " Алексей загодя набрал в
легкие воздух, и, когда разрывы взметнулись на улице и сердце подпрыгнуло к
горлу и затрепыхалось там, он снова не своим голосом, но уже до конца
скомандовал взводу поодиночный побег из смерти... Он бежал последним по ходу
сообщения к церкви и все время видел два полукруга желтых, до блеска
сточенных гвоздей на каблуках чьих-то сапог -- они будто совсем не касались
земли и взлетали выше зада бегущего. Он так и не понял, когда курсанты
успели закурить и присесть на корточки за церковью. И не узнал, кто бежал
впереди. И не догадался, что это не икота, а загнанный куда-то в глубь
живота ненужный слезный крик мешает ему что-нибудь сказать курсантам...
Алексей тоже закурил торопливо и молча протянутую кем-то папиросу.
Спичку зажег прибежавший откуда-то помощник. Он выждал, пока Алексей
затянулся, и проговорил все разом, без запинки:
-- За коровником -- бывший погреб, а может, другое что... ямка такая
под яблоней -- они все там шестеро... Четверо допрежь раненых и двое, что я
послал...
-- Ну?
-- Всех. Прямым. У Грекова полголовы, у Мирошника...
"Я не пойду... Не пойду! Зачем я там нужен? Пусть будет так... без
меня. Ну что я теперь им... " Но он поглядел на курсантов и понял, что
должен идти туда и все видеть. Все видеть, что уже есть и что еще будет...
До часу дня, когда наступило затишье, взвод четырежды благополучно
бегал в свой тыл и возвращался в окоп.
-- Попьют кофе и опять начнут, -- сказал помкомвзвода, глядя через
поле.
Алексей промолчал.
-- Я говорю, опять начнут! -- повторил помощник.
-- Ну и что? -- отозвался Алексей, тоже вглядываясь через ров в
невидимое селение.
-- Что ж мы, так и будем мотаться туда-сюда?
-- А ты думал как? И будешь! Один ты, что ли, мотаешься?
-- В том-то и дело, что не один. В одиночку я согласен бегать тут хоть
до победы. Лишь бы... Может, выбить его оттудова?
-- Хреном ты его выбьешь? -- бешено спросил Алексей. -- Я, товарищ
Будько, не прячу в кармане гаубичную батарею, ясно?
-- У нас бронебойно-зажигательные патроны есть, -- все тем же ровным,
уныло-обиженным тоном сказал Будько и губы сложил трубочкой.
-- Ты что, ополченец или будущий командир? Тут же верных четыре
километра!
-- А пуля летит семь!
-- Ну вот что. Иди на свое место. Нашелся тут маршал... Давай вон лучше
окоп исправлять, ясно? И выдели мне постоянного связного. Надо ж доложить
капитану о политруке... А то подкинули во второй взвод и помалкиваем. Давай
быстрей!
Будько пошел по окопу, но сразу же вернулся и, не глядя на Алексея,
угрюмо спросил:
-- Командира второго отделения Гвозденку хотите в связные? Ему как раз
каску просадило...
-- Так что? -- удивился Алексей.
-- Ничего. Волосья на макушке начисто сбрило. Голова у него трусится...
-- Он же, наверно, контужен!
-- Да не-е. Это у него от переживаний. Смеется там братва над ним...
Боевое донесение капитану Рюмину Алексей составил по всем правилам,
четко выписав в конце листка число, часы и минуты. Гвозденко понес его
бегом, а во взвод тут же явился с большой парусиновой сумкой ротный
санинструктор. Он сообщил, что в третьем, первом и втором взводах ранено
восемь человек.
-- А у вас богато?
-- Убиты шестеро курсантов и политрук, -- вызывающе ответил Алексей, --
Раненых нет!
-- Ага. Ну значит, мне у вас нечего делать, -- обрадовался
санинструктор. -- Я побегу. Сейчас, наверно, будем отправлять раненых...
Утробный гул, что временами доносился с утра еще откуда-то справа,
теперь разросся по всему телу, и его вибрирующее напряжение Алексей не
только слышал, но и ощущал грудью. "Танки накапливаются. КВ, может. Этих нам
достаточно будет и четырех штук. Мы бы рванули тогда вперед километров на
двадцать. Мы бы "их" пошшупали!.. "
Он так и подумал: "Пошшупали" -- и повторил это слово вслух.