Боже, храни Короля

Глава XXIX

Скрипнув резными ножницами, Тэхён стоит позади Чонгука, что, сидя на табурете, плечи широкие жемчужные обнажает, послушно стягивая рубашку. Он подходит ближе, позволяя себе коснуться кожи, татуированной шрамами и потускневшими синяками, ласково длинными пальцами ведёт, чувствуя под ними напрягающиеся мышцы, но сам праосвенец не оборачивается, лишь дёргает краем губ, еле заметно отзываясь на знакомое прикосновение. Тэхён запускает ладонь в жёсткие волосы, расчёсывая, пропуская угольные блестящие вихры сквозь пальцы, смотрит, как приворожённый, а Чонгук вдруг молча его руку перехватывает и оставляет на ней осторожный поцелуй, лёгкое касание, будто бабочка на мгновение приземляется. Леодрафец сначала удивлённо моргает, всё ещё не привыкший к чужой нежности, после же легко улыбается, ощущая, как в груди сердце крылья белые распускает. Он осторожно сжимает прядку, оттягивая, и начинает стрижку. Чонгук напрочь отказался от помощи пажей, зная, что его мальчик справится в тысячу раз лучше; носить волосы в пучке больше не хотелось, вплетать серёжки, как у отца, у братьев — тоже, потому что раз Чонгук решил начать всё заново, он сотрёт из своей жизни любое напоминание о прошлом.

Единственное, о чём Чонгук забывать не намерен, так это наказание обидчиков, которые до сих пор неизвестны; сам он давно вернулся в колею и жаждал как можно скорее искупать меч в гнилой крови любого, кто предал его и его отца. Чонгук вправду моментами чувствовал себя слабым, разбитым без чужой поддержки, но Тэхён, его единственная слабость, навсегда приручившая дикую пантеру, лечил, сам того не зная. С каждым днём Чонгук, пытаясь тормозить своего внутреннего зверя, всё больше и больше влюблялся в леодрафца, помешательство бурлящее в крови чувствуя; от одного единственного голоса, шёпотом звучащего, внутри всё переворачивалось, Чонгук желал крушить, сеять вокруг хаос ради него, уничтожить любого, кто косо взглянул или дорогу перешёл — плевать, кому глотку резать. Монстр, намертво засевший в груди на прочной цепи, хозяина своего беспрекословно слушал, получив, наконец, необходимую ласку, с каждым днём крепчал: Чонгук ощущал свою возвращающуюся мощь, сила стальная под ладонями колола, ожидая скорейшей схватки не на жизнь, а на смерть. И всё это было лишь благодаря Тэхёну, его личной слабости, его силе, его первой настоящей, ослепляющей любви.

Тэхён всё ещё боялся быть пойманным, осуждённым, сам себя ночами тёмными корил за воссоединение, сжирал с потрохами, а утром, как ни в чём не бывало, в коридоре тёмном мельком в уголок губ целовал и исчезал, оставляя Чонгука наедине с глупой улыбкой и сердцем трещащим. Они не позволяли себе появляться рядом, на всех советах держались на расстоянии длинного стола, глядя нечитаемыми взглядами, спины распрямив в окружении советников и военных. Было принято решение идти в наступление вплоть до самого замка Праосвена, стирать в порошок любого на своём пути, только бы добраться до действующего Короля и силой правду выбить, потому что Чонгук был уверен: такого быть не может, чтобы ни одна душа убийцу в лицо не знала. Он иногда поглядывал на Тэхёна и думал невольно, а вдруг тот лжёт? Вдруг его отец всё-таки причастен к убийству, и сын просто прикрывает его, желая поскорее покончить с войной? За столько лет полного неведения Чонгук чувствовал себя сейчас слепым котёнком, а не дикой пантерой, которая должна закончить многолетнюю боль, исполнить обещанное отцу и снова с колен поднять Праосвен, восстановив справедливость. Ему было страшно думать о том, что Тэхён способен его предать, было невыносимо больно от одной лишь мысли, поэтому Чонгук вопреки своему предубеждению решил довериться. До остатка.