Круглосуточный Книжный Мистера Пенумбры.

П ав ли нь е пе ро

У меня тоже свой прогресс: Кэт пригласила меня на домашнюю вечеринку. К сожалению, пойти я не могу. Я вообще не могу ходить ни на какие тусовки, потому что моя смена в магазине начинается ровно в «туса ноль-ноль». Обида ввинчивается в сердце: Кэт устраивает бал и любезно выписывает мне контрамарку, а у меня связаны руки. «Жаль», - печатает она. Мы общаемся в гугл-чате.Да, жаль. Хотя погоди-ка. Кэт, ты же веришь, что мы люди когда-нибудь вырастем из своих тел и будем обитать в безмерном цифровом эфире, так? так!! Готов спорить ты не захочешь проверить это на практике. в каком смысле? А вот в каком: я приду к тебе на вечеринку, но через ноут, по видеочату. А ты будешь моим гидом: носить туда-сюда, знакомить с людьми. Нипочем не согласится. вау гениально! да давай сделаем так! но тебе надо быть при параде. и придется выпить. Она согласна. Но: Стой, я же буду на работе, мне нельзя пить надо. а то ведь что это будет за вечеринка, правильно? Я улавливаю определенную несовместимость между верой Кэт в бестелесное будущее человечества и ее настойчивостью в отношении потребления алкоголя, но бог с ним, ведь я иду на тусовку. Десять вечера, и я за стойкой у Пенумбры, светло-серый джемпер поверх голубой полосатой рубашки и, ради шутки, которую я надеюсь триумфально выдать в какой-то момент вечера, штаны, разрисованные безумными фиолетовыми огурцами. Поняли? Никто ведь не увидит меня ниже пояса - в общем, да, вы поняли.Кэт появляется онлайн в 10:13, я кликаю на зеленую иконку в форме камеры. Она появляется у меня на экране, в той же красной «шмяк»-футболке, что и всегда.- Хорошо выглядишь, - говорит она.- А ты-то не при параде, - отвечаю я.И вообще никто не при параде.- Да, но ты-то всего лишь парящая голова, - говорит Кэт. - Тебе надо выглядеть тип-топ.Магазин расплывается, и я ныряю рыбкой в обстановку жилища Кэт - места, напомню вам, где мне еще не приходилось бывать во плоти. Это просторный лофт, и Кэт носит свой ноут по квартире, показывая мне, где что.- Это кухня.Поблескивающие шкафчики со стеклянными дверцами; плита в индустриальном стиле; на холодильнике комикс из серии xkcd.- Гостиная, - говорит Кэт, разворачивая меня кругом. Обзор расплывается в темные зернистые мазки, затем оформляется в широкую комнату с большим телевизором и длинными низкими диванами. Висят афиши фильмов в аккуратных тонких рамках: «Бегущий по лезвию», «Планета обезьян», «ВАЛЛ-И». Кружком сидят люди: кто на диванах, кто на ковре, - играют в какую-то игру.- Это кто? - чирикает чей-то голос.Камера разворачивается, и передо мной оказывается круглолицая девица с темными кудряшками и в черных очках с толстой оправой.- Это экспериментальный симулятор интеллекта, - объявляет Кэт, - разработанный для занимательного трепа на вечеринке. Вот, испытай.Кэт ставит ноут на гранитную барную стойку.Темные-Кудряшки склоняются поближе - ой, ну совсем близко - и прищуриваются.- Погоди, что, правда? Ты настоящий?Кэт не бросает меня. Это было бы проще простого: поставить ноут, отойти на чей-то зов и не возвращаться. Но нет: целый час она выпасает меня на тусовке, знакомит с соседями по квартире (Темные-Кудряшки из них) и друзьями из Гугла.
Она приносит меня в гостиную, и мы, расположившись кругом, играем в игру. Игра называется «Предатель», и худой чувак с жидкими усиками, наклонившись поближе, объясняет, что ее изобрели в КГБ, и что в шестидесятые в нее играли все секретные агенты. Игра на вранье. Тебе дается какая-то роль, но надо убедить группу, что ты - совсем другая персона. Роли распределяются с помощью игральных карт, Кэт подносит к камере доставшуюся мне.- Так нечестно, - говорит девица напротив.У нее ужасно светлые волосы, прямо белые.- Ему легче. Мы же не видим, как он себя ведет.- Святая правда, - говорит Кэт, хмурясь. - Но я знаю точно, что он надевает штаны в турецкий огурец, когда врет.Как по сигналу, я наклоняю ноут, чтобы они увидели мои брюки, и хохот подымается такой, что динамики трещат и шипят. Я тоже смеюсь и наливаю себе еще пива. В магазине приходится пить из красного пластикового стаканчика. То и дело я бросаю взгляд на дверь, и кинжал страха пляшет напротив моего сердца, но адреналиново-алкогольный буфер смягчает уколы. Никто не придет.Никогда не приходит.Я вступаю в разговор с приятелем Кэт по имени Тревор, тоже из Гугла, и сквозь мою защиту проникает кинжал совсем другого рода. Тревор заводит длинный рассказ о путешествии в Антарктиду (кто вообще ездит в Антарктиду?), и Кэт наклоняется к нему. Как будто бы ее прямо притягивает, но, может, это просто ноут стоит под углом. Мало-помалу другие слушатели рассасываются, и Тревор фокусируется на одной Кэт. У нее светятся глаза, и она постоянно кивает.Эй, да ладно. Ничего особенного. Просто интересная история. Она чуток под мухой. Я чуток под мухой. Хотя я не знаю, под мухой ли Тревор, и...Звякает колокольчик. Я вскидываю глаза. Черт. Это не одинокий ночной прохожий, на которого можно просто не обращать внимания. Это из клуба: мисс Лапен. Единственная женщина (известная мне), которая берет книги из Дальнеполочного фонда, и сейчас она протискивается в магазин, прижимая к себе, будто щит, объемистый ридикюль. В шляпке у нее торчит павлинье перо. Это что-то новенькое.Я пытаюсь заставить свои глаза смотреть в разных направлениях и сфокусировать один на Лапен, а другой на экране ноута. Не выходит.- Здравствуйте, добрый вечер, - говорит она.Голос у Лапен - будто старая кассета, пленка на которой растянулась, отчего звук плывет и все время меняет высоту. Рукой в черной перчатке она поправляет перо на шляпке, а может, просто проверяет, не отвалилось ли оно. Потом вынимает из сумки книгу. Она возвращает Бернса.- Добрый вечер, мисс Лапен! - отвечаю я не в меру громко и торопливо. - Что вам принести?Я думаю, не запустить ли мой жутковатый прототип, чтобы узнать имя ее следующей книги, не дожидаясь ответа, но экран у меня занят.- Что ты сказал? - булькает голос Кэт. Я отключаю звук на ноуте.Лапен ничего не замечает.- Ну, - говорит она, подплывая к стойке. - Не знаю, как это произносится, но, предполагаю, Пар-зи-би или, может быть... может, Пра-зинки-блинк... Издевается, не иначе. Я очень стараюсь передать буквами то, что она говорит, но в базе таких имен не обнаруживается. Пытаюсь применить другой набор фонетических допущений. Не, бесполезно.- Мисс Лапен, - спрашиваю я, - как это пишется? - Ох, Пи, Би, еще Би, Зи, Би, нет, простите, Уай... Вы - надо мной - издеваетесь.- Опять Би, тут только одна Би, Уай, нет, то есть да, Уай...База данных выдает: Пржибылович. Да это просто смешно.Я торопливо карабкаюсь по стремянке, выдергиваю с полки Пржибыловича так яростно, что его сосед Прайор едва не вываливается на пол, и спешу к Лапен с маской холодной досады на лице. На экране беззвучно движется Кэт, кому-то машет.Я заворачиваю книгу, Лапен подает мне карту - 6YTP5T, - а после этого плывет к одному из передних низких стеллажей, с обычными книгами. Только не это.Тянутся секунды. Лапен движется вдоль полки с табличкой «Любовные романы», павлинье перо покачивается, когда она поворачивает голову, читая надписи на корешках.- Вот! Наверное, я возьму еще и эту, - объявляет она наконец, возвращаясь с ярко-красным томом Даниэлы Стил. Еще примерно три дня она ищет чековую книжку. - Значит, - копается она, - тринадцать, ну-ка, посмотрим, тринадцать долларов и сколько центов?- Тридцать семь.- Тринадцать... долларов...Лапен убийственно медленно ведет пером по бумаге, но, должен признать, почерк у нее безупречный. Четкий, округлый, почти каллиграфический. Она разглаживает чек и подписывается: «Розмари Лапен».Подает его мне, заполненный, и в самом низу бланка строчка мелким шрифтом сообщает мне, что Лапен состоит в членах кредитного общества «Телеграф-Хилл» с - ого! - 1951-го года.Боже. Почему я злюсь на старушку из-за собственной придури? У меня внутри что-то смягчается. Маска спадает, и я улыбаюсь Лапен - искренне.- Доброй ночи, мисс Лапен, - говорю я. - Заходите почаще.- О, я работаю на предельной скорости, - отвечает она и тоже наделяет меня дружеской улыбкой, от которой ее щеки округляются, как бледные сливы.- Festina lente.Она сует свое Дальнеполочное сокровище в сумку вместе с постыдным удовольствием. Они торчат наружу: тускло-коричневое и вопиюще-красное. Дверь звякает, и Лапен с ее павлиньим перышком исчезают.Посетители иногда говорят эти слова. Они говорят:Festina lente.Я кидаюсь к экрану. Включаю звук; Кэт и Тревор по-прежнему увлеченно болтают. Он теперь рассказывает про другое, про экспедицию с целью ободрения каких-то впавших в депрессию пингвинов, и история, видимо, уморительная. Кэт смеется. Из динамиков льется ее заразительный смех. Тревор, очевидно, самый умный и обаятельный мужик во всем Сан-Франциско. Оба сейчас вне поле зрения камеры, и, я думаю, она прикасается к его руке.- Эй, ребята, - зову я. - Ребята!До меня доходит, что они меня тоже заткнули.В один миг понимаю, какой я дурак, и ясно вижу, насколько ужасной была эта идея. Весь смысл попасть домой к Кэт на вечеринку был в том, чтобы я был парнем, который рассказывает смешную историю, и чтобы именно моей руки она касалась. В этом свете, фокусы с телеприсутствием не имеют никакого смысла, и все там наверняка хихикают надо мной и корчат ноуту рожи вне поля зрения камеры. Мое лицо пылает. Видно ли это им? Приобрел ли я на экране странный красноватый оттенок?Я поднимаюсь и отступаю за пределы видимости камеры. Мозг затапливает усталость. Два часа я старательно играл роль, как до меня только что дошло, скалящегося петрушки в алюминиевом райке. Какой провал!Прижав ладони к широкой витрине магазина, я смотрю на улицу сквозь клетку высоких золотых букв. Шрифт Gerritszoon, все верно - осколок привычного изящества в этом всеми забытом месте. Изгиб буквы «R» прекрасен. Стекло туманится от моего дыхания. «Держись, как ни в чем не бывало, - приказываю я себе. - Вернись и держись, как ни в чем не бывало».- Эй? - доносится из динамиков. Кэт.Я возвращаюсь за стойку.- Привет.Тревора нет. Кэт одна. И вообще она в каком-то совсем другом месте.- Это моя комната, - просто говорит она. - Нравится?Обстановка спартанская, почти ничего, кроме кровати, письменного стола и тяжелого черного чемодана. Похоже на каюту океанского лайнера. Нет: на модуль космического корабля. В углу виднеется белая пластиковая корзина для белья, а вокруг разбросано - недолет - около дюжины одинаковых красных футболок.- Так я и думал, - говорю я.- Ага, - отвечает Кэт, - Я решила, что не хочу тратить свои мыслительные ресурсы... Она зевает.- ...каждое утро раздумывая, что надеть.Ноут кренится, изображение на экране плывет, и вот мы на ее кровати, Кэт подпирает голову рукой, и мне виден изгиб ее груди. Сердце у меня внезапно начинает колотиться как сумасшедшее, будто я рядом с ней, вытянувшейся в ожидании, а вовсе не сижу один в полумраке своей книжной вахты все в тех же штанах в турецкий огурец.- Было весело, - тихо говорит Кэт. - Но лучше бы ты пришел на самом деле.Она потягивается и жмурится, словно кошка. Я не знаю, что сказать, поэтому просто подпираю голову рукой и смотрю в камеру.- Было бы хорошо, если бы ты был здесь, - бормочет Кэт. И засыпает. Я один в магазине, смотрю через весь город, как она спит, освещенная лишь слабым мерцанием ноута. Потом засыпает и ноут, и мой экран гаснет. Оставшись один, я принимаюсь за домашнюю работу. Я сделал выбор: осторожно вытягиваю с полки журнал номер VII (старый, но не слишком) и делаю для Мэта снимки оригинала: дальние планы, крупные планы, я щелкаю их на телефон под самыми разными углами, фиксируя один и тот же широкий и плоский тускло-шоколадный кирпичик. Я старательно запечатлеваю закладку, переплет, бледно-серый обрез и глубоко оттиснутую надпись NARRATIO, красующуюся на обложке над символом магазина, и к приходу Пенумбры телефон возвращается в мой карман, а снимки улетают в почтовый ящик Мэта. Отправка каждого сопровождается тихим пшиком.Актуальный журнал я оставил на стойке. Так и буду теперь делать. Ну то есть зачем его каждый раз совать на полку? Прямой путь к радикулиту, если хотите знать мое мнение. Если повезет, этот обычай закрепится и отбросит новую тень нормальности, в которой я смогу спрятаться и затаиться. Так ведь и делают шпионы, правильно? Они каждый день заходят в булочную и покупают булку - абсолютно нормальная вещь - а в один прекрасный день вместо булки покупают батон урана.