Вишневое вино

Попытка восьмая: Океан веснушек

Он присматривается к ней так пристально и, казалось, прожигает насквозь, что Гермиона невольно ёжится, тут же списывая это на прохладный ночной воздух.

Она упрямо избегает смотреть ему в глаза и, откинув прядь шоколадных волос назад, въедается взглядом в его щёку, с тоской и какой-то ноющей болью в груди понимая, что, пожалуй, она бы лучше каждое утро считала его веснушки на щеках, на которых проступают определённо великолепные ямочки, когда магистр шуточек улыбается.

А улыбается он почти всегда.

Но только, почему-то, не сейчас.

— Грейнджер, — на выдохе.

— Уизли, — на вдохе.

Он слегка улыбается, щурится и, аккуратно, так нежно, с каплей испуга и надеждой в глазах, проводит рукой по её щеке, на что Гермиона неосознанно поддаётся вперёд, вызывая громкий вдох у Фреда, который наклоняет голову в бок, ловя, похоже, каждое её движение.

— Однажды, — начинает Фред, приближаясь фактически на миллиметр, но Грейнджер замечает, делая тоже самое, — одна маленькая, вздорная, гордая, чертовски умная и, определенно, прекрасная девчонка, призналась в любви полному идиоту и дураку.

— А дальше? — просит Гермиона, когда они приближаются к друг другу ещё ближе.

— О, дальше последовал просто неописуемый кошмар. Он отверг её, представляешь?

— Безумство, — соглашается Грейнджер, кивая головой.

А он ещё ближе.

— А потом, как и полагается, в общем-то, по законам жанра, этот недопринц пожалел о своём просто кошмарном поступке.

— Ох, — Грейнджер неверяще мотает головой, и Фред, поддаваясь какому-то странному порыву, шепчет:

— Ты удивительная, Грейнджер.

И не успевает Гермиона что-то ответить, как он делает предупреждающий жест, призывая её к молчанию.

— А потом он понял, что, похоже, ударился где-то головой, если решил потерять её.

Она вспыхивает, а Уизли, наклоняясь просто непозволительно близко, шепчет, обдавая её щеку горячим дыханием:

— Ты случайно не знаешь финал этой великолепной истории?

Гермиона, кажется, готова расплакаться, и пока удивлённый Фред пытается понять, где же он оплошал, тёплые, влажные — «Мерлин» — просто сносящие крышу губы, прикасаются к его, взрывая что-то внутри и даря то самое наслаждение, о котором, думает Гермиона, пишут в её любимых книгах.

Этот медленный, тягучий, словно расплавленный шоколад на губах, поцелуй, увлекает, обезоруживает, цепляет, «наполняет его.»

И в этот раз он готов умереть по-настоящему.

Просто — раствориться, утонуть, захлебнувшись её такой нужной, тёплой влагой во рту, разбиться, сгореть, опалённый её жгучим, таким чертовски необходимым ему дыханием.

Гермиона отрывается, чтобы сделать глоток воздуха — «она для него и есть воздух», — а Фред, облизывая влажные, слегка припухшие губы, вдруг резко прижимает её к себе, шепча куда-то в непослушные кудри:

— Грейнджер, пошли со мной в Хогсмид?

А она смеётся так легко, рассыпчато и открыто, что Фред заражается её смехом и, ловя взглядом холодный свет луны на её щеках, думает, что, пожалуй был бы очень не против каждое утро считать веснушки на её щеках.

И ему не нужны никакие звезды.