Агент государственного политического управления на станции Дугино Щукин
был очень храбрым человеком. Он задумчиво сказал своему товарищу, рыжему
Полайтису:
- Ну, что ж, поедем. А? Давай мотоцикл, - потом помолчал и добавил,
обращаясь к человеку, сидящему на лавке: - Флейту-то положите.
Но седой трясущийся человек на лавке, в помещении дугинского ГПУ,
флейты не положил, а заплакал и замычал. Тогда Щукин и Полайтис поняли, что
флейту нужно вынуть. Пальцы присохли к ней. Щукин, отличавшийся огромной,
почти цирковой силой, стал палец за пальцем отгибать и отогнул все. Тогда
флейту положили на стол.
Это было ранним солнечным утром следующего за смертью Мани дня.
- Вы поедете с нами, - сказал Щукин, обращаясь к Александру Семеновичу,
- покажете нам где и что. - Но Рокк в ужасе отстранился от него и руками
закрылся, как от страшного видения.
- Нужно показать, - добавил сурово Полайтис.
- Нет, оставь его. Видишь, человек не в себе.
- Отправьте меня в Москву, - плача, попросил Александр Семенович.
- Вы разве совсем не вернетесь в совхоз?
Но Рокк вместо ответа опять заслонился руками, и ужас потек из его
глаз.
- Ну, ладно, - решил Щукин, - вы действительно не в силах... Я вижу.
Сейчас курьерский пойдет, с ним и поезжайте.
Затем у Щукина с Полайтисом, пока сторож станционный отпаивал
Александра Семеновича водой и тот лязгал зубами по синей выщербленной
кружке, произошло совещание... Полайтис полагал, что вообще ничего не было,
а просто-напросто Рокк душевнобольной и у него была страшная галлюцинация.
Щукин же склонялся к мысли, что из города Грачевки, где в настоящий момент
гастролирует цирк, убежал удав-констриктор. Услыхав их сомневающийся шепот,
Рокк привстал. Он несколько пришел в себя и сказал, простирая руки, как
библейский пророк:
- Слушайте меня. Слушайте. Что же вы мне не верите? Она была. Где же
моя жена?
Щукин стал молчалив и серьезен и немедленно дал в Грачевку какую-то
телеграмму. Третий агент, по распоряжению Щукина, стал неотступно находиться
при Александре Семеновиче и должен был сопровождать его в Москву. Щукин же с
Полайтисом стали готовиться к экспедиции. У них был всего один электрический
револьвер, но и это была уже хорошая защита. Пятидесятизарядная модель 27-го
года, гордость французской техники для близкого боя, била всего на сто
шагов, но давала поле два метра в диаметре и в этом поле все живое убивала
наповал. Промахнуться было очень трудно. Щукин надел блестящую электрическую
игрушку, а Полайтис обыкновенный 25-зарядный поясной пулеметик, взял обоймы,
и на одном мотоцикле, по утренней росе и холодку, они по шоссе покатились к
совхозу. Мотоцикл простучал двадцать верст, отделявших станцию от совхоза, в
четверть часа (Рокк шел всю ночь, то и дело прячась, в припадках смертного
ужаса, в придорожную траву), и когда солнце начало значительно припекать, на
пригорке, под которым вилась речка топь, глянул сахарный с колоннами дворец
в зелени. Мертвая тишина стояла вокруг. У самого подъезда к совхозу агенты
обогнали крестьянина на подводе. Тот плелся не спеша, нагруженный какими-то
мешками, и вскоре остался позади. Мотоциклетка пробежала по мосту, и
Полайтис затрубил в рожок, чтобы вызвать кого-нибудь. Но никто нигде не
отозвался, за исключением отдаленных остервенившихся собак в Концовке.
Мотоцикл, замедляя ход, подошел к воротам с позеленевшими львами. Запыленные
агенты в желтых гетрах соскочили, прицепили цепью с замком к переплету
решетки машину и вошли во двор. Тишина их поразила.
- Эй, кто тут есть! - крикнул Щукин громко.
Но никто не отозвался на его бас. Агенты обошли двор кругом, все более
удивляясь. Полайтис нахмурился. Щукин стал посматривать серьезно, все более
хмуря светлые брови. Заглянули через открытое окно в кухню и увидали, что
там никого нет, но весь пол усеян белыми осколками посуды.
- Ты знаешь, что-то действительно случилось. Я теперь вижу. Катастрофа,
- молвил Полайтис.
- Эй, кто там есть! Эй! - кричал Щукин, но ему отвечало только эхо под
сводами кухни.
- Черт их знает! - ворчал Щукин. - Ведь не могла же она слопать их всех
сразу. Или разбежались. Идем в дом.
Дверь во дворце с колонной верандой была открыта настежь, и в нем было
совершенно пусто. Агенты прошли даже в мезонин, стучали и открывали все
двери, но ничего решительно не добились и, через вымершее крыльцо, вновь
вышли во двор.
- Обойдем кругом. К оранжереям, - распорядился Щукин, - все обшарим, а
там можно будет протелефонировать.
По кирпичной дорожке агенты пошли, минуя клумбы, на задний двор,
пересекли его и увидали блестящие стекла оранжереи.
- Погоди-ка, - заметил шепотом Щукин и отстегнул с пояса револьвер.
Полайтис насторожился и снял пулемет. Странный и очень зычный звук тянулся в
оранжерее и где-то за нею. Похоже было, что где-то шипит паровоз.
'Зау-зау... зау-зау... с-с-с-с-с...' - шипела оранжерея.
- А ну-ка, осторожно, - шепнул Щукин, и, стараясь не стучать каблуками,
агенты придвинулись к самым стеклам и заглянули в оранжерею.
Тотчас Полайтис откинулся назад, и лицо его стало бледно. Щукин открыл
рот и застыл с револьвером в руке.
Вся оранжерея жила как червивая каша. Свиваясь и развиваясь в клубки,
шипя и разворачиваясь, шаря и качая головами, по полу оранжереи ползли
огромные змеи. Битая скорлупа валялась на полу и хрустела под их телами.
Вверху бледно горел огромной силы электрический шар, и от него вся
внутренность оранжереи освещалась странным кинематографическим светом. На
полу торчали три темных, словно фотографических, огромных ящика, два из них,
сдвинутые и покосившиеся, потухли, а в третьем горело небольшое
густо-малиновое световое пятно. Змеи всех размеров ползли по проводам,
поднимались по переплетам рам, вылезали через отверстия на крыше. На самом
электрическом шаре висела совершенно черная, пятнистая змея в несколько
аршин, и голова ее качалась у шара, как маятник. Какие-то погремушки звякали
в шипении, из оранжереи тянуло странным гнилостным, словно прудовым запахом.
И еще смутно разглядели агенты кучи белых яиц, валяющихся в пыльных углах, и
странную гигантскую голенастую птицу, лежащую неподвижно у камер, и труп
человека в сером у двери, рядом с винтовкой.
- Назад, - крикнул Щукин и стал пятиться, левой рукой отдавливая
Полайтиса и поднимая правою револьвер. Он успел выстрелить раз девять,
прошипев и выбросив около оранжереи зеленоватую молнию. Звук страшно
усилился, и в ответ на стрельбу Щукина вся оранжерея пришла в бешеное
движение, и плоские головы замелькали во всех дырах. Гром тотчас же начал
скакать по всему совхозу и играть отблесками на стенах. 'Чах-чах-чах-чах', -
стрелял Полайтис, отступая задом. Страшный, четырехлапый шорох послышался за
спиною, и Полайтис вдруг страшно крикнул, падая навзничь. Существо на
вывернутых лапах, коричнево-зеленого цвета, с громадной острой мордой, с
гребенчатым хвостом, похожее на страшных размеров ящерицу, выкатилось из-за
угла сарая и, яростно перекусив ногу Полайтису, сбило его на землю.
- Помоги, - крикнул Полайтис, и тотчас левая рука его попала в пасть и
хрустнула, правой рукой он, тщетно пытаясь поднять ее, повез револьвером по
земле. Щукин обернулся и заметался. Раз он успел выстрелить, но сильно взял
в сторону, потому что боялся убить товарища. Второй раз он выстрелил по
направлению оранжереи, потому что оттуда среди небольших змеиных морд
высунулась одна огромная, оливковая, и туловище выскочило прямо по
направлению к нему. Этим выстрелом он гигантскую змею убил и опять, прыгая и
вертясь возле Полайтиса, полумертвого уже в пасти крокодила, выбирал место,
куда бы выстрелить, чтобы убить страшного гада, не тронув агента. Наконец,
это ему удалось. Из электроревольвера хлопнуло два раза, осветив все вокруг
зеленоватым светом, и крокодил, прыгнув, вытянулся, окоченев, и выпустил
Полайтиса. Кровь у того текла из рукава, текла изо рта, и он, припадая на
правую здоровую руку, тянул переломленную левую ногу. Глаза его угасали.
- Щукин... беги, - промычал он, всхлипывая.
Щукин выстрелил несколько раз по направлению оранжереи, и в ней
вылетело несколько стекол. Но огромная пружина, оливковая и гибкая, сзади,
выскочив из подвального окна, перескользнула двор, заняв его весь
пятисаженным телом, и во мгновение обвила ноги Щукина. Его швырнуло вниз на
землю, и блестящий револьвер отпрыгнул в сторону. Щукин крикнул мощно, потом
задохся, потом кольца скрыли его совершенно, кроме головы. Кольцо прошло раз
по голове, сдирая с нее скальп, и голова эта треснула. Больше в совхозе не
послышалось ни одного выстрела. Все погасил шипящий, покрывающий звук. И в
ответ ему очень далеко по ветру донесся из Концовки вой, но теперь уже
нельзя было разобрать, чей это вой, собачий или человечий.
