Пустые улицы в тени грозового неба.

Вина и опустошение

Дверь захлопнулась так же как и захлопнулась душа Юнги. Всё в миг стало безразлично, лишь что-то гложило глубоко внутри, неприятно скребя стенки и шепча мерзости. В животе появилось неприятное чувство, в глазах стало мутнеть, он быстро нашарил руками по стенам и его желудок вывернуло, по щекам катились горячие слёзы, казалось, что сейчас час расплаты и он останется совсем один. Совсем пустой, словно кукла, что набита синтепоном. Так же себя чувствовал Мин. Он вытер губы рукавом куртки и пошатываясь, поднялся на еле стоящие ноги. Голова до сих пор кружилась, похмелье медленно приходило вместе с осознанием всего произошедшего. 

"Юнги, ты мне отвратителен."

Хотелось сжаться где-то в уголке и плакать. Плакать от безысходности и от отвращения к самому себе. Но вместо этого он лишь кинул пустой взгляд в зеркало и вышел из уборной, еле переставляя ватные ноги. 

Теперь ему не хотелось обнять всех встречных, что радостно улыбались ему, теперь в этих улыбках он видел лишь презрение. Хотелось убежать, хотелось закричать, что всё не так, что он не виноват. Но он лишь шёл дальше, блуждая взглядом по всем этим людям, по этим огням и мерцающим жидкостям на столах бара. Шум музыки был словно приглушён, он не слышал ничего, он не слышал как Тэхён орал ему что-то в ухо, он не чувствовал как тот тряс его за плечо, он не видел как Тэхён, его милый тонсен, смотрел на него обеспокоенно и пытался увидеть что-то в этой маске напускного безразличия. Мин Юнги закрылся. Он сидит под тремя замками: самокопание, отвращение и самоуничтожение. Дальше всё как в тумане. 

Он не помнит как оказался дома, как снял с себя всю одежду, отбрасывая куда подальше. Юнги хотелось снять не только одежду, но и содрать с себя кожу. Настолько он был себе отвратителен. Кипяток заполнил ванную и Юнги полностью погрузился в неё, стараясь очистится или же наказать себя, но он ничего не чувствовал, хотя кожа горела, лёгкие заполнялись влажным горячим паром и Мин варился сам в себе. 

Какой-то шум рядом и чужие руки вытаскивают его из этого котла, к которому Юн сам себя приговорил. Кто-то укрывает мягким полотенцем со спины и обнимает крепко, а Юнги считает, что недостоин этого всего. И слёзы горячие предательски скатываются беспрерывным потоком раскаяния, рот кривится в немом крике и лишь порой всхлипывает, пытаясь не задохнуться. Его на руки хватают и шепчут что-то до ужаса успокаивающее, чему Юнги не хочет верить, но сейчас так нужно. Его переносят на руках и кладут в кровать, где очень холодно и слишком много места для одного. Поэтому Мин держит и не отпускает. Ему погано от себя, но помощь ему нужна, понятие и прощение. Чужие руки надежно обнимают и по голове гладят, что ещё чуть-чуть и Юн успокаивается и тихо сопит в чужое плечо, вдыхая знакомый аромат мыла.