2000 касет на которых крутится вишневое лето

кассетно-рассветное время

кассетно-рассветное время
— i'm just a ghost.
g. way
восьмая
MTV
Электричество на дереве работало так: был новый удлинитель, подключенный к
старому — выцветшему, закопанному в землю, соединённому с иным,
спрятанным между корней, — третий лез через трубы, четвёртый напоминал
рождественский леденец (Феликс постарался). И так до близлежащего дома, где
жил Тэхён, молчаливый обитатель дерева. Идея прародителей. Всего
удлинителей было шесть, один на катушке. Такая конструкция часто давала
сбои, поэтому Чанбин ходил на разведку каждую пятницу. Но благодаря
удлинителям на дереве были гирлянды, электроплитка, тостер, взрывоопасный
чайник, два телевизора в наклейках и радиоприёмник. Они включались строго по
одному, чтобы гениальнейшую конструкцию не постигло самосожжение.
После смерти Минхо также добавились пончиковый аппарат и соковыжималка.
То, без чего более-менее обходились. Раньше их скрывали, потому что кошек
раздражал электроток.
Отзвучавший лик Минхо теплел в ладошке Джисона браслетом на металлических
кольцах. Тем, который подарил Хёнджин.
— Только середина лета, — тихо заметил Сынмин.
Его макушка упиралась в бедро Хёнджина, Хёнджин полулежал на запястье
Феликса, Феликс очень заинтересованно копошился в карманах Чонина. Они все
ютились рядом. Удлинитель к удлинителю. У каждого на теле по переводной
татуировке, а одна была припасена для того, кто больше не вернётся.
— Не уверен… — заикнулся Джисон.
83/152
Замолчал, почесал бровь, но не свою, а Феликса, что была разлинеена станком
для бритья волос. Хёнджин вытянул ногу в носке, пошевелил марлевые шторы.
Блики выбили из кристаллов разноцветье.
— Не уверен, что… — вторая попытка что-то сказать.
Снова замолчал. Ожидаемо, но всё же непривычно тихий Джисон бросал в углы
домика менгиры. Эти камни маленькие — меньше не бывало — и чем-то ярко
разрисованы.
— В общем, я… — взял себя в руки Джисон; и Хёнджин глупо решил, что он не
сможет тут больше оставаться, но: — Я не уверен, что смогу теперь уйти отсюда.
Вот, в общем-то, и всё, что он хотел сказать.
Кристаллы и менгиры сияли по всему дому, а в сундуке, на свитере
“любвеобильный”, спал кот. Пудреница Феликса с посланием внутри полыхала
на подушке для собак.
Чанбин сделал корону из жёлтых пластиковых вилок, воткнул в зубчики
лимонадные крышки и нацепил дар на волосы Джисона. Принял в ответ улыбку.
По MTV показывали передачу про подростков. Что-то о далёком и совершенно не
важном. Ветер иногда трепал марлевые шторы, и те, становясь привидениями и
закрывая экран, пугали Чонина.
— Мне кажется, — неторопливо сказал Намджун, щурясь, — или у Чонина руки
фиолетовые?
Хёнджин вытянул ногу в носке — рыжий в полоску, — и покачал ею:
— Это я его разукрасил.
— Избил?!
— Не. Гуашью.
Гуашью Джонни и кисточкой Лисы. Их, хозяйку с хозяином, тоже не вернуть, кем
бы они ни были.
— У тебя всё в порядке со зрением? — вдруг спросил Сынмин.
Намджун раздавил семечко, налипшее на ресницу, и вздохнул. Из-за диабета и
повышенного внутриглазного давления он приобрёл глаукому, будто та была
паутиной. Теперь медленно слеп, догоняя Сынмина. Шансы были, но все деньги
ушли на ремонт газовой плиты. Ремонт. Плиты. Очень честный рассказ.
— Это хоть не смертельно, — уныло заметил Джисон, тут же погладил Феликса
по рёбрам. — Простите, вы хорошие, а я тупица. Просто не могу смириться.
Словно и не готовился морально к… этому.
Бан Чан понимающе кивнул. Однажды он сказал Хёнджину: «Не то чтобы мне
легко собирать трупы друзей, но уже наловчился. Подними как-нибудь вон тот
коврик».
84/152Хёнджин послушался не сразу, а где-то через неделю после похорон. Под
ковриком лежала иголка и были имена.
Джин, Лиса, Джексон, Тэхён, Черён, Юнги, Тянь, Джебом, Бэкхён, Сухо, Розэ, Шань.
Джонни, Бэм-Бэм.
Минхо. Его имя выцарапано глубже, а в прорезях засохли ручьи клубничного
молока.
— Настаёт время кассет, — сказал Бан Чан.
— Точняк. Ничем спокойным их просмотр никогда не заканчивается.
— Ага, — согласился он, — предчувствие дурацкое.
Все старались. Каждый помнил, что на дереве, как секреты, громоздились две
смерти: рак кожи и порок сердца, поэтому они не позволяли добавлять к этому
набору ещё и депрессию. Потому что бессмыслица, ну. Лучше перебирать
кассеты, ополаскивать кружки с проявляющимися картинками, распаковывать
пакеты с едой и цитировать давно умерших драматургов.
Чанбин собирал в шкатулку разбросанные менгиры, напевая:
— Смерть призывая, умереть не смею: любовь сгублю кончиною своею.
Бан Чан засмеялся.
— Кто ляпнул такую чушь?
— Шекспир, — вслух вспомнил Хёнджин. — Сонет 66.
— Почему чушь? — живо заинтересовался Сынмин.
— Любовь не сгубить, — Хёнджин медленно протёр глаза, зевая. — Наверное. Я
так думаю.
Феликс потихоньку сиял около подкассетника.
Он с такой лёгкостью радовался. В нём скапливались перья.
И где-то в сердцевине его личности сидел обычный мальчик, который делил с
Бан Чаном мечту о собственной планете, жаждал носить пиджаки и смешные
носки в университете, позволял телу взрослеть, медитировал на берегу, опустив
в воду посиневшие, старые-старые лодыжки, которых у него не будет. В этом
неосуществимом будущем был Хёнджин. Его седину покрасили бы в пурпурный,
а на морщинах нарисовали бы дамбы. Они оба стали бы дедушками, которые
готовят шарлотку по субботам, читают друг другу книжки, варят варенье из ягод
и подолгу обнимаются.
Стали бы. Обязательно.
85/152— Дождёмся Чонгука, — объявил Бан Чан, вытряхивая пыль и хлам с подушки
для собак, — он кое-что принесёт.
Джисон невольно навострил большие уши. То, на котором не хватало мочки,
было украшено серёжкой.
— Поясни, — тягуче попросил он.
— Это сюрприз.
— Поясни, Крис, молю, пожалуйста, я лопаюсь от любопытства.
— Подождёшь, — отмахнулся он, передразнивая: — Это же не смертельно.
Атмосфера праздника резко стала мешаниной из бойни, боевого клича, смеха и
ора. Джисон шутливо давил Бан Чана подушкой для собак. Шустрый. Бан Чан
кое-как отбивался от липких ладошек и ударов. Хёнджин сгрёб Феликса и
Чонина в руки, отодвинув, чтобы им ноги не отдавили, прижал к себе и уставился
на сценку. Даже кассеты с боевиками не нужны: немножко перенапряжённых
подростков и воображения. Крышки, скорлупка, кости, семечки летели во все
уголки. Стакан сахарной воды упал, и носок — рыжий в полоску, — насквозь
промок.
— Да он… — задыхался Бан Чан. — Он… на подходе…
Джисон, смеясь из-за драки и рыдая из-за Минхо, с размаху влепил подушкой по
колену, снёс башню из стаканчиков, завалился к телевизору и закрыл глаза.
Сынмин перевёл это на людской: «Лапки устали».
— Фуф, — Бан Чан уселся на гармошку из цветных стаканчиков. — О, Чонгук.
Давно там?
Чонгук, похожий на оленёнка, загорелый, без руки, торчал в проходе и
стеснялся. Тэхён поманил его кукурузой на палочке. Удачно.
— С начала драки, — ответил Чонгук, с трудом шагая через разбросанный мусор
за кукурузой. — Там девочки на ветке ногти красят.
— Да-а, — затараторил Джисон, шмыгая носом. — Я еле отбился. Говорю им, что
мне не нужен розовый, или синий, или серебристый, нет, нет, нет, нет. Мне
нужен мокро-зелёный. Как трава и одуванчики из газонокосилки бабушки, как
метеорит над болотом, ну, знаете, с искринкой, чтобы глядеть на пальцы по
утрам, как на звёзды.
Бан Чан кровожадно заметил:
— Девочки сейчас такое намешают, что у тебя вся рука сгорит.
— Искринка, а не пожарище, — важно цокнул он.
— А я бы выбрал розовый, — пробубнил Феликс из рук Хёнджина. — Как
клубничные торты вместо ногтей.
— Не заикайся об этом, — предупредил Бан Чан. — У Рюджин медвежья хватка,
86/152Дженни беспощадно красит, а остальные бродят вокруг тебя, перебирают
амулеты и поют жуткие песни. По себе знаю. Понятия не имею, где они берут все
эти ведьмины штуковины. У Рюджин есть посох. Трость, вообще-то, но после
заклинаний она перестала быть просто палкой. Посох, прикиньте. Больно бьёт.
Тоже по себе знаю.
Заплаканный Джисон резко вскочил и бросился к Чонгуку, который успел только
протиснуться меж спрессованных стаканчиков.
— Так, ты что-то принёс, верно? Прости, Крис, что перебиваю твои восхищения,
но я не хочу взорваться. Ну?
— Да, — Чонгук запнулся, — принёс.
Потявкивание из рукава ветровки, незанятого рукой, красноречиво намекнуло на
пришельца. Хёнджин почувствовал, как Феликс застыл и по-детски перестал
дышать. Чонгук расстегнул молнию. На пол свалилось облако — молочная
собачонка, пенные бока. Её лапа тут же испачкалась в краске.
— Та-дам, — робко заулыбался Чонгук, — а то подушка для собак есть, а собаки — нет.
— Боже, — Джисон заворожённо опустился на колени, приложив кулак к сердцу: — Прошу прощения, йоу, за то, что сражался твоим спальным местом.
Бан Чан искусно обиделся:
— Передо мной тоже неплохо было бы извиниться.
— Если я кого-нибудь изобью твоей кроватью, то жди извинений в форме оды.
Пока они переругивались, Намджун достал из сундука видеокамеру. В фокус
попали: молочная морда, лежащий на животе и болтающий ногами Феликс,
бродившие по веткам девочки, кристаллы, Чонин, который описывал Сынмину
щенка (если не вслушиваться, то это можно было принять за рассказ об
облаках), Хёнджин с гелевыми ручками, вишнёвая помада и собранный стол. Вот
откуда брался ещё один процент кассет.
Феликс играл с щенком трепетнее всех. Он всегда хотел себе питомца, но
заводить его сейчас глупо.
— Ты милый, — в который раз сказал Хёнджин.
И обычный мальчик, сидящий в сердцевине личности Феликса, зажмурился от
благодарности. Он поворошил остриженные волосы Хёнджина, спросил:
— Зачем ты это сделал? Отрезал их, никому не сказав, но на глазах у всех.
— Жарко.
— Прости, — засмеялся он, — буду светить поменьше.
«Милый, — снова, и снова, и снова повторял про себя Хёнджин, — вернись в
карман».
87/152Щенок вбирал в себя порошок от какао, катал носом попрыгунчик и впечатлял
острой чуйкой. Он не грыз то, что принадлежало умершим. Обходил стороной
почти все снимки, сделанные на спичечный коробок. Даже не заглядывался на
кисточки Лисы. Потрогал лапой — не той, что заляпана, — картинку, где Феликс
и Хёнджин ехали на велосипеде, лизнул подпись «ты отстаёшь!» и
поскользнулся на луже мыльных пузырей.
— У него есть имя? — спросил Сынмин.
Чонгук спешно мотнул головой, потому что рот был весь забит кукурузой.
— Предлагайте варианты.
И на дереве, где обитали волшебные сущности, сказки и латынь, все разом
заткнулись.
— Туговато с именами, если честно, — Бан Чан вяло почесал шею.
Поправка: трудно с именами для одушевлённых. Свитера, к примеру, никогда не
останутся безымянными, все домашние кассеты и снимки тоже подписаны.
Сынмин погладил пенный бок щенка, сказал:
— Тогда пусть будет Рассвет, или просто Эр.
— Или Свет, — сразу влез Джисон.
— Нет. Это скучно.
Джисон спорить не стал. Выдумка Сынмина ему понравилась: он любил всё
утреннее. Зимний и сказочный — но принесённый летом и в последствия
трагедии, — Рассвет завалился на свитер “для самых маленьких”. Принялся
глазеть на кота Минхо.
Когда окончательно рассвело, на марлевые шторы накинули одеяла. Прохлада
карабкалась по икрам, бёдрам и носам. Чанбин шаманил над телевизором,
Дженни разливала чай, а остальные смеялись среди воздушных змеев, надутых
шаров и нежных животов, таких же лёгких от радостной усталости. Феликс
надел свитер из солнечной пряжи и завалил Хёнджина на пол. Заволновался:
— Ничего не сломал? — пощупал пальцы. — Я услышал хруст.
— Э-э.
— Э-э?
— Это, вроде, была лампочка гирлянды.
Хёнджин потёр ладонью половицу. На кожу налипли трехцветные осколки,
которые пришлось стряхнуть в кубок. Дом на дереве полон вещей и «ящиков».
Кубок, миска для подношений, сундук, пустые йогурты, карманы, рюкзаки,
головы, коробка из-под соковыжималки, щели. Ничего не было пустым. Одно
наслаивалось на другое, второе заменялось третьим, четвёртое удваивало
88/152преимущества пятого. Например, вход был закрыт одеялами и марлевыми
шторами, а шторы и одеяла — нитью колокольчиков. Красота в поддержке.
— Так, ребята, — Чанбин важно расхаживал мимо заинтересованных комков с
глазами и крыльями, которые жались друг к другу, — предлагаю начать с чего-
нибудь весёленького. Раз у нас появился щенок, то тематика будет ему
соответствовать. Я подобрал кое-что собачье.
— «101 далматинец»? — с надеждой спросил Феликс.
Чанбин бесчеловечно ухмыльнулся.
— «Бешеные псы».
Дипломатичность — это не про Феликса. Он покорно улёгся щекой на плечо
Хёнджина, чтобы прятаться на каждой кровавой сцене. Чанбин великодушно
подал ему пирожок из клейкого риса, надел на Сынмина большие наушники, из
которых звучал Е. Дога, уселся перед телевизором и запустил кассету.
Одноголосая озвучка приятно похрипывала. На верхушке телевизора спал кот,
согреваясь, а Феликс пищал при каждом выстреле. Пахло пролитыми мыльными
пузырями. Постепенно в углу закопошились Дженни и Бан Чан: они тихонько
спорили и решали, чем укрыть отрубившегося Чонгука. Корона из жёлтых вилок
поблёскивала на макушке Джисона, увлечённого боевиком. Это хорошо.
Впрочем, не очень долговечное «хорошо», потому что Джисон помассажировал
глазные яблоки, перевернулся на спину и пробубнил незнамо кому:
— Я всё думаю о Минхо. Он даже веки сомкнуть не успел, настолько устал. Кто-
нибудь…
Рюджин легла справа от него, Чонин с фиолетовыми руками — слева, Рассвет
завалился на шею. Где-то на дереве заголосила кукушка.
Хёнджин был одеяльцем: для всего и всех. Он не мог разобрать, чьи волосы
гладит, не понимал, чья рука греет его грудину, но точно знал, что его плечо
надкусывает Феликс. В рационе питания всех детей и подростков недоставало
яблок.
Хёнджин был прозрачным чехлом для одежды: на его теле, бледно-зелёном от
недосыпов, теснились очки, солнечные рукава, резинки, капюшон, пояс от
халата и что-то ещё.
На нём умещалось счастье. Оно пищало, когда ружьё выстреливало, и
жмурилось при виде телевизионной крови.
— Ой, — вдруг всполошился Сынмин, снявший с себя наушники, — слышите? Там
кто-то ходит.
Дерево не было тайным местом, хоть на нём и повисло невообразимое число
секретов. Все дети могли найти дорогу сюда.
И всё же Сынмин беспокоился, а это редкость. Почти что реликвия, которую он
доставал в особых случаях.
— Блин, — вздохнул Чанбин, — как всегда на самом интересном.
89/152Он вытащил вилку из розетки, чтобы гениальнейшую конструкцию не постигло
самосожжение, и стёк по стенке. Бан Чан пошёл на разведку. Хёнджин отыскал
сигаретную пачку, поцеловал Феликса в запястье и заковылял следом.
— Никогда не получалось досмотреть кассету до конца. Вообще ни одну, —
ворчливо болтал Бан Чан, обуваясь и спускаясь. Он спрыгнул, озадаченно замер
и быстро огляделся. Нахмурился. Таким же серьёзным, будто сканирующим, он
казался в первую встречу с Хёнджином. — Эй, ты, издеваешься? Чё притащился?
Хёнджин остался на верхней ступени лестницы, закурил и тоже уставился на
Чимина.
Пак Чимин — та ещё оторва, — держался гордо, решительно, но до
обезоруживающего одиноко. Главный, женственно красивый ублюдок старшей
школы, который выбрал своей целью Джисона (бросался в него карандашами и
циркулями, плевал на макушку, рассёк щёку прутом), стоял напротив дерева. С…
подношениями. Одеяло в чёрно-белую клетку и печенье с марципановой
начинкой.
— Шутишь? — потемнел Бан Чан.
— Дай мне всё объяснить, — уставшим тоном попросил Чимин. — Представь,
каких мне стоило усилий прийти сюда.
Сверху, с лиственной верхушки, закричал Чанбин:
— Всем плева-ать!
Хёнджин сбросил пепел в ладонь, растёр его и обернулся на дерево.
Глазастое. Голосистое. Многорукое. Как Кали. Лица торчали повсюду; их очень
много. Девочки уже расхаживали по веткам, играя амулетами и посохами,
Чонгук смотрел испуганно, Намджун — пугающе. Феликс выглядывал из
укрытия. На его худых плечах ворочался Рассвет.
Чимин хорошенько вздохнул и выдавил:
— Пожалуйста.
Хёнджин моргнул, и перед ним возник мальчик с туберкулёзом, слишком
девичьим голосом, отчаянный, но не подающий вида. Стоял как дурак с одеялом
и печеньем. Наверняка кровь кусками застывала в венах. Вот-вот прорвёт мясо и
выльется наружу.
— Как узнал об этом месте? — всё мрачнел Бан Чан.
— Это я ему рассказал, — возник Джисон. Он сидел на крыше домика и
начёсывал персиковую царапину, оставшуюся от прута. — Давно, в конце весны.
— Ещё бы, — щёлкнул Бан Чан.
— Трепло, — мягко, беззлобно добавила Дженни. Она привалилась к стволу и
натянула шерстяное платье до колен. — Хотя Феликс проговаривается быстрее.
90/152Хёнджин невольно улыбнулся, снова уничтожив пепел сигареты рукой.
Сынмин появился рядом с притихшим Феликсом. Над их лбами висели,
покачиваясь, ноги Джисона, наряженные в мраморно-белые кроссовки. На крыше
сидели только сумасшедшие. Сынмин лёг подбородком на кулак, вдохнул
напряжение и разъяснил:
— Раз ты, кем бы ты ни был, изначально нападал на Хана, значит, ему и решать,
выслушивать тебя или нет.
Чимин сжал зубы, стараясь спрятать стервозность. Это зря. По рту сиянием
пробежался блеск для губ.
— Всепрощение — это хорошо, — вдруг напомнил Бан Чан. Когда он говорил о
дурацком предчувствии, он не имел в виду Чимина.
А что тогда?
Бан Чан невероятный. Сейчас, восседая на верхней ступени лестницы среди
глаз, голосов и крыльев, Хёнджин видел его таким же, каким он был в день их
первой встречи. Шорты, высветленные, сожжённые волосы и тяжёлые ботинки.
Серьёзный на вид, с рогаткой в кармане. Чуткий и сильный. Будто не он захотел
переломать Чимину челюсть, когда Минхо был ещё жив.
— Ладно, — подозрительно быстро уступил Джисон, спрыгнул на лестницу,
выбив пепел из сигареты Хёнджина, и злорадно покосился на Чимина: —
Поднимайся, калека, поговорим.
Приехали. План Джисона сразу же проклюнулся: издеваться до посинения или
дружбы.
Все лица попрятались в доме. Бан Чан забрал одеяло в чёрно-белую клетку,
Хёнджин отсалютовал Чимину окурком и приглашающе махнул. Ему было
любопытно.
Внутри дерева царил хаос — Джисон вышагивал по периметру, от кристалла к
кристаллу, и обучал всех азам психологического насилия. Рассвет испачкался в
пудре. Цепочка грязных лап вела к развороченной миске с подношениями, в
которую полетело печенье. Чимин огляделся. Кровь в венах, застывшая кусками,
не позволяла ему согреться.
— Я просто рядом посижу, ладно?
— Не-ет, — резво протянул Джисон. — Ты сейчас пьёшь архиотлично заваренный
чай и всё выкладываешь.
— Что — всё?
— Что хочешь. Чтобы мы проверили. Я. Всё же на мне, Хан Джисоне, лежит
ответственность. Типа игра.
— Я не знаю правил.
91/152Джисон закатил глаза, а Хёнджин зажмурился, цепляясь за солнечный рукав.
— Нельзя знать то, чего нет. Садись, пей, говори.
Чимин сел. Взял кружку — стильную, под стать его внешности, — сделал глоток
и медленно сказал:
— Я думал, что ты ненормальный, — Джисон на это серьёзно закивал. — Ты
доставлял проблем, когда не ходил в школу, а потом заявился как ни в чём не
бывало и принялся трепаться со мной о каких-то котах и деревьях. Я думал,
Хёнджин тебе вмажет. Но он начал… уходить с тобой, что ли. А я тогда начал
болеть, и мне хотелось крошить глотки. Это типичное состояние любого
старшеклассника из нашей школы. Ты не в счёт, — Джисон всё ещё болтал
головой. — Когда ты показал свою тетрадку, на которой какие-то жвачки и
пятна, я чуть из кожи не вылез от раздражения. Меня и сейчас подбешивает вон
тот слой шерсти у сундука, но не суть.
— Это не шерсть, а волосы Хёнджина.
— Не суть, — повторил Чимин, стараясь об этом не думать. — Может, я плохой
человек, но хороший друг.
— Короче, — внаглую перебил Чанбин, — если вкратце: тебе было хуёвенько, а
счастливый Хёнджин добивал?
Чимин поразмыслил, закрутив чайный ярлычок вокруг пальца, и признал:
— Да.
— Вот видишь, Джинни, — Чанбин лыбился, — таким образом, ты остался
виноватым. Поздравляю.
— Тихо ты. Понял, всё понял, — Джисон покачнулся на коленках. — Я принял
решение. Щедрое, между прочим. Ты можешь безбоязненно приходить сюда в
любое время, Пак Чимин, который слушает классический рок, пишет только
чёрными ручками и хвастается интеллектом, что, без сомнения, правильно с
твоей стороны, а иначе какого хрена ты бы читал столько научной литературы,
да?
Чимин не испугался такой осведомлённости, чем жутко расстроил Джисона.
— Откуда ты знаешь?
— Я соглядатай, — он рухнул на живот, подмял под себя три пледа и сказал: —
Давайте досмотрим кассету. Чанбин, врубай.
Хёнджин лохматил нитку на свитере Феликса и иногда косился на Чимина. Тот
был осторожным, но расслабленным. Потому что обиды бессмысленны. Потому
что дом на дереве — это не место, где подростки прятались. Это пастбище для
их раскрытия.
Феликс спал. Хёнджин, успокоенный его дыханием, тоже начинал дремать.
Всё так, как должно быть.
92/152Чимин, неузнаваемый, словно вывернутый наизнанку, тихо переговаривался с
Намджуном, а Тэхён очарованно слушал их голоса. Они неплохо поладили за
полчаса.
Запах волос Феликса целовал нос. То же чувство, как, к примеру, пройти по
улицам, на которых играл в детстве. Оно приятное и неожиданное, ведь Феликс
не повзрослеет. Вечное детство и несбывшаяся ностальгия.
Сквозь дремоту Хёнджин услышал вопрос Чимина:
— Тебе не кажется, что здесь что-то летает?
— Нет, — ответил он с закрытыми глазами. — Не кажется.
— А мне…
— Не кажется. Это и есть ответ.
В полдень дерево заметно опустело: велосипеды, луки, ролики, рогатки,
скейтборды разлетелись по лесу. Чанбин захотел сбить кукушку, когда она не
предсказала Хёнджину ни одного года. Трава шелестела обёртками из-под
леденцов. Феликс запускал солнечных зайчиков, футболки надувались от ветра,
Чонин собирал шишки, Чанбин и Бан Чан охотились. Белки сидели на крыше
домика рядом с Джисоном. Чимин где-то отхаркивался лёгкими, будто ёжиком,
застрявшим в гортани.
На Хёнджине был шарф его парня.
Его зрачок сузился, когда в него прилетел зайчик, созданный пудреницей
Феликса. Нарочный — и понарошку — удар солнцем.
Феликс разноцветно рассмеялся:
— Я почувствовал запах жвачки и понял, что ты здесь.
Хёнджин замер, затих. Ведь Феликс снял все шарфы, тёплый свитер, шапку,
остался босиком и в майке, которая не скрывала его тощие руки. Он маялся в
тени. Стопы цвели из-за травы, пушистых одуванчиков и ромашек. Феликс
улыбался, размахивал ладонями — и вдруг рванул вперёд, под солнечные линии.
Он так смеялся. Росчерк золотых полосок упал на его кожу. Хёнджин бросил все
собранные ягоды, которые остались соком на его ногтях, побежал навстречу,
услышал вопль кукушки.
А его зрачок сузился и травмировался, когда в него прилетел камешек из
рогатки.
Хёнджина яро отбросило в сторону. Он удержался на ногах, закрыв глаз
ладонью. Было липко. Из-за ягодного сока и… крови, видимо.
Наверное, так же больно было бы словить звезду.
Закричал Хёнджин поздно. Феликс, горячий, нежный и боявшийся крови, начал
93/152вопить раньше. Боль была адской, проникающее ранение утопило глазное
яблоко в алом, перепачкало веко.
— …прости, господи, что я натворил, — ошарашенно бормотал неподалёку
Чанбин.
— …тащите велик, ну же, — свирепо командовал Бан Чан.
— …Джинни, Джинни, — кричал Феликс, — успокой сердце, пожалуйста, успокой
его, ты ещё должен зацвести весной…
Хёнджин напрочь искусал рот и почти не запомнил операцию. Потом надолго
стало тихо и мутно — а он привык к шуму и яркости, ведь на дереве обязательно
кто-то шуршал ярлычками чайных пакетов, курил, разводил краски и
разговаривал. Ему принесли повязку. Когда-то она была белой, но её успели
украсить блестящими кусочками фольги и россыпью блёсток. В памяти остались
две вещи.
Первая: «Вы и так больные по природе своей, так теперь ещё и калечитесь
самостоятельно». Цитата какого-то взрослого; человек отгонял подростков, что
расселись под больничным окном, и носил халат.
Вторая: Ли Феликс.
Бегущий будто обратно в карман, крошечный, явно потерявший смысл в одежде,
ведь та никогда, никогда не была доспехом. Только тюрьмой.
Но как же хорошо видеть его на солнце.
Примечание к части
вспомнила, как ходила в дом к кате, ей было около 15, мне 10, я выпила
ромашковый чай и дотемна играла с куклой. вот на что похожи 2000кассет. на
живые воспоминания.
94/152