Константин Воробьев - Убиты под Москвой

4

Вечером капитан вызвал к себе командиров взводов и приказал им
выдвинуть за ров по одному отделению. Курсанты там должны встречать и
направлять в обход своих окопов всех, кто будет идти от леса.
-- Всех в обход! -- сказал капитан. -- В разговоры ни с кем из них не
вступать! Бойцам и командирам объяснять, что переформировочный пункт и
госпиталь, куда они направляются с фронта, находится в четырех километрах
правее и сзади нас.
В четвертый взвод капитан пришел почти вслед за Алексеем и, не
спускаясь в окоп, долго стоял молча, не то вслушиваясь, не то вглядываясь в
то, что смутно проступало впереди рва. Выло тихо. Луна взошла задернутая
желто-коричневой пеленой, и стало еще тягостнее и тревожнее от ее
мутно-бутылочного света и оттого, что в деревне начали кричать еле слышными
подземельными голосами петухи, -- в погребах, видно, сидели. Алексей стоял в
шаге от капитана, непроизвольно вытягиваясь в струнку, и, не глядя на него,
капитан сказал:
-- Бросьте тянуться, Ястребов! Вы не на экзамене... Кстати, что вам
говорил о фронте... красноармеец Переверзев?
Пачка "Беломорканала" слежалась лепешкой, и Алексей никак не мог
ухватить сплюснутый мундштук папиросы. Он хотел предложить капитану
папиросу, но не сделал этого и закурил без его разрешения. Он молчал,
затягиваясь до тошнотворной рези в груди, и тогда капитан спросил еще:
-- Курсанты все слышали?
-- Все, -- сказал Алексей. -- Генерал-майор...
-- Хорошо, -- перебил капитан. -- Объясни, пожалуйста, взводу, что это
был не генерал, а боец... Контуженый. Установил это я сам. -Понимаешь?
-- Я все понял, -- негромко сказал Алексей, с какой-то обновленной
преданностью глядя в глаза Рюмина.
-- Обстановка не ясна, Алексей Алексеевич, -- неожиданно и просто
сказал капитан. -- Кажется, на нашем направлении прорван фронт...
И все тем же, немного не своим и немного не военным тоном капитан
сказал, что ночью за ров пойдет разведка и что от штаба ополченского полка
должны тянуть сюда связь и должны подойти соседи слева и справа. Ушел Рюмин
тоже не по-своему -- он не приказал, а посоветовал выставить за кладбищем
усиленный пост, порывисто сжал руку Алексею и легонько толкнул его к окопу.
До полночи от невидимого леса, мимо деревни прошли два батальона
рассеянной пехоты, проехали несколько всадников и три повозки. Все это
двигалось в сторону, где, по словам капитана Рюмина, находился
переформировочный пункт: отступающие наталкивались в поле на посты
курсантов, забирали вправо, и рядом с ними по полю волочились длинные четкие
тени. Все это время Алексей был в окопе с дежурным отделением, и, когда
скрылись повозки и поле очистилось от их копнообразных теней, он решил
ничего не говорить курсантам о красноармейце, выдавшем себя за генерала. К
чему? Теперь и без контуженых все было ясно...
В половине третьего из-за рва возвратились наряды, а ровно в пять
капитан отдал приказ привести взводы в боевую готовность. "Наверное,
вернулась разведка!" -- подумал Алексей, и с него мгновенно слетела та
продрогло-цепенящая усталость, которая обволакивает человека в зимнюю
бессонную ночь. Почти бессознательно он надел каску, затянул на одну дырочку
поясной ремень и только после этого распорядился поднять по тревоге
остальные отделения, отдыхающие в крайних избах.
Еще днем курсанты плотно утоптали и приноровили к собственному
характеру и к оружию свои места в окопе, -- тогда каждый был друг от друга
на расстоянии в полметра. Теперь же все пятьдесят два человека образовали
слитную извилистую шеренгу и, толкаясь локтями и гремя винтовками, не думали
разойтись попросторнее. Может, каски, а может, лунный полусвет делали
курсантов противоестественно высокими и обманчиво загадочными. Они
повозились и разом затихли, обернув стволы винтовок в стылую сумеречь рва и
поля. В деревне в это время начали дымиться трубы -- украдкой, через две-три
хаты, и в окопах запахло хвоей, жареным луком и картошкой. Как удар, Алексей
ощутил вдруг мучительное чувство родства, жалости и близости ко всему, что
было вокруг и рядом, и, стыдясь больно навернувшихся слез, он крикнул
исступленно, с непонятной обидой и злостью ко всему тому, над чем только что
чуть не плакал:
-- Рассредоточиться, черт возьми! Всем по своим местам!!
Команда была выполнена немедленно и молча, и в чуткой предутренней
тишине из погребов опять пробились петушиные голоса. Кто-то из курсантов
сказал мечтательно, в сладком молодом потяге:
-- Сейчас бы кваску покислей да... рукавичку потесней! А-ахх! -- И
вокруг озорно и сочувственно засмеялись.
За деревней помаленьку светлело небо, и в той его части розово мигали и
гасли звезды. У сепараторного пункта стали проглядываться верхушки осин.
Повернув кудлатые головы к ветру, на них сидели вороны, и в улицу падал их
резкий простылый крик, -- наступало утро. Алексей изо всех сил боролся с
дремотой, и было невозможно унять мелкую трепетную дрожь мышц, и поминутно
надо было ходить по малой нужде. Он стоял спиной ко рву, когда несколько
курсантов разнобойно крикнули: "Стой, кто идет?" От пролаза во рву к окопу
не спеша шел широкий приземистый человек в хитро надетой шапке -- один ушной
клапан был опущен, а другой поднят вверх, и винтовку человек нес
по-охотничьи, стволом в землю, и было ясно, что это свой, и окликали его для
порядка, о чем он, видно, хорошо знал, потому что не останавливался и не
отзывался. Подойдя к брустверу и оглядев окоп, красноармеец напевно сказал:
-- Ну во-от. Не шибко прилаживался, а хорошо попал. Пер-пер по этой
вашей канаве, а тут гляжу -- маковка церковная...
Он выглядел за сорок -- возраст, на взгляд курсантов, уже стариковский,
и у него было поранено ухо, темневшее комком запекшейся крови. Он сел в
окопе у ног Алексея на свою противогазную сумку, и она даже не поморщилась
под ним -- до такой степени оказалась набитой каким-то солдатским
хозяйством. Его никто ни о чем не спрашивал, и он сам сказал о своем ухе:
-- Прикроешь шапкой -- и сразу нудить начинает. А на холоде вроде
ничего...
-- Перевязать надо, -- морщась, сказал Алексей. -- Чем это вас?
-- Осколком. Как перепел: фрр -- и ни его, ни уха. Даже не почуял.
Он улыбнулся, но как-то больно, одной стороной лица, и помкомвзвода
спросил тогда:
-- У вас командиром дивизии был не генерал-майор Переверзев?
-- Этого не знаю, брат, -- ответил боец. -- С начальством я знаком
мало. А что?
-- Товарищ генерал на полсуток пораньше тебя переправился тут, --
баском сказал кто-то из курсантов.
-- Ну, большой меньшего в таких делах не дожидается, -- назидательно
рассудил боец. -- Что ему: голова на плечах, шапка небось нахлобучена на оба
уха...
-- Он в красноармейской пилотке... и в шинели без петлиц, -- опять
сказал тот же курсант, но уже с особой интонацией в голосе.
-- Да ну? -- бесстрастно, для вида, удивился раненый. И, помолчав,
добавил: -- Выходит, недавно человек ослеп, а уже ничего не видит,.. Нас там
хотя и полегла тьма, но живых-то еще больше осталось! Вот и блуждаем
теперь... А он вроде того мужика -- воз под горой лежит, зато вожжи в
руках...
-- Ну, вот что, нечего тут, -- растерянно сказал Алексей. -- Кончай
разговоры. Всем по местам!
Курсанты снова четко и молча выполнили приказание, а боец, только
теперь разглядев кубари Алексея, начал было привставать с сумки, но раздумал
и больно улыбнулся одной стороной лица.
-- Тут горе вот какое, товарищ командир, -- виновато заговорил он,
косясь на нишу, где синели бутылки с бензином. -- Ведь танку в лоб не
проймешь такой поллитрой! Тут надо ждать, покуда она репицу свою подставит
тебе... Мотор там у нее спрятан, вот штука-то! А тогда уже поздно бывает --
окопы распаханы, люди размяты... Что делать-то будем, а?
-- Вы давайте в госпиталь! Это вон в том направлении, -- строго сказал
Алексей и зачем-то загородил собой нишу.
-- А может, мне у вас остаться? -- спросил боец. -- Ухо мое и без
докторов присохнет.
-- Давайте в госпиталь! -- повторил Алексей. -- У нас вам оставаться
нельзя. Мы... -- и не сказал, что хотел.
Боец насмешливо оглядел его с ног до головы, встал и разом вскинул на
плечи винтовку и сумку.
-- Ну что ж... Тогда пошли, кургузка, недалеко до Курска, семь верст
отъехали, семьсот ехать! -- стихом проговорил он и умеючи вылез из окопа.
В девятом часу к четвертому взводу -- тоже, видать, на церковную
маковку -- от леса петляючи и осторожно поползли два грязно-серых броневика.
Еще на середине поля они немного разъехались в стороны, и к деревне
беззвучно и медленно потянулись от них разноцветные фосфоресцирующие трассы.
Пули воробьиной стаей прочирикали над окопом, и потом уже долетел слитный
стрекот пулеметов и стал натужнее вой моторов, -- броневики на малых
скоростях закружили на месте.
Алексей не спеша обнажил пистолет и перестал дышать. Вот они, немцы!
Настоящие, живые, а не нарисованные на полигонных щитах!.. Ему было известно
о них все, что писалось в газетах и передавалось по радио, но сердце
упрямилось до конца поверить в тупую звериную жестокость этих самых
фашистов; он не мог заставить себя думать о них иначе как о людях, которых
он знал или не знал -- безразлично. Но какие же эти. Какие? И что сейчас
надо сделать? Подать команду стрелять? "Нет, сначала я сам. Надо все сперва
самому... "
С локтя, в напряженном ожидании какого-то таинства, Алексей дважды
выстрелил из пистолета в тупое рыло одного и второго броневика, и сразу же
взвод ахнул залпом, а дальше выстрелы посыпались в самозабвенной торопливой
ярости, и Алексей опять начал прицельно бить -- раз по одному броневику, раз
-- по второму. Не отвечая, броневики развернулись и помчались к лесу.
И только тогда Алексей понял, что стрелять было нельзя, и поглядел
вдоль окопа. У курсантов возбужденно блестели под касками глаза; они молча и
спешно наполняли магазины патронами.
-- Вот врезали! Правда, товарищ лейтенант? -- У помкомвзвода блестели
зубы и трепетали ноздри.
-- Сейчас нам капитан не так за это врежет, -- сказал Алексей,
заглядывая в ствол теплого пистолета. -- Это ж разведчики были, а мы
обнаружили себя раньше времени.
-- Ну и черт с ними! Пускай знают!
-- Что "знают"? -- невольно входя в роль капитана, спросил Алексей.
-- А все! -- вызывающе сказал помкомвзвода. -- Подумаешь! Пускай знают!
Не прятаться же нам в скирды! Пускай знают!
Алексей помолчал и сказал:
-- Ну пускай. Давай хлопочи насчет кормежки людей. Десятый час уже.
Вскоре во взвод пришел политрук роты Анисимов -- тихий сутуловатый
человек с большими молящими глазами. Курсанты давно знали, что у него катар
желудка, и всем казалось, что ему постоянно нехорошо и больно, и всем
становилось легче и веселее, когда он кончал политинформацию и уходил.
Как-то весной еще Анисимов сказал на политзанятиях, что Англия наконец-то
потеряла свое былое мифическое значение на морях и океанах. Он произнес это
неуверенно и смущенно, и с тех пор курсанты называли его "мифическим
значением".
Анисимов неловко сполз в окоп и спросил почти жалобно:
-- Ну что, Ястребов, не подбили?
Наверное, его мутило -- сине-желтый был, а глаза черные, круглые,
просящие участия. Виновато и сострадательно глядя в них, Алексей негромко
сказал:
-- Задымил один, товарищ политрук...
-- Ага! Вы их бронебойно-зажигательными?
-- Наполовину с простыми. А первый, по-моему, задымил... Точно.
-- Ну, пусть знают!
Анисимов сообщил взводу о результатах ночной курсантской разведки --
деревня, что впереди, занята противником. Он призвал кремлевцев к стойкости
и сказал, что из тыла сюда тянут связь и подходят соседи.