Так было суждено

Прелюдия

  Частная школа-пансион находилась на сравнительно небольшом зелёном островке, расположенном как раз невдалеке от города З., и имела выход к морю, чем и привлекала детей из богатеньких семей. О чём ещё могут мечтать подростки?

Школа находилась на острове, где не было родителей, но зато был песчаный пляж, выход к серебрившемуся морю, огромнейший парк со множеством лавочек, фонтанов, было общежитие, разделённое на две половины: мужскую и женскую. Не стоит забывать и о том, что на острове располагался небольшой городок с населением в несколько сотен человек. В уютном городке — З.-младшем, как его звали учащиеся — были и магазины, кому надо — клубы, кинотеатр. В общем, чего ещё не хватало для радости? А что могло помешать этому непринуждённо-спокойному счастью?

— Школа, мам, школа, — буркнула Юля в ответ на материнские рассказы об этой школе, в которой и сама она в своё время отучилась.

Мать девушки просто изливалась всевозможными описаниями, рассказывала чуть ли не про каждый сантиметр острова. Юля же, кивая невпопад, втихаря врубила музыку на плеере и, пользуясь моментом, когда мать отвернулась в сторону, засунула наушники в уши.

Короткие, доходящие до плеч густые тёмно-каштановые волосы, рваными прядями торчащие во все стороны, надёжно скрывали от всяких подозрительных взглядов два дрожащих от ужаса, что их вот-вот заметят, чёрных наушника.

Когда мама Юли соизволила повернуть голову обратно, девушка усиленно закивала, будто бы соглашаясь с тем, что сейчас произнесла её мать. Женщина недоумённо посмотрела на свою дочь и поспешно стала соображать, не заболела ли её родная дочурка, а то кивает, как китайский болванчик, пока она молчит.

Раскосые карие глаза девушки источали просто-таки святую невинность, когда мать снова начала открывать рот и, видимо, издавать какие-то звуки, которые переплетались друг с другом и образовывали слова. Юля всё кивала и кивала, пока не спохватилась. Девушка уже качала головой в такт музыке. Тут-то её мама и раскусила.

Выдёргивая из ушей дочери наушники, женщина пригрозила:

— Юлия!

Девушку просто жуть как бесило, когда к ней обращались полным именем.

— О нет, мам! Не начинай, — простонала кареглазая и отвернулась к окну. Ругаться с матерью у Юли не было никакого желания. Хватило на несколько лет вперёд и того скандала, который устроила семнадцатилетняя особа в старой школе.

— Слушай! Я специально взяла такси, чтобы ты не ехала в одном автобусе со всеми, потому что ТЫ меня попросила, — женщина дотронулась рукой до щеки дочери и уже более ласковым тоном продолжила: — Этот мост, по которому мы сейчас едем, единственное, что соединяет остров и внешний мир. Помню, когда я была молодая...

— Да-да, когда ты была молодая, тогда молодёжь была не распутная, кола была дешёвая, мусорные баки были зелёные, компьютеров почти ни у кого не было, девочки были не такими нафуфыренными куклами, мальчики были джентльменами и так далее и тому подобное. Не отклоняйся от темы. А если это всё, то я лучше музыку послушаю. Сегодня, в конце концов, последний день лета, не порти настроение в конец.

— Юля! Как ты себя ведёшь?

— Ох, ладно, щас нимб надену... Где-то он был у меня... — и с показным видом девушка, хмуря лоб от неимоверных усилий, с самым что ни на есть сосредоточенным выражением лица стала искать в ногах нимб. Оный там не обнаружился, зато нашлись выпавшие из кармана бриджей конфеты.

С набитым конфетами ртом, Юля наконец-то соизволила снизойти до матери и пафосно, насколько это возможно было в её положении, изрекла:

— О швет ошей моих, машь моя родная! Я, проштая шмертная по имени Юля, ришкую шишнью и предлагаю тебе вкусить от этих порошдений кондукшорского искуштва...

— Может, кондитерского?

— Иши ты в баню! Вшё, не полушишь! — злобно жуя конфеты, прошипела Юля и отвернулась обратно к окну.

— Юля, солнышко...

— Ма-а-а-ам...

