2000 касет на которых крутится вишневое лето

вольно?

— и, надеюсь, джинни не повесится
случайно на солнечной пряже,
пока будет вязать свитер для ликса.
royce, 11 апреля
пятая
фавн и пан
Феликс был Феликсом. Всегда.
— Меланома, — повторил Хёнджин. Тихо. В миллионный раз. — Рак кожи.
Это что-то невероятное и удивительное: родинки, которые выглядели кормом
для радостных птиц, действительно оказались едой. Феликса съедало. Сколько
ему осталось? Хёнджин лежал на половицах дома, смотрел на этого мальчика,
который цеплялся за каждый праздник, болтался по дереву с кровью на ляжках,
избегал солнца, вгрызался в сердце, носил разномастную одежду, всё больше
походил на привидение, болел меланомой.
Смотрел и думал: «Да, это моя любовь».
Феликс не реагировал. Спал, кажется. Бесшумно и свернувшись на коленях
Хёнджина.
— Почему оно не склеивается? — отчаянно ворчал Джисон, державший на руках
нити и скомканные бумажки.
— Дай мне, — разбесился Чанбин, — сам всё сделаю.
— Кто клей пролил?
Они сооружали макет солнечной системы. Ножницы скрипели слева, откуда-то
из угла Сынмина. Хёнджин гладил холодную шею Феликса, а другой рукой
колдовал над покраской сфер. Бан Чан разбрасывал одеяла, потому что снаружи
похолодало. Пахло кувшинками и жвачкой. Чанбин прокашлялся. Кинул нити в
Джисона, ругаясь:
— О, блин, я испортил.
Хёнджин рассмеялся, увернулся от брошенной в него бумажки и попытался
сдвинуть локоть. Не вышло.
— Ребят, я прилип.
Смех Чанбина звучал как из преисподней, резался и заглушал шёпот цикад. Было
где-то два часа ночи. Уходить не хотелось, поэтому Хёнджин кое-как отскрёб
46/152руку от клея и спрятал мобильный под подушку для собак. Чайник вскипел. Чай
здесь пили бесконечно — малиновый, чёрный, с сахаром или печеньем. Хёнджин
укрыл Феликса одеялом с зайцами и наполнил несколько кружек. Обошёл
подростков, самоотверженно кромсающих макет, сел напротив Сынмина. Тот
вежливо кивнул:
— Можно?
Хёнджин протянул ему чай с долькой засохшего апельсина.
— Ты хочешь что-то узнать, а я хочу послушать. Давай, Хёнджин, спрашивай.
— Как ты понял, что это я?
— Для всех ты пахнешь жвачкой или сигаретами, а для меня водой.
А Хёнджин как раз мечтал захорониться в озере меж четырёхгранных лотосов,
водомерок и свежести. Он выпил половину кружки. Сынмин задержал во рту
напиток, поморщился и больше не шевелился. Пришлось самому искать ниточку
для разговора.
— На чём ты гадаешь?
Сынмин, явно ожидавший вопроса про зрение, благодарно улыбнулся.
Маленький кудесник. Он вытащил из кармана мешочек и нежно распустил
шнурок. Внутри что-то глухо стукалось, задевая друг друга.
— На костях, — догадался Хёнджин раньше, чем Сынмин высыпал их в
покарябанную ладонь. На запястье мелькнули шрамы.
Это и впрямь кости: игральные, вишнёвые, лягушачьи. Они добывались из
разных мест и стекались в руки Сынмина. Одна из косточек показалась
знакомой. Она была зарыта у дерева пальцами Хёнджина, но, по-видимому, в
этом месте ничего не могло исчезнуть. Даже если уходил подросток, его душа
на чём-нибудь оставалась: среди баночек с гуашью, на кофте “любвеобильная”, в
зрачках. А лягушачьи кости вынимались из пруда.
— Бан Чану не очень нравится, когда я гадаю, — признался Сынмин. — Говорит, я
так умру раньше.
Хёнджин нахмурился. Вцепился взглядом в шрамы на запястье. Сынмин едва
заметно поёжился и натянул тяжёлые рукава свитера, пояснив:
— Не люблю их. Порезы некрасивые. Раньше я не справлялся, но не будем об
этом. Я вот что хотел сказать, — он зачерпнул апельсиновую дольку и съел её, —
не обижай Феликса. Он иногда приставучий, а иногда его не отыщешь во всём
лесу, но он страшно ранимый. Феликс наивный. И немного… неземной, как мне
кажется.
— Наземный, — механически поправил Хёнджин.
Сынмин улыбнулся. В слепых глазах сверкнуло удовлетворение.
— Да. Так лучше. Тоже замечал в нём это? Что-то нечеловеческое, но доброе.
47/152Феликс был громоотводом. Был тем, кто обнимает со спины, был водолюбивой
травой, был крошечным амулетом, выпавшим — сбежавшим? — из кармана.
Феликс был Феликсом. Всегда.
— В первую встречу он сказал, — вспомнил Хёнджин, жующий чаинку, — что его
утро связано с дождём, а потом ему встретился я. Он поверил твоим словам. Так
ты что, будущее… видишь?
Сынмин снова улыбнулся: скромно, но величественно.
Раньше Сынмин был зрячим. Мир сужался медленно, и мальчик, привыкший
сидеть в темноте, не сразу это заметил, пока в глаз не прилетело папиной
рюмкой. «Я опустил веко, поднял, снова опустил, а потом понял, что не вижу. Кто
мог знать, что побои раскроют глаза». Сынмин никому не сказал. Он продолжал
ютиться в полной тьме, разлагаясь в картинах будущего, вызревая — и больше
не смог выкарабкаться. Он окончательно ослеп. Последнее, что он помнил, это
свою одежду: кофту крючком и старые джинсы.
— Меня вечно просят назвать дату смерти. Глупые, что ли? Я вижу бу-ду-ще-е.
Как могила с ним связана?
— А я думал, тут все верят в жизнь после смерти.
Сынмин неспешно потёр угол брови.
— Ладно, — виновато начал он, — я нагло соврал. Я обещал не лгать, а тактично
умалчивать. Но ты подарил мне браслет, поэтому я скажу: смерть можно
предсказать. С трудом и кровью, но мне по силам. А Бан Чан строго запретил это
делать. Так будет лучше для всех. И не проси.
Хёнджин вздрогнул.
— Не хотел бы я знать дату своей смерти.
— А ты бы и не свою попросил, — загадочно ответил Сынмин. — Почему-то такие,
как ты, так делают: спрашивают о других.
Внутренности похолодели — их будто вскрыло штопором. Хёнджин бы без
раздумий спросил о Феликсе.
— И чью смерть ты предсказал, раз в курсе, что это возможно?
— Не знаю, — соврал он, но тут же спохватился: — Я не уверен. Мы с Феликсом
много чего натворили перед летом. Я знаю дату и вижу силуэты. Немного…
неправильные, что ли. Огромные стулья, сожжённый лоб и шарфы. В руке что-то
зажато. Лицо всё в слезах. Столько страха. Я не ем лягушек, если что. Столько
ужаса. А потом покой…
Сынмин говорил, говорил, говорил, — и вдруг из него полилось птичье сопение.
— Уснул? — Хёнджин удивлённо постучал по костлявой руке. Очень тактичное
отступление: сон. — Добрых тебе видений.
48/152Он накрыл Сынмина тремя одеялами, отодвинул кружку и вернулся к остальным.
— Вы долго, — прищурился Джисон. — О чём болтали?
Минхо схватил его за подбородок, сдавил, оставив на коже жёлтое пятно (он
пытался выкрасить сферы, но бросил это).
— Не делай вид, что не подслушивал.
— Я? — реалистично перепугался Джисон.
— Ты.
— Ты… — он заморгал. — Ты так близко.
Отодвинул испачканную руку Минхо, прижал ладонь к животу, недоумевая:
— Там… бабочки.
— Ты снова ел насекомых?
Пока Хёнджин улыбался, Чанбин закатывал глаза и рычал на Джисона, Минхо и
время. Бан Чан отодрал от протеза бумажку и спросил:
— А зачем мы вообще делаем макет?
— Крис, — завыл Джисон, — нет, нет-нет-нет, Крис, ты ведь лидер, ты должен
был знать! Я, конечно, расскажу, но в следующий раз…
— У Чонина доклад, — перебил Минхо. Джисон почти что убил его взглядом. —
Говорить он особо не хочет, поэтому макет для наглядности.
Сам Чонин ел марципановую сладость, лёжа на животе около телевизора. Вот-
вот догонит сны Феликса и Сынмина. У него синдром Туретта. Если он не был в
доме, то отворачивался от людей, — он, в общем, жутко стеснялся всего
человечества из-за нервных тиков. Его спасала музыка. Когда он пел, то
становился ангелом, расколдовывающим своё заболевание.
— Ясно, — вздохнул Бан Чан. — Так бы сразу и сказали. О, Ликс проснулся.
Феликс тихонько скрёб покрасневшие белки глаз. На щеке отпечатался контур
молнии и замка, потому что он уснул на куртке. Хёнджин не мог смотреть на
него — и не отводил взгляда.
Феликс был громоотводом. Ведь в домике, где царил панический ужас из-за
неудачного макета (виновник — Пан), стало тепло (герой — одомашненный
Фавн).
— У нас что, гости? — вдруг спросил Феликс, чихая в рукав.
Одеяла у входа зашевелились, и среди них выросла девчачья голова.
Причёсанная, заплетённая в хвост, каштановая.
49/152— Привет, — сказала голова.
Ею оказалась Дженни, девочка, принёсшая в три часа ночи подношение в виде
лунно-белой юлы. Девочка самостоятельно налила себе чай и села рядом с Бан
Чаном. Тот жмурился, когда смотрел на неё. Хёнджин резал бумагу и краем
воспалённого глаза замечал, как дом наполнялся другими лицами. Тэхён —
кудрявый мальчик с проглоченным языком, увлечённо оттирающий клей с
половицы. Рюджин — разбойница, у которой один глаз украшен голубой линзой,
а другого вовсе не было. Едва дышащий, но счастливый Бэм-Бэм. В эту ночь его
видели в последний раз; завтра он захлебнётся кровью.
— Я притащила шмотки, — вещала Рюджин, сидящая на сундуке, и вытаскивала
из сумки блестящие вещи.
Дженни меланхолично косилась в сторону вещиц, пока Бан Чан расплетал её
каштановый хвост, а Джисон с боем пробирался ближе к ободкам, сверкающим
футболкам и носкам.
— Чай заканчивается, — бормотал Феликс.
Хёнджин отвлёкся. Отдал ножницы Тэхёну, встал и покачнулся на холодных
пятках. Хотелось спать. Сон бродил по кругу: от разума к разуму.
— Есть сигареты? — спросил он у Рюджин. Та отдала ему последнюю тонкую
сигарету и спички. — С меня подарок.
Феликс тут же увязался за ним. Хёнджину пришлось надеть шапку и завязать
шнурки по его просьбе. Он чувствовал себя мокрицей, закутанной в клетчатый
плед и прижатой к боку Феликса. Ему это понравилось.
— Нос замёрз, — пожаловался Хёнджин.
И по нему словно крапивой ударили. Радость от ожога расплелась сама собой —
поцелуи били всё так же кинжально.
— Ты хоть предупреждай, — он стряхнул пепел в коробку из-под йогурта.
Нарисовал концом сигареты хвост дракона, снова обжёгся об Феликса. — Есть
ручка?
Наверное, если попросить Феликса вывернуть карманы, в них окажутся
шкатулки со звёздами или майскими жуками. В ручке была фиолетовая паста.
Хёнджин осторожно потушил сигарету, выкуренную до половины, разорвал её,
положил кусочек на коленку Феликса и оставил послание: «Принесите мне щёки,
мои сгорели от поцелуев».
Феликс по-детски вскрикнул. Бережно сложил клочок с посланием в пустую
пудреницу и лёг на плечо Хёнджина. Сказал:
— Сейчас я чувствую себя невероятно здоровым.
— Даже внутрь идти не хочется, — согласился Хёнджин.
Он сопел замёрзшим носом и каким-то образом надышал атмосферу живейшей
любви. Из мягких внутренностей дома летел смех. Кто-то щёлкал ножницами,
50/152кто-то крутил юлу. Хёнджин и Феликс сращивались друг с другом плечами.
— Эй, пацаны, — дружелюбно пробубнила ещё одна голова. — У меня диабет,
поэтому никаких сладостей не принёс.
— Проходи, — махнул Хёнджин. Локоть проскрипел.
— А у моего братишки кашель.
— Заходите, заходите. Не разбудите Сынмина.
— Не дай боже!
Хёнджин закинул ногу на чей-то велосипед и начал грызть спичку. Феликс
напевал милую песню. Его голос прорезал горло и засел уже глубоко, как нож:
если позабыть о нём, если вытащить из шеи, если просто оставить, то всё равно
сдохнешь.
— Мой нос тоже уже замёрз, — прогудел Феликс. Его голос сказочный и слышен
будто сквозь сон. — Пойдём обратно. У Сынмина, кстати, скоро день рождения.
Будем готовить торт.
Хёнджин напоследок прижался к лицу, напрочь съеденному родинками и
веснушками.
В середине дома царствовала беспорядочная дремота. Джисон — удивительно —
дышал тише всех. Минхо временами откладывал книжку, прислонялся к его
груди и, поглядев на зубастый рот, возвращался к чтению. Хёнджин завалился
на свежее одеяло с рисунками камелий. Здесь же смеялись Бан Чан, Рюджин,
Чанбин и Намджун. Они пили вино.
Ночь такая тёмная, а они делали её разноцветной.
Очень пьяный Бан Чан чесал сожжённые до белого волосы и заявлял:
— Мы построим мост до космоса и проведём туда всех. Без спроса. Старшие не
узнают. Первыми пойдут мелкие.
— И задохнутся, — кивнула Рюджин.
— И… — поддержал он, но сразу стал серьёзным: — Если мы построим мост до
самого космоса, то и маски сделаем, думаю. Или у Минхо заберём эти… как их…
респираторы. Зачем они вообще ему?
— Вдруг, — икнул Намджун, — закрытая форма туберкулёза откроется. Он, типа,
умный. Везде заначки сделал. Или носит их с собой, чтоб людей шугать. Умный,
ага.
— Разумный, — согласилась Рюджин.
Хёнджин не знал, что веселило его больше: пьяный Чанбин, втыкающий в
тыкволампу, или лидер Бан Чан, для которого существовали некие старшие.
Рюджин посветила в Хёнджина голубой линзой.
51/152— Будешь? — она болтнула бутылкой.
— Нет, — ответил Хёнджин, остро реагируя на внезапное желание их всех
сфотографировать. — А где мой телефон?
— Ты куда-то закопал его, — сказал Чанбин, ни на миг не отлипая от
тыкволампы.
Хёнджин прижал руку к внезапно ставшему ценным сердцу и попытался
вспомнить, куда именно закопал. Не в землю же? В памяти щёлкнуло, и Хёнджин
зашагал к месту около чайника. На подушке для собак, под которую Хёнджин
спрятал мобильный, сидела Дженни и изящно сплетала Сатурн из оранжевых
лент и облачков ваты. Она решила закончить макет. Тэхён был рядом. Он
любовался её руками. Хёнджин склонился над ними и потянулся к лохматому
краю подушки.
— Не трожь меня, — внезапно рассвирепела Дженни.
— Прости, — удивился Хёнджин; искреннего испуга, о котором он всегда
мечтает, не было. — Не хочу доставлять дискомфорт, но ты сидишь на моём
телефоне. Правда не думал, что в этом месте у кого-то проблемы с
прикосновениями.
— У меня тиксофобия, — раздражённо выдохнула она, намотала на палец ленту.
Вздохнула. — Это ты прости. Привычка кричать. Я прихожу сюда в надежде, что
всё наладится.
Хёнджин туповато переспросил:
— Тиксофобия?
— Боязнь прикосновений, — Дженни отодвинулась в сторону. — Забирай и уходи.
Пожалуйста.
Хёнджин попытался быстро найти телефон под подушкой, но рука натыкалась
только на пуговицы, чей-то футляр с очками из розовых стёкол-
прямоугольников, обёртки жевательных конфет и прочий хлам. Дженни кипела.
Она начинала нервно царапать ключицы.
Кудрявый мальчик по имени Тэхён молча опустил ладонь в скопище вещей и
вытащил телефон. В благодарность Хёнджин сфотографировал его профиль. Он
был ягнёнком, будто вылезшим из сновидений — из тех зверей, которых
пересчитывали дети с бессонницей. Тэхён смущённо кивнул и вернулся к
любованию. На нём был свитер “для-самых-маленьких”.
— Ни одного пропущенного, — задумчиво протянул Хёнджин. Он покрутил в
пальцах телефон, который успели приукрасить брелоком и облепить по краю
крышки выпуклыми наклейками.
Хёнджин открыл галерею, и организм на секунду стал полностью здоровым.
Когда они успели запечатлеть столько всего? На одном снимке истлевала
слепота Сынмина, на сотне других Джисон стачивал сухофрукты, где-то маячили
незнакомые причудливые подростки.
52/152На самой последней был Феликс. Вспышка вытащила из его глаз красных
светлячков. Красиво.
Хёнджин вернулся к одеялу с камелиями.
— …у меня позиция, — таинственно шептала Рюджин, сверкая целым глазом, —
что конфеты должны быть бесплатными, поэтому я их ворую.
— …не одобряю, — отчеканил Намджун, — бесплатно должны раздавать
вишнёвый джем.
Бан Чан разводил руками и тихо ворчал:
— …не додумайтесь сказать это при Джисоне, а то он пойдёт опустошать первый
же супермаркет и Ликса за собой потянет.
На трёх лицах отразился свет, когда Хёнджин щёлкнул камерой. Намджун
зажмурился, Бан Чан рассеянно зашипел, Рюджин начала позировать и вертеть
бутылкой. Подпись к фотографии: «Последняя ночь Х. Х., через секунду его
разорвут на части; нужно предупреждать о съёмке».
— Я устал, пойду в ту кучку спящих.
— Сладких снов, Намджун-а.
— У меня диабет, придурок.
Хёнджин тоже зевнул, захватил в руки Феликса и завалился в сердцевину дома.
В бок воткнулась юла Дженни, к шее прикатился попрыгунчик Бэм-Бэма.
Хёнджин повернул голову и подул на него. Тот, яркий и прощальный, укатился
обратно. Когда-нибудь его отыщут, отмоют от пыли, положат в шкатулку
находок — когда-нибудь Бэм-Бэм настолько сильно захочет, чтобы его
вспомнили.
— Знаешь, что странно? — тихонько начал Хёнджин. Феликс послушно ткнулся в
его грудь. — Сколько бы я ни сидел здесь в темноте, мои глаза к ней не
привыкают.
— Тут есть невидимый источник света, — сквозь полудрём секреты выдавались
легче. — Но ты видел.
— Ты боишься? — вдруг спросил Хёнджин.
— Да, — ответил Феликс, понимая, что речь не о темноте.
В слове «смерть» смерти меньше, чем на его коже. Мозг слегка переломился от
тяжести. Хёнджин обвил Феликса покрепче.
— Сынмин подсказал, что только поначалу страшно.
— Джинни, я не хочу умирать.
Хёнджина срезало, как траву — слишком острые, подточенные бритвой слова. И
53/152верёвка на дне комода показалась самой глупой вещью в жизни. И хотелось
плакать. И в желудке взбились желания, признания, обещания. И затошнило.
— Я тоже не хочу исчезать, Феликс.
— Мы не исчезнем, — просто сказал он, прижимаясь, укладываясь на Хёнджине и
успокаивая тошноту. — Но умрём.
— И что от нас останется?
— Для каждого что-то своё. Ты порядком наследил, и твоя аура сейчас цвета,
которого не существует. Мне нравится.
Хёнджин заснул, пока по телевизору крутилась одна из сотен кассет. Чайник
снова вскипел. Иногда, просыпаясь, Хёнджин подолгу рассматривал лесных
светляков, выбиравшихся наружу из глазниц Феликса. Покорно ждал, пока те
покружат над ними и вернутся на место. Тоже засыпал. А около дома, вроде как,
бродил ходячий замок Хаула.
Утром запахло порошковым кофе. Хёнджин едва мог шевелиться: пока на нём
спал Феликс, из его живота прорастало вишнёвое дерево. Безболезненно, но
ощутимо. В ресницах засохли слёзы. Неожиданно.
Феликс и Джисон, нарядные и счастливые, делали зарядку. Браслеты аккуратно
висели на гвозде, чтобы не порвались. Радиоприёмник плакал в сторонке.
Утреннее кровавое сияние засело в кристаллах, что были разбросаны по
половицам, и билось об осколки овального зеркала. Вчера оно разлетелось из-за
удара попрыгунчиком.
Феликс заметил проснувшегося Хёнджина. Натянул носок до щиколотки и
помахал:
— Давай к нам!
— О, нет, — он сделал убитое лицо, положил руку на взмокшую грудь, — у меня
больное сердце.
— Не придуряйся, — активизировался Джисон, — меня таким не проймёшь,
давай-давай, а потом пойдём к пруду, пока солнышко не палит.
Они вытянули Хёнджина за ноги, стянули свитер “для курения” и заставили
танцевать с ними в обнимку. В глазах сидели прохладные солнечные зайчики.
Такие могли целовать даже Феликса.
— Люблю людишек этой лучшей лачуги, — вопил Джисон. — Ой,
импровизированная аллитерация получилась, не падайте в обморок от моей
образованности!
Феликс рассмеялся и вытолкнул его наружу, где все уже были в сборе: Чанбин
натягивал панамку на глаза и отмахивался от громких звуков, как от москитов;
Бан Чан трепал Тэхёна по голове; Чонин с самодельным воздушным змеем бегал
за Рюджин и Дженни; Сынмин был налегке: лягушек он вылавливал руками.
— Полотенце взяли?
54/152— Из травы сплетём, — нетерпеливо бормотал Джисон.
— Или Хёнджин нарисует, — сказал Минхо и спрятал от солнца разноцветного
дракона, восседающего на гипсе.
Бан Чан посмотрел на них, будто они его дети, и мягко улыбнулся.
— Других ответов я не ждал.
Пруд холодный и неглубокий — вода доставала Хёнджину до поясничного
позвонка. Все увечья, царапины, лиловые синяки промокли и расползлись на
нитки. Спину покусывало. Хёнджин лежал кверху животом и разглядывал
облака. То, что распушилось с краю, напоминало лицо мамы.
На нос села стрекоза. Жжение резко разрезало горло, но Хёнджин сдержал
кашель: спугивать нельзя.
— Ловите стрекоз, — кричал с берега Феликс, густо намазанный кремом и почти
не выходящий из тени.
В подростках из дома на дереве билась страсть самых настоящих охотников за
сокровищами. Хёнджину пришлось лезть на вяз за гусеницей. Он нарочно
ободрал ладони и позволил Феликсу намазать их заживляющим кремом, а потом
с головой кинулся в воду. Намджун собирал цветы. Он забыл корзинку, поэтому
растения хранились на панамке полуспящего Чанбина. На покрывале собралась
целая коллекция из битых стёклышек, шишек, крылышек насекомых и улиток.
Бан Чан умудрился найти зеркало на ножке.
А Джисон напоролся на проблемы.
Его вопль едва не утопил Хёнджина и Дженни, что тихо лицезрели облака под
стрекотание цикад.
К пруду выскочили шестеро: испуганный Джисон, которого тут же спрятал
Минхо, четвёрка одичавших старшеклассников. И Чимин. В яркой футболке,
мокрый от бега. В руке лежал прут, с которого быстро стекала кровь. Хёнджину
аж грудь сдавило. Он впился взглядом в рассечённую, слегка посиневшую щёку
Джисона и вылез из воды одновременно с Дженни. Футболка потяжелела, шорты
тоже.
— Ты кто? — с прохладцей спросил Бан Чан.
Бан Чан, который мечтал о собственной планете.
Бан Чан с сожжёнными добела волосами.
Бан Чан, пугающий своей хладнокровностью.
Чимин перебросил прут в другую руку, и на траву брызнуло кровавым
пунктиром. Нехорошо. До безрассудного агрессивно. Чимин зацепился взглядом
за механические стопы, за гипс с драконом, за перемазанного кремом Феликса,
55/152ко лбу которого прилипло крылышко стрекозы. Его губы срубила улыбка:
— Вы что, все калеки?
Хёнджин никогда не слышал более очаровывающего звука, чем хруст
ломающегося носа. Чимина отшатнуло. Бан Чан вырвал прут, отшвырнул его в
воду и согнулся пополам от ботинка в животе: грязный след подошвы въелся в
ткань. Тэхён и Чонин разбежались мгновенно, зато Рюджин, сияя голубой линзой,
размахнулась веткой вяза. Скрип чьей-то разбитой челюсти тоже околдовал.
У Хёнджина появился синяк под глазом, в ногтях собралась кровь, с виска текло
под ноги.
У Феликса по мелочи: разлохмаченные руки и расцарапанный нос. Нужно успеть
довязать ему свитер до смерти.
— Вы чё творите?
Намджун и Чанбин, вернувшиеся с земляникой и цветами, бросились разнимать
их. По панамке едва не прилетело ветвью вяза. Чанбин схватил Бан Чана за
шкирку и кое-как оттащил от Чимина.
Рыкнул:
— Чё за дела, Крис?
— Мы всех переживём! Мы, чёрт возьми, не калеки!
Намджун с трудом успел перехватить кулак Чанбина, нацеленный в подбородок
Чимина. Пророкотал:
— Успокоились.
Повторил ещё медленнее:
— Успокоились, я сказал.
Хёнджин упёрся одним коленом в землю, дыша через раз, а Феликс прибился к
его боку. Джисон сидел рядом и держался за красно-синюю щёку.
— Ты, — Намджун с решительным видом завис над Чимином. — Плевать, кто ты
такой. Убирайся — или пополнишь нашу компанию. Я не шучу.
Абсолютно странная угроза подействовала резко: Чимин рывком поднялся, помог
встать одному из друзей, стёр пунцовую слюну и просто ушёл.
— Больно, — наконец расплакался Джисон.
Все принялись его обнимать. Даже Дженни, хоть и морщилась от ужаса. Даже
Сынмин, хоть и пришлось выпустить ещё живых лягушек.
— Пойдёмте ко мне, — вздохнул Чанбин. — Тортик приготовим, обработаемся.
Укройте Феликса чем-нибудь, идти до меня прилично. Крис, отнеси весь этот
хлам на дерево. Разбери крылья стрекоз, шишки погрызи. Остынь, короче.
56/152ко лбу которого прилипло крылышко стрекозы. Его губы срубила улыбка:
— Вы что, все калеки?
Хёнджин никогда не слышал более очаровывающего звука, чем хруст
ломающегося носа. Чимина отшатнуло. Бан Чан вырвал прут, отшвырнул его в
воду и согнулся пополам от ботинка в животе: грязный след подошвы въелся в
ткань. Тэхён и Чонин разбежались мгновенно, зато Рюджин, сияя голубой линзой,
размахнулась веткой вяза. Скрип чьей-то разбитой челюсти тоже околдовал.
У Хёнджина появился синяк под глазом, в ногтях собралась кровь, с виска текло
под ноги.
У Феликса по мелочи: разлохмаченные руки и расцарапанный нос. Нужно успеть
довязать ему свитер до смерти.
— Вы чё творите?
Намджун и Чанбин, вернувшиеся с земляникой и цветами, бросились разнимать
их. По панамке едва не прилетело ветвью вяза. Чанбин схватил Бан Чана за
шкирку и кое-как оттащил от Чимина.
Рыкнул:
— Чё за дела, Крис?
— Мы всех переживём! Мы, чёрт возьми, не калеки!
Намджун с трудом успел перехватить кулак Чанбина, нацеленный в подбородок
Чимина. Пророкотал:
— Успокоились.
Повторил ещё медленнее:
— Успокоились, я сказал.
Хёнджин упёрся одним коленом в землю, дыша через раз, а Феликс прибился к
его боку. Джисон сидел рядом и держался за красно-синюю щёку.
— Ты, — Намджун с решительным видом завис над Чимином. — Плевать, кто ты
такой. Убирайся — или пополнишь нашу компанию. Я не шучу.
Абсолютно странная угроза подействовала резко: Чимин рывком поднялся, помог
встать одному из друзей, стёр пунцовую слюну и просто ушёл.
— Больно, — наконец расплакался Джисон.
Все принялись его обнимать. Даже Дженни, хоть и морщилась от ужаса. Даже
Сынмин, хоть и пришлось выпустить ещё живых лягушек.
— Пойдёмте ко мне, — вздохнул Чанбин. — Тортик приготовим, обработаемся.
Укройте Феликса чем-нибудь, идти до меня прилично. Крис, отнеси весь этот
хлам на дерево. Разбери крылья стрекоз, шишки погрызи. Остынь, короче.
56/152Бан Чан раздражённо подхватил покрывало, закинул его за спину и зашагал к
домику. Рюджин попрыгала за ним. Хёнджин, мокрый и холодный, аккуратно
взял Феликса за руку — за разлохмаченную, веснушчатую, ангельскую ладонь.
Джисон пугливо дрожал. А Чонин ради него запел во всеуслышание.
Выше их дружбы только ласточки.
Они будут убиты заболеваниями, но даже для них какое-то время существовала
любовь.
Примечание к части
ценителям мифологии и заинтересованным лицам: фавн и пан тут разные боги,
фавн добрее; я сделала крошечную подборку: https://vk.com/wall-190537943_1542
**!** будет ещё. когда-нибудь. готьподи, дай сил.