Love Die

Часть 24. Точки над «i»

      Корн смотрит на Вика, как на призрака, прекрасно осознавая, с какими знания явился его вроде бы мёртвый сын, и мысленно перебирает всевозможные варианты, надеясь отыскать нужный, самый верный и беспроигрышный. Хотя его надеждой всё ещё остаётся Кинн, который вряд ли поверит на слово даже когда-то любимому младшему брату, потому что он исчез, уничтожив его душу, а таких людей Анакинн не прощает и не проявляет к ним благосклонность: всё, как учил Корн. Или он очень надеется, что хоть один сын действительно оправдает его ожидания.

      – О, я вижу, ты немного удивлён, – Мун подходит ближе, равняясь с Кимом, прижимающим к себе Порчэ, как самое важное существо на земле, – хотя нет, ты точно в ахуе, – и Муншайн старается, держит маску полубезумного психа, улыбается по-хищному широко и злобно, но точно знает, что не обманывает этим отца. Да и не пытается это сделать. Потому что Муну хочется, чтобы Корн видел, какую сильную, бескрайнюю, всеобъемлющую ненависть он испытывает, Мун желает, чтобы в его ледово-голубых глазах Корн узрел калейдоскоп того, что с ним хотел сделать его младший сын. Их отец не был человеком, не был простым главой мафии, Корн был порождением тьмы, зловонным выкидышем Ада, явившимся в этот мир, чтобы разрушить их жизни. И пусть сам Муншайн думает, что его жизнь больше никогда не станет прежней и не приобретёт яркие краски, но он хотя бы уничтожит это воплощение вселенского зла, называющее себя их родителем.

      – В-вик... – Кинн, кажется, приходит в себя, хлопая глазами и пытаясь понять, кто перед ним. Хотя кого он обманывает, плюс шесть лет, серо-голубые волосы, голубые глаза и даже татуировки, усеивающие кожу, не смогут сделать так, чтобы он не узнал своего Вика. А тошнота подкатывает к горлу так резко, что он еле сдерживается, чтобы не выблевать внутренности. Ему остаётся только надеяться, что он сможет устоять и не рассыпаться крошевом у ног Порша, который, словно чувствуя, подходит ближе и прикасается плечом к плечу – акт поддержки, который позволяет Кинну цепляться за реальность, смотреть в спину когда-то самому важному человеку в своей жизни, который был его душой, сердцем, миром и отдушиной.

      Муншайн морщится при упоминании этого имени и на мгновение поворачивается к Анакинну, ухмыляясь так, что по коже бегут мурашки:

      – Прости, старший братик, я бы с тобой поболтал, но у меня тут дело к этому старому уёбку, – внутри копошится что-то из прошлого при взгляде на Кинна, который опускает дрожащую руку вниз с зажатым в ней пистолетом и сводит брови к переносице, всем видом выражая такую боль, что будь Вик собой прежним, то уже просил бы прощения у брата за всё, что ему пришлось пережить. Но он не был прежним собой, не был любящим Виком и открытым миру человеком, потому что его сломали и перекроили, причинили невыносимую боль, запечатали внутри его груди вечную агонию, вылепив нового его, с углами и неровностями, неспособного больше на светлые эмоции, но такого сильного и готового на всё ради достижения своей цели.