— Ладно-ладно, просто Юля! Послушай! Я тебя очень прошу! Тебе осталось отучиться в школе всего лишь год. Понимаешь меня?

— Моя твоя не понимае, твоя бежать. Моя стреляе, — Юля даже не удосужилась повернуться к матери, а всё продолжала смотреть в окно, за которым разлилось бесконечное море, где играли солнечные блики, слепившие глаза своей неповторимой яркостью.

Мать Юли, привыкшая к характеру своей дочери, продолжала с невозмутимым видом:

— Пожалуйста, постарайся этот год мирно проучиться. Не связывайся больше ни с какими Васями, шмасями...

— Его звали Виталик, — безразличным тоном сказала Юля.

— Мне плевать, как его звали. Мы с папой из-за тебя кучу нервных клеток потеряли!

— Так скажи мне спасибо. Нервные клетки сдохли, а нормальные клетки остались.

— Кончай язвить и слушай меня!

— Слушаюсь и повинуюсь... — Юля устало повернула голову в сторону матери и, встретившись с ней взглядом, чуть не вылетела из машины. Через окно. Женщина, если начинала злиться, то последствия можно было смело сравнивать со сбросом атомной бомбы прямо на голову провинившемуся. Над головой матери стали собираться миниатюрные, видимые только Юле, грозовые тучки, готовые были выстрелить молниями в любой подходящий момент.

Хлопая густыми длинными чёрными ресницами, Юля сделала вид, что нашла свой нимб, нацепила его, тоже невидимый как и тучи, на голову, и стала внимать каждому слову, звуку и вздоху.

— Буду ангелом. Чесслово, — смиренно брякнула девушка.

— Хочешь ты того или нет, но ты будешь тут целый год. Будешь тут БЕЗ приключений, БЕЗО всяких подозрительных знакомств с не менее подозрительными типами, БЕЗ... БЕЗ... без...

— Без... то есть, гхм, БЕЗ всяких аморальных выходок и бла, и ещё раз бла, и ещё раз БЛА!

— Вот, хорошая девочка, — улыбнулась мама. — О! Уже подъезжаем.

***

— Марина! Прошу прощения, я...

— Да?

Высокая девушка с изумительно прямой осанкой неторопливо, словно некуда было спешить, шла по пустующему коридору первого корпуса школы и задумчиво смотрела вдаль. С утра её мучило странное предчувствие, словно с минуты на минуту произойдёт что-то из ряда вон выходящее. Это необязательно должно было быть что-то плохое, но всё равно на душе было как-то отвратительно от осознания того, что какие-то сомнительные предчувствия мешают спокойно думать.

Она тряхнула головой, прогоняя дурные мысли, и приложила холодную ладонь ко лбу, на миг закрыв свои серо-зеленые миндалевидные глаза.

— М-марина... простите, что отвлекаю Вас, но...

— Ох, я и забыла, что меня кто-то звал, — улыбнулась девушка и повернулась-таки на голос.
В двух метрах от неё стояла миниатюрная копия ангела. Девочка, лет двенадцати в лёгком летнем платьице, переминалась с ноги на ногу и пыталась что-то сказать. Румянец заливал щёки, губы непослушно дрожали, а в глазах уже начали появляться небольшие кристаллики слёз. Белокурый ангел с большими голубыми глазами умоляюще смотрел на высокую девушку, у которой тоже были светлые волосы, вьющиеся, шикарными волнами ниспадавшие вниз по плечам.

— Меня хотят видеть в кабинете директора? — желая помочь малышке, участливо спросила Марина. Уж кого-кого, а детей она любила.

— Не-а, — чуть всхлипывая, пробормотала малышка. Ещё бы. Многие боялись не то, что заговорить с Мариной, а попросту посмотреть ей прямо в глаза! Тонкие губы едва заметно усмехались, создавая ложное — или нет, кто знает? — впечатление, что девушка презрительно относится к окружающим её людям. Миндалевидные глаза, обрамлённые густыми ресницами, всегда были чуть прикрыты, тем самым лишний раз подчёркивая внешне спокойный характер девушки, её сдержанность, терпение и ответственность перед многим. Когда тонких губ касалась улыбка, то она была либо вежливой, либо учтивой, либо холодной, потому что глаза оставались одинаковыми, чуть прикрытыми, почти недвижными. Никто никогда не видел настоящей улыбки Марины.

— Может, нужно подойти в Совет Шестнадцати?

— Д-да! — выдавила из себя малышка, радостно улыбаясь, что её наконец-то поняли.

— Молодец. Спасибо, что передала, ступай и скажи, что я скоро буду.

***

— Мам, ну вот нахр... зачем, я хотела сказать, не смотри на меня так! Зачем ты со мной поехала? Ну, что? Я сама бы не справилась, что ли?

— Ты бы сбежала.

— Чёрт, как ты догадалась!

— Так было не раз, моя дорогая дочка, — съязвила мама. — Так... сейчас директор тебя принять не может, у него там дела какие-то. Но ничего. Нам сказали переждать в комнате Совета Шестнадцати, там ты познакомишься со старостой твоего класса и...

— Бугага! Совет Шестнадцати! Я не могу! Они ничего не могли придумать оригинальнее? Прямо как в древности. Совет старейшин, всё такое... Может, я буду жить в берлоге? Слушай! Отличная идея! Я буду жить в берлоге! С медведями! Они меня уж точно большему научат, чем в этой засран...то есть, я хотела сказать, в этой чудеснейшей школе! — произнесла Юля.

— Совет Шестнадцати — это тебе не хухры-мухры!

— Ну, разумеется, там же шестнадцать чуловек заседает, — делая ударение на букву «у», ляпнула Юля. — С такими кислыми мордами, прыщавыми подбородками. Чешут себе пузо мужики, бабы красятся, никто никого не слушает...

— Это школа для девочек, — поправила дочку мама.

Юля остановилась посреди коридора и замерла как вкопанная. Челюсть девушки отправилась в полёт, желая поближе познакомиться с ковром, лежащим на полу. Ковёр с удовольствием принял бы в свои ворсовые объятия челюсть кареглазой, но та почему-то не долетела до пола. В итоге свадьбу челюсти и ковра пришлось отменить. Возлюбленный и возлюбленная рыдали так, что было слышно аж в Сибири.

— А... а мальчики где? — отупело смотря перед собой, спросила Юля.

— На второй половине острова. У них там своя школа. Вы будете изредка пересекаться с ними в З.-младшем или на выходных, когда будете гулять по общему парку...

— Смилуйся, матушка! — Юля в сердцах бросилась на колени и обхватила ноги своей матери. — О, я несчастная! Забери меня домой! Я буду учиться вязать, готовить! Я буду смиренной овцой, если ты будешь моим пастырем! Я даже брошу курить!..

— ТЫ КУРИШЬ?!

— То есть, я не буду даже пробовать, я хотела сказать! — торопливо исправилась дочка и, набрав в грудь побольше воздуха, с запалом произнесла: — Я даже не буду ночью сидеть в интернете!!!

— День добрый, — вежливо произнесла Марина, стоя вот уже минут десять рядом с мамашей и её дочуркой, которые в упор не замечали девушку.

— О, здравствуйте! — поспешно поздоровалась мама Юли, незаметно брыкая ногой и стараясь избавиться от висевшей аморфным телом на ней дочурки.

— Здарова! — злостно брякнула Юля, отрываясь от ноги матери, с таким видом, словно у младенца только что отняли титьку. Отряхивая свои армейские бриджи от невидимых миру пылинок — школа была чиста как совесть у того самого младенца, у которого забрали титьку, — и сквозь зубы поминая всех на свете не самыми лестными словами, кареглазая соизволила поднять глаза и посмотреть прямо на ту, что застала её за столь неподобающим королям занятием.

Продолжая сверлить взглядом светловолосую девушку, которая с беспристрастным выражением лица наблюдала за Юлей, пока та вставала с колен, кареглазая поняла, что «вот эта вот блондинка мне аще не нравится, не айс, и всё тут!», а затем, когда вышеупомянутая жестом пригласила их с мамой войти в просторную комнату, как бы случайно задела своим загорелым плечом девушку, на что та не обратила никакого внимания, а лишь улыбнулась и ничего так не произнесла. Однако, когда Юля уже проходила через дверной проём, Марина как бы случайно — а вдруг и правда случайно? — наступила сзади на Юлин кед. Та взвыла.

— На мои маленькие! Так посягнуть! Ну, всё! Я думала дать тебе шанс, но теперь-то...

— Юля... — мама начинала злиться.

— Да, мам. Конечно, мам, — притихла бунтарка и покорно приземлилась на ближайшее кресло. Это было огромное чёрное кожаное кресло, в котором всегда сидела глава Совета Шестнадцати, то есть Марина.

К слову, о Совете Шестнадцати. Следует упомянуть, что в данной школе находились только средние и старшие классы. То есть, включая четвёртый и заканчивая одиннадцатым. Каждого класса было по два, то есть выходило две параллели на восемь классов. В каждом классе была своя староста. И, путём нехитрых математических операций, выходило всего шестнадцать старост, которые и организовывали совет. Данный совет решал самые разнообразные вопросы: от поездок учениц домой до слежения за порядком, от решения организационных вопросов до проведения консультаций и дополнительных занятий. В совете были лишь самые успешные ученицы: по успеваемости, по посещаемости, по поведению и по самым разнообразным критериям.

— Директор сейчас занят, как Вы уже поняли, — Марина обращалась преимущественно к матери Юли, а саму девушку попросту игнорировала.

«Что за безалаберная особа? И почему она попала именно в мой класс, а не в класс Иры? Вот кто-кто, а Ира точно умеет ладить с такими неотёсанными грубиянками... Вот и оправдалось моё дурное предчувствие», — устало думала Марина, посвящая маму Юли во все подробности школьной жизни. Хоть женщина и училась в этой школе, но многое уже изменилось, и теперь мама Юли с интересом слушала монотонный, как показалось Юле, рассказ девушки и периодически задавала ей те или иные вопросы.

— Юля, может, ты захочешь принять участие в становлении своей судьбы, оторвать свой тощий зад от стула этой чудной девушки Марины и задать ей несколько вопросов?

— А, ну, ок! Эу, пассажир, — обращаясь к Марине, крикнула Юля, всем своим видом не стесняясь показать, как ей не нравится эта златовласая особа с жутко симпатичным личиком.

— Марина, — вежливо и сдержанно улыбнулась девушка, поправляя Юлю.

— Неважно, всё равно забуду, как тебя зовут. Вопросы, говорите... Когда я наконец-то свалю из этого кабинета? Где моя комната в общежитии? Можно, я буду жить одна? Ты не сделаешь мне массаж ног? Кстати, принеси воды, а?

— Юля! Что ты себе позволяешь? — вспылила мама.

— Это месть за то, что ты мне не сказала, что здесь нет мальчиков! Я же со скуки подохну! Если в классе все такие, как она, то лучше пойду в море утоплюсь!..

— А я помогу, — вполголоса фыркнула Марина.

— Ах, какая романтичная смерть... Стоп... Ч... что ты сказала?! — вскакивая со стула и подбегая к Марине, прокричала Юля. Девушка нависла бы над старостой, да вот только роста они были одинакового, но у Марины было преимущество: шпильки.

— Так, мне, к сожалению, пора... — торопливо взглянув на часы, произнесла женщина. Нехотя встав — видно было, что мать не хочет уходить, — и бросив предупредительный взгляд своей дочери, женщина поблагодарила Марину, затем стала ловить дочь. Юля не любила этих обниманий, прощаний, целований, потому и носилась по кабинету как оголтелая, а мать бежала за ней следом.

— Семейка, да уж... — протянула Марина, смиренно наблюдая за разворачивающейся картиной.

Наконец-то Юля была поймана в железные родительские тиски, из которых никто ещё не выбирался без парочки сломанных рёбер и проткнутых этими рёбрами лёгких. Мать дала последние наставления, надавала дочери по голове за то, что она эти наставления не слушала, чмокнула Юлю в макушку и уже собиралась уходить, как внезапно остановилась у порога и произнесла:

— Марина, прошу Вас, проследите за ней, пожалуйста, — обычная дежурная просьба родителей в этот раз прозвучала как-то просяще и чересчур умоляюще. — Обещайте мне, прошу.

Марина колебалась всