Армия спасения

20

Кристина в обнимку с Лисой сидит, хватаясь усердно за ткань белого платья, лбом в чужой упирается, тихо что-то шепчет, хмурит брови. В глубине душе понимает, что боится даже пошевелиться, боится спугнуть, сделать лишнее движение или неравномерный вздох. Но всё равно вздрагивает время от времени, пока Елисавета утыкается в шею, прикрыв глаза. Ей впервые спокойно. Вот она хвалённая обетованная, где нет невзгод и негараздов, вот настоящий рай, где Елисавету понимают, где на неё не кричат, где не бьют. Ей просто нравится сидеть вот так, уткнувшись в чужую шею, чувствовать тепло, пока руки гладят спину. Она едва касается чужих волос, мягко, кончиками пальцев здоровой руки зарывается, чувствуя мягкие пряди.

Колени упираются в деревянную поверхность пирса и она ёрзает на месте, пока Кристина не усаживает её на себя, пока не обнимает крепче и не прижимается совсем вплотную. Её обжигают голубые глаза и она тонет. Запросто утопает, желая провалиться сквозь землю в тот же час. Чужие руки нежно оглаживают выпирающие рёбра, а губы касаются виска будто бы небрежно. Кристина все свои чувства в эти поцелуи вкладывает. — Из тебя демонов выгонят, Кристина, — вздрагивает девчонка, взгляд на неё поднимая, — а потом из меня тоже. Я попрошу, чтобы выгнали. — Разве в тебе они есть? — шепчет Захарова в ответ, — Ты святая, Лиса, святая. Всё, что в тебе — святое, понимаешь? — А это? Что это? — загнанно спрашивает та, приоткрывая рот. — Святость, — уверяет Кристина, кивая. Кладет руку ей на щеку, гладит большим пальцем бледную и мягкую кожу, и смотрит в глаза. — Грешно это, сама знаешь, — с улыбкой разочарования к самой себе выпаливает Елисавета. — Нет. Где сказано такое? Я всё найти не могу. — «И не ляжет мужчина с мужчиной», — цитирует девчонка, — вот где. В Библии. — Это ведь тонкость перевода, не знала? В оригинале звучит, как «не ляжет мужчина с мальчиком», — Кристина своё доказывает, глазами по девичьему лицу бегая, — это про педофилию. Про приспешников, про пророка. Не про нас. — Содом и Гомору затопило, — вертит головой из стороны в сторону Елисавета, — он их наказал за прелюбодеяния. Он же всё видит! Она почти беззвучно всхлипывает, пока Захарова сжимает хрупкое тело изо всех сил. — Нет, Лиса, их затопило из-за наводнения, они Господа не гневали. Ближнего своего надо любить, не обманывать, не лгать, — она по голове её гладит, прижимая к себе, — а просто любить. Как дети родителей. В этом чистота души. — А как же послания все святые? Как же Заветы, и Новый, и Ветхий? Как же это всё? — совсем уж опечаленно спрашивает, ногтями впиваясь куда-то в шею. — Это всё как было, так и будет. И к нам никакого отношения не имеет. Бог тебя любит, Лиса, и я люблю, — Кристина осторожно её от себя отодвигает, совсем немного, чтобы обхватить руками лицо девичье, — Бог просто забыл, что тебя надо оберегать, что надо защищать. Это буду делать я. — Богу меня не за что любить, — совсем разочарованно выдыхает Лиса. — Но и наказывать, в таком случае, тоже! Где он, Лиса? Где? — Захарова поднимает голову в небо, рассматривая россыпь звезд, — Эй, Бог, накажи меня, если ты против, накажи меня! Прямо сейчас! И ничего не происходит. Елисавета голову тоже поднимает, выжидая, с надеждой, рот приоткрывает наивно. Но ничего не происходит. Гладь воды всё так же отражает луну. Она с горящими глазами рассматривает небо, мерцающие звёзды и редкие тучи. — Видишь! — Кристина её внимание на себя обращает, заглядывая в который раз в глаза, — Вот оно как. Нет дела ему. А девчонка зажмуривается, настолько ей кажется все нереальным. Предал и Бог, и пророк. В её душе больше света не будет, больше не за кого держаться. Теперь она сама по себе. А Кристина добавляет, окончательно запутывая: — Пока ты отказываешь себе в том, что хочется, он даже не знает, — и обнимает снова, крепко-крепко. — Он ведь должен меня любить, — рассеянно шипит Лиса, — должен ведь! — Любит. Просто тихо. Тебя, Лиса, он любит, на пороки твои даже не смотрит, — успокаивает её Захарова, — я же вижу, что тебе всё это нравится. — Но человек должен желания свои перебарывать! Этим мы от животных отличаемся. — Зачем им перебарывать? Чтобы мучиться всю жизнь? Чтобы никогда не чувствовать что-то хорошее? — поучительно, с долей надменности, расспрашивает Кристина. — Чтобы в рай попасть. А в раю всё будет. — Лиса, а что, если нет никакого рая? Если его выдумали? Захарова осторожно лбом своим касается чужого; смотрит в глаза совсем рядом, и в губы чужие выдыхает: — Или вот он, рай? На земле. Елисавета дрожит крупно, глаза прикрывая, обхватывает Кристину рефлекторно за шею крепче. — Не так меня учили, Кристина, — шепчет судорожно, будто не своим голосом, поднимает глаза, с надеждой выглядывая, как завороженная. — Ты знаешь правила, — Захарова ластится носом о её щеку, снова воздух выталкивает из лёгких и ждёт. Покорно и смиренно выжидает, большими пальцами поглаживая кожу. Лиса долго размышляет, молчаливо, с долей стыда. Бегает глазами туда-сюда, а потом не выдерживает: подаётся вперед, прикасаясь совсем аккуратно губами. И сразу же носом тянет воздух, судорожно цепляется рукой за шею и сводит ноги. От накативших чувств. Они целуются медленно, тихо и мокро. И проникая языком глубже, Кристина взрагивает, слыша её реакцию. Медленно, словно стекающий мёд, облизывает чужие губы. А та вжимает пальцы в затылок, запутывая копну волос, хнычет-воет, дрожит и мечется от любого прикосновения. У Лисы ведь пубертат только начавшийся и опыта нормального никакого, думается Кристине. А потому, будто слышит чужие молитвы, она руки к талии опускает, оглаживает рёбра, переходит на спину. И слышит, как потихоньку сбивается у девчонки дыхание и как она зажмуривает глаза. Кристина ждёт стон. Первый. Она хочет его услышать, чтобы убедиться, что это всё реально. Что Лиса, её Лиса, здесь и сейчас. Что это она хочет. Хочет, чтобы Кристина сейчас её касалась, а не кто-то другой. И, нежно оглаживая поясницу, Захарова целует с напором. Перебирает инициативу, языком по нёбу проходится. А та хрипит. Пугливо вздыхает, со звуком. И всё равно жмётся к Кристине, падая точно в цепкие руки. — Что, Лисичка? — шепчет та судорожно, изводя окончательно: руками сжимает ноги и бёдра. И целует в ухо. Языком обводит ушную раковину и чувстует, как тело чужое дрожит ещё сильнее. Как Елисавета сама для себя неожиданно стонет, рта не открывая, грудной клеткой только. — Просто скажи, что ты хочешь, — стоит на своем Захарова. Не потому, что она играет в игры, как делала это много раз. А потому что боится, что Лиса не хочет. Кристина мечтает в эту секунду, чтобы та не боялась. Чтобы забыла о Боге, будто его никогда не было, о пророке, о Матушке. Обо всём. — Я-я, — она заикается. Всхлипывает и заикается, мечется на одном месте, ворочаясь на чужих ногах и скрещивая ноги. Но это не помогает. И Елисавета понять ничего не может. В своём видении мира она замечает ошибку, что не подаётся никаким объяснениям. — Да или нет? — только и спрашивает Кристина, — Я не прикоснусь к тебе, если ты не захочешь. И Кристина пред Божьим судом. Смотрит в глаза ей, видя, что та губу закусывает в изнеможении. Лиса молчит томительно долго, но Захарова снова льнёт к шее, целуя нежно. Совсем аккуратно. — Да, — на выдохе. Кристине больше ничего не нужно. Она остервенело, будто сорвалась с цепей, припадает поцелуями к подбородку и спускается ниже, пока та держит её голову. Цепляет Лису за руку, поднимая с себя осторожно, гладит по лицу, смотрит наивно, ведя к палатке. И хватает со стола общего яблоко. Они не слышат, как прямиком на пирс валится трухлявое и старое дерево. Все уже разошлись по палаткам давно, только звук сверчков рассекает пространство. И Кристина закрывает плотно палатку, снова наваливаясь с поцелуем. А девчонка дрожит, пока её под бёдра цепляют, пока несут к спальному мешку и укладывают.

— И как это может быть грешно, объясни мне? — наивно спрашивает, нависая сверху. А Лиса смотрит глазами-блюдцами, дрожит и колени пытается свести. — Всё самое лучшее, что в жизни есть, –грешно, Христина, — она голову запрокидывает, когда та шею облизывает и дышит часто. — Но ты не грешная, — шепчет та, хрипит даже, и мягко-аккуратно стягивает юбку платья к верху, смотря в глаза, — ты, Лиса, лучшее, что в жизни есть. Девчонка глаза прикрывает, цепляясь за плечи чужие, а Кристина приподнимает её, полностью одежку снимая. И целует, где может, впивается пальцами в кожу. У Лисы губы дрожат даже, настолько она в ощущениях хочет захлебнуться раз и навсегда. И стыдливо сама для себя признаёт — ей сейчас так хорошо, что о Боге она думать не может. Кристина бельё с неё стягивает, смазку ощущает на пальцах, даже не касаясь, и снова целует мокро. Яблоко, что в руке всё это время держала, откусывает и смотрит. Смотрит на Елисавету, поднося к ней фрукт. А та пугливо откусывает в ответ, наблюдая, как Захарова откидывает его в сторону, посмеиваясь. — Я сделаю всё, что ты попросишь, — на ухо шепчет, целует кратко, мочку прикусывает. — Пожалуйста, — хрипит та загнанно, ноги вместе сводит сильнее, сама же и стонет от этого, — что угодно, Христина. *** А Ольга бежит по лесу, дышит часто, спотыкается. Бежит наугад, на звуки дороги, ведь темень вокруг. И несколько часов в беге и редких остановках на передышку проходит. На часах уже два ночи — Оля предполагает лишь, не зная наверняка. Она оставляет сухие палки иногда по своему пути, которые точно упасть в эти места не могут. И, наконец, видит вдали сквозь гущу леса огни — это проезжающие машины. Она плачет. Плачет от счастья, прикрывая лицо руками, выбегает к трассе ночной. И бредёт вдоль дороги, время от времени рукой пытаясь остановить проезжающую фуру. Когда один из дальнобоев тормозит, её счастью нет предела — мужчина открывает ей двери, заставляя подняться в кабину. — Сколько? — веселый на вид, забавный, сальный и уставший мужичок весело ухмыляется, Олю оглядывая. — О, нет, мне нужно просто позвонить, — в дверях кричит журналистка, перекрикивая шум дороги, — поможете? А тот кивает рукой, по-доброму говоря: — Залезай. И Ольга усаживается, захлопывая дверь. А мужчина её блокирует, нахально усмехаясь. — Поможете? — наивно улыбаясь, спрашивает измученная Оля. — Помогу, конечно, — он ближе подсаживается, рукой по волосам проводя, — звонки нынче дорого стоят. — Я тогда пойду, — шепчет она испуганно, пытаясь дверь открыть, но ничего не выходит. Она не поддаётся.