2000 касет на которых крутится вишневое лето

дополнительная кассета: с небом и сказками

дополнительная кассета: с небом и сказками
дополнительная кассета
пора в путь, летний лесной котёнок
Был ли конец у колдовства?
Было ли начало?
У детей заболевания прогрессировали быстрее, чем у взрослых. У Ли Минхо
волосы были мягкие и тёплые, как сказочная шёрстка. У ручьёв получалось с
лёгкостью накопать многообразие любопытных чудес. У Ли Минхо развилась
любовь к сладким грибам с шоколадными шляпками. «У-у», — пугало
кентервильское привидение со старенькой кассеты. У Ли Минхо внутри лежало
не сердце, а желейный кокон. У кровохарканья, как оказалось, некрасивые
замыслы. У Ли Минхо, по скромному мнению Хан Джисона, было всё-всё
волшебное, кроме туберкулёза по-соседству с лёгкими.
Ли Минхо не обижался на инфекцию.
Хан Джисон — ещё как.
Он стоял в середине дома на дереве: руки в боки, взгляд с подрагивающими
веками, дырявая ветровка, болтающаяся на бёдрах вместо геройского плаща.
Футболка пестрела рыбкой Поньо. Лицо — засвеченная плёнка. Минхо оценил его
воинственный вид. Отставил ксилофон, с которым лениво игрался, скрестил ноги
и протянул:
— Ты понимаешь, что это дурацкая затея?
— Да.
— И я выгляжу глупо.
— Да прям.
— И тебе будет больно.
Джисон за секунду придумал три ответа разной степени сложности и
абсурдности, но резко обернулся на шорох одеяла. Кто-то приподнял его, чтобы
просунуть голову в дом. Очень светлую голову. Феликс. Магическим образом не
свалившись вниз, к траве, он схватил рогатку, наспех утаил её в разноцветном
кармане и поинтересовался, не слезая с лестницы:
— Вы драться собрались?
Минхо опомнился, вскочил и успел зажать рот Джисона, чтобы нечто
сокровищное не выкатилось так беспечно.
— Ладно, — уступил Феликс и вдруг счастливо вытянул ладонь, демонстрируя
145/152клевер. — Пятилистный. Хёнджин нашёл. Вот, хвастаюсь. Ну, я побежал!
И, обернувшись в шарф, он покатился по ступеням, прыжками добрался до
велосипеда, залетел на блестящий багажник, уткнулся носом в спину Хёнджина — по-южному горячую, — и дал добро на поездку к облакам и полянам.
Подножка стучала. В спицах колёс крутились лучи.
— Не кусайся, — зашипел Минхо.
Джисон целеустремлённо щёлкал зубами, стараясь освободиться из захвата.
Отшагнул назад. Повторил то, что именовалось дурацким, глупым и
болезненным:
— Встречайся со мной.
Минхо втянул пыльный воздух: боль на вдохе была ощутима. От заболевания,
естественно. Волосы — сказочная шёрстка — совсем истрепались, а губы
сжались в блёклую нить.
— Ты правда влюбился в меня? Или насмотрелся на Феликса с Хёнджином?
Джисон гордо стукнул себя в грудь:
— Правда.
— Врёшь.
— Неправда.
— Я же умру.
— Я тоже. Когда-нибудь. Все мы, — выпалил Джисон, начиная кипеть
рассерженностью. Ему странно было думать, что через какую-то сотню лет
никого из всех них не останется. — А от чего ты собрался умирать? Перечисляй, я
развесил уши. Лёгочное кровотечение? Значит легко и быстро пройдёт, да?
Минхо внимательно на него посмотрел. Споткнулся об абсолютную серьёзность,
вздохнул, запутался в мыслях и, мать честнáя, позволил себя обмануть.
Запоздало кивнул, поддаваясь:
— Легко и быстро. Да.
— Отлично, один вопрос решён. Хочу тебя развеселить, прежде чем мы начнём
обмозговывать следующую тему разговора, — Джисон шустро нырнул в рюкзак,
встряхнув его органы. Никакой жалости к старику на хлипких лямках. — У меня
подарки. Клёвые, я старался, чуть с ума не сошёл, когда додумался. Да где же
они...
Джисон весь полыхал. Рыскал, не моргая. Пытался сообразить, мог ли он
оставить торжественные коробки на кассе. Его рюкзак в шутку называли
свалкой, но руки к нему не тянули — что-нибудь, сидящее между пачкой сока и
дневником соглядатая, по локоть их откусит.
146/152Наконец Джисон победно воскликнул:
— Нашёл!
И швырнул к коленям Минхо жёлто-зелёную игрушечную ящерку, которую ещё в
магазине растянул настолько, что пришлось её купить. Затем положил на своё
плечо уже потрёпанного крокодила. Добрался до двух коробок со смятыми
углами. Виновато заулыбался. Так вышло, что любой предмет, попадавший в его
ладони, моментально становился скомканным и потёртым, — Джисон обожал
доскональное изучение.
Он протянул подарок заинтересованному Минхо.
— Вот, будем выращивать.
Потряс вторую коробку и прислонил её к щеке.
— Это... — начал Минхо.
— Драконы, угу. Положим их в стаканы с водой. Когда скорлупа треснет, мы их
увидим, — захвастался Джисон, откусывая скотч и кромсая картонные грани.
Остановился, задумчиво почесал затылок. — Должны увидеть. По идее. Я не
уверен, что у меня получится. Вроде всё простенько, инструкция понятная, но я
могу испортить, ну, ты знаешь.
— Я помогу.
— Правда? Пасибо, — расхохотался Джисон, поблёскивая скотчем на зубах. —
Хотя, если честно, я чутка туплю и не понимаю, как можно помочь, но пасибо.
Мне полегчало. Бывает же такое? Ничего не случилось, ты ничего не сделал, а
ощущение — будто камешек с души полетел. Просто сиди рядом.
Минхо заторможенно осознал:
— Ты сейчас ответил на вопрос, которым я задавался с тех пор, как заболел.
— Это что за вопрос?
— Как всё-таки себе помочь.
Джисон, ёрзавший на месте, затих. Приготовился к продолжению, поковырял
песчинки под ногтями. Молчанка ощущалась в горле пластилиновым комом. До
радиоприёмника было не дотянуться, а птицы подслушивали, не влезая в
симфонию звуков. Джисон всё же не выдержал такой тишины.
— И... — туговато протянул он. — Как?
Минхо нащупал транспортир, вскрыл упаковку и неторопливо вытащил
игрушечное яйцо на свет. Рассмотрел вдоль сторон. Перекатил из ладони в
ладонь, улыбаясь своей неожиданной радости:
— Ставлю на то, что мой дракон будет красным.
— Как помочь?
147/152Закатив глаза, Минхо подтащил поближе чайник. Осторожно разложил игрушки
по стаканам, услышал сердитое сопение. Сдался:
— Не смейся только. В общем, поддержкой и надеждой, — он стал лить воду в
стакан, пока случайно не вышел за край. Беспомощно пробормотал: — Вдруг я и
взаправду не умру в юности?
У него под боком был Сынмин, который умел гадать на лягушачьих костях и
крови. Который мог узнать дату, причину, силуэты. Но Бан Чан строго-настрого
(крест-накрест) запретил приближаться к нему с просьбами, тянущими за руку
смерть. Поэтому Минхо не пытался. Мама как-то назвала его лесным летним
котёнком, которому днём с огнём не отыскать подходящий ошейник. Свободный?
Нет уж, Минхо воспринял её слова иначе. Он просто смирился с тем, что в кота
вырасти не успеет. Что молочные зубы не выпадут, что мышцы не окрепнут, что
со зрачков не спадёт пелена слепоты. Но он всё ещё жил.
Можно же было дать себе шанс?
Один шанс. Один раз.
— Алё, — позвал Джисон, — знаю, подарки улётные, но ты так зловеще
таращишься на них.
— Я задумался.
— Понял.
Минхо отвернулся, отдышался, отряхнулся. Указал на стаканы:
— Готово. Коробки не выбрасываем?
— Нет, конечно, — заголосил Джисон, — Будем верить, что Феликс в них какие-
нибудь цветочки наколдует.
Что ж, верно. Минхо однажды видел, как Феликс носился со стеблем
неизвестного растения. И как рыдал в подушку, когда стебель сломался от ветра — благородный Чанбин вынес его подышать весенней свежестью, уселся
покурить, зависнув между домиком и травой, и благополучно забыл забрать.
Оторванную половину ростка еле нашли. Похоронили на берегу. Чанбин потом
плохо спал, корчась в нескончаемых муках. Обещал разворотить себе
позвоночник, чтобы искупить вину. Феликс быстро пришёл в чувства. Дал шанс.
Себе. И не один раз. Цветы, тамагочи, рыбки в аквариуме — всё то крошечное,
что просило заботы. Он снова, и снова, и снова ухаживал и влюблённо
осторожничал, хотя помнил о гибели. Боже, у Феликса была меланома, он
страшно боялся прикасаться к светлячковой коже, но продолжал смотреть на
мир чисто и открыто. Не оставил тело без собственного духа.
— Чем я хуже? — неожиданно спросил Минхо.
Джисон, увлечённо вешающий на ухо жёлто-зелёную игрушечную ящерку,
вздрогнул.
— Ничем. Чё? К чему это?
148/152Феликсу было непросто. И Хёнджину, который точно знал, что умрёт. Бэм-Бэму,
Джонни, болеющим мальчикам и девочкам. Минхо искренне переживал за их
боли, травмы и слёзы. Он непоколебимо сочувствовал каждому слабому ребёнку.
Всем, кроме себя. Будто он не был таким же мальчишкой с набором грёз.
Будто он совсем — не был.
— И почему я так долго не надеялся на то, что выживу? — чересчур спокойно
спросил Минхо. Джисон растерянно подышал сбоку, опасаясь влезать в речь. —
Действительно ведь считал, что лето станет моим потолком. Что больше дней не
будет. Больницы до сих пор кажутся отвратительными, но я почему-то хочу
жить. И... как ты говорил? Будто камешек с души.
Джисон великолепно засиял, уточняя:
— Ты таким счастливым стал из-за драконов, которых мы терпеливо выращиваем
вот уже несколько минут?
— Прости, — потупился Минхо. — Ты хотел повеселиться, а я как обычно...
— Не-не-не, всё в порядке, мне нравится, когда ты разговариваешь, толкай
любые монологи.
— Дружи со мной. Давай всегда дружить.
Джисон засветился так, что сам испугался. Замахал локтями, отгоняя яркость.
Минхо не сдержался и прыснул со смеху. Тихо-тихо, почти не слышно.
Точно, Хан Джисон был славным ребусом. Щепка с загорелыми щеками,
браслетами из таинственных бусин и безграничным запасом историй. Всегда
немного не в себе. От него тянуло летом, тёплым сеном и самую малость хлебом.
Его сердце — талисман, который он по привычке носил с собой. Он старался
сделать так, чтобы его запомнили, но упорно не запоминался. Это было воистину
забавно. Хан Джисон совсем как плохой фильм, на который можно наткнуться
волей случая, часа в четыре утра и лишь после долгого листания кабельных
каналов. Он был шалостью, совершаемой в тёмное утро. И детским розовым
орбитом, налипшим на подошву. Старался вцепиться изо всех сил. Иногда так
крепко впивался, что по его подбородку текла капля крови. От перенапряжения.
Или от немного дурашливого, но прицельного удара в нос.
— Дружить, — повторил Минхо.
— Да-да, я расслышал, не волнуйся.
Любить — никогда. Просто не успеет. Не посмеет.
— Ты будто за секунду жизнь переосмыслил, — протараторил Джисон.
— Жуть, да?
— Не. Прикольно, — он обложил себя тянущимися игрушками, но при этом
выглядел ужасно серьёзным. Минхо уместил на его голове клубок пряжи. —
Чешется. Кстати, на днях идём печь торт для Хёнджина. Моя идея! Я просто
149/152съел эклеры, которые хотел ему подарить. А теперь собираюсь съесть ещё и
торт. Хе-хе! Побежали!
Минхо посветлел на целый день. Он охотнее общался с природой, искал конец
радуги, не ворчал на шумевший телевизор, ел мороженое, спал под солнцем,
приближался к Джисону, чтобы столкнуть его в воду, и выращивал фигурку
дракона. Каждый час он возвращался наверх, в деревянный дом, чтобы усесться
возле стакана. Сосредоточенно хмурился. Разглядывал паутинку трещин на
яйце. Вечером Феликс подловил его и воодушевлённо затараторил в ухо:
«Представь, что твоя грусть — вот эта оболочка, которая ломается. Разве тебе её
жалко? Разве тебе не хочется увидеть, что скрыто под скорлупой?» А Минхо
отпихнул его, смеющегося и довольного собой, чтобы ответить: «Ты на ходу
выдумываешь правила. Скорлупа — это скорлупа, отстань». Феликс захохотал из
угла, Минхо ему улыбнулся.
Он изначально знал, чем всё закончится.
И когда урывками кашлял в белую раковину.
И когда рухнул на кухне Чанбина в просвет между стульями.
И когда температурил в палате, в которую его затащили. И когда его из этой
палаты обратно вытащили — за шкирку, решительно, как котёнка леса. Привели
домой. Подсунули ему под зубы сказки и грёзы, будто леденец. Попросили не
переживать. И обмануться получилось. Поверить в лучшее, затаить дыхание,
вглядеться в потолок, с которого в ответ глядели души. В тот миг у Минхо было
ощущение, что весь мир существовал для него одного. Он лежал, укутанный в
лоскутное одеяло, и не мог высчитать ту секунду, которая остановит его жизнь.
Растерялся совсем. К коже прилип холод, головокружение спутало верх и низ. Во
рту появилась кровь. Минхо попытался сглотнуть её. Он чувствовал, что из
каждого угла древесного дома на него светили взоры — предельно тревожный
Бан Чан, уставший Хёнджин, провожающий в путь Сынмин и любопытные
мёртвые дети, с которыми лично никто не был знаком. Минхо подумал: «Их
внимание смущает».
А сам вдруг ясно осознал, что больше никогда и никого из них не увидит.
Своим взглядом. Их взгляды. Никогда.
От потолка крупицами отделялся свет. Светлячки и рыбы. Дерево шуршало.
Половицы скрипели шагами мамы; казалось, она сейчас заберётся сюда, живо
разгонит ночь и расскажет выдуманную от всего сердца легенду. Любую.
Смешную. Наконец стало легко и спокойно. «Что это?» — несмело подумал
Минхо, потому что боялся верить в чудо. И спустя вечность понял.
Понял, что это было.
Понял, что это было.
Минхо напоследок рассмеялся и сыто улыбнулся.
Это был конец.
Или всё-таки начало?
150/152Примечание к части
с днём всех влюблённых, мышата!
если вы прошли весь этот путь, то вы можете зайти в мой лес:
https://t.me/bloodypriscllla