Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к
окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном
завитке особенно ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был ярко-красного
цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что
ли.
Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд луч этот приковал
наметанный взгляд виртуоза.
В нем, в луче, профессор разглядел то, что было тысячу раз значительнее
и важнее самого луча, непрочного дитяти, случайно родившегося при движении
зеркала и объектива микроскопа. Благодаря тому, что ассистент отозвал
профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча и
получилось вот что: в то время, как в диске вне луча зернистые амебы
валялись вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренный
меч, происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь.
Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полосу
и в ней (словно волшебным образом) оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух
жизни. Они лезли стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нем шло
бешеное, другого слова не подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая все
законы, известные Персикову как свои пять пальцев, они почковались на его
глазах с молниеносной быстротой. Они разваливались на части в луче, и каждая
из частей в течении 2 секунд становилась новым и свежим организмом. Эти
организмы в несколько мгновений достигали роста и зрелости лишь затем, чтобы
в свою очередь тотчас же дать новое поколение. В красной полосе, а потом и
во всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба. Вновь рожденные
яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Среди
рожденных лежали трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие
и сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых, они объемом приблизительно в
два раза превышали обыкновенных амеб, а во-вторых, отличались какой-то
особенной злостью и резвостью. Движения их были стремительны, их ложноножки
гораздо длиннее нормальных, и работали они ими, без преувеличения, как
спруты щупальцами.
Во второй вечер профессор, осунувшийся и побледневший, без пищи,
взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а в
третий день он перешел к первоисточнику, то есть к красному лучу.
Газ тихонько шипел в горелке, опять по улице шаркало движение, и
профессор, отравленный сотой папиросою, полузакрыв глаза, откинулся на
спинку винтового кресла.
- Да, теперь все ясно. Их оживил луч. Это новый, не исследованный
никем, никем не обнаруженный луч. Первое, что придется выяснить, это -
получается ли он только от электричества или также и от солнца, - бормотал
Персиков самому себе.
И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три микроскопа Персиков
поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так:
- Надо полагать, что в спектре солнца его нет... гм... ну, одним
словом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света.
- Он любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и пригласил
к себе в кабинет Иванова. Он все ему рассказал и показал амеб.
Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же такая
простая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена раньше, черт
возьми! Да кем угодно, и хотя бы им, Ивановым, и действительно это
чудовищно! Вы только посмотрите...
- Вы посмотрите, Владимир Ипатьевич! - говорил Иванов, в ужасе прилипая
глазом к окуляру. - Что делается?! Они растут на моих глазах... Гляньте,
гляньте...
- Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Персиков.
Затем произошел между двумя учеными разговор, смысл которого сводился к
следующему: приват-доцент Иванов берется соорудить при помощи линз и зеркал
камеру, в которой можно будет получить этот луч в увеличенном виде и вне
микроскопа. Иванов надеется, даже совершенно уверен, что это чрезвычайно
просто. Луч он получит, Владимир Ипатьевич может в этом не сомневаться. Тут
произошла маленькая заминка.
- Я, Петр Степанович, когда опубликую работу, напишу, что камеры
сооружены вами, - вставил Персиков, чувствуя, что заминочку надо разрешить.
- О, это не важно... Впрочем, конечно...
И заминочка тотчас разрешилась. С этого времени луч поглотил и Иванова.
В то время, как Персиков, худея и истощаясь, просиживал дни и половину ночей
за микроскопом, Иванов возился в сверкающем от ламп физическом кабинете,
комбинируя линзу и зеркала. Помогал ему механик.
Из Германии, после запроса через комиссариат просвещения, Персикову
прислали три посылки, содержащие в себе зеркала, двояковыпуклые,
двояковогнутые и даже какие-то выпукло- вогнутые шлифованные стекла.
Кончилось все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее действительно
уловил красный луч. И надо отдать справедливость, уловил мастерски: луч
вышел кривой, жирный, сантиметра 4 в поперечнике, острый и сильный.
1-го июня камеру установили в кабинете Персикова, и он жадно начал
опыты с икрой лягушек, освещенной лучом. Опыты эти дали потрясающие
результаты. В течение двух суток из икринок вылупились тысячи головастиков.
Но этого мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно в
лягушек, и до того злых и прожорливых, что половина их тут же была
перелопана другой половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких
сроков метать икру и в 2 дня уже без всякого луча вывели новое поколение, и
при этом совершенно бесчисленное. В кабинете ученого началось черт знает
что: головастики расползлись из кабинета по всему институту, в террариях и
просто на полу, во всех закоулках завывали зычные хоры, как на болоте.
Панкрат, и так боявшийся Персикова как огня, теперь испытывал по отношению к
нему одно чувство: мертвенный ужас. Через неделю и сам ученый почувствовал,
что шалеет. Институт наполнился запахом эфира и цианистого калия, которым
чуть-чуть не отравился Панкрат, не вовремя снявший маску. Разросшееся
поколение, наконец, удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.
Иванову Персиков сказал так:
- Вы знаете, Петр Степанович, действие луча на дейтероплазму и вообще
на яйцеклетку изумительно.
Иванов, холодный и сдержанный джентльмен, перебил профессора необычным
тоном:
- Владимир Ипатьевич, что же вы толкуете о мелких деталях, об
дейтероплазме. Будем говорить прямо: вы открыли что-то неслыханное, -
видимо, с большой потугой, но все же Иванов выдавил из себя слова: -
профессор Персиков, вы открыли луч жизни!
Слабая краска показалась на бледных, небритых скулах Персикова.
- Ну-ну-ну, - пробормотал он.
- Вы, - продолжал Иванов, - вы приобретете такое имя... У меня кружится
голова. Вы понимаете, - продолжал он страстно, - Владимир Ипатьевич, герои
Уэллса по сравнению с вами просто вздор... А я-то думал, что это сказки...
Вы помните его "Пищу богов"?
- А, это роман, - ответил Персиков.
- Ну да, господи, известный же!..
- Я забыл его, - ответил Персиков, - помню, читал, но забыл.
- Как же вы не помните, да вы гляньте, - Иванов за ножку поднял со
стеклянного стола невероятных размеров мертвую лягушку с распухшим брюхом.
На морде ее даже после смерти было злобное выражение, - ведь это же
чудовищно!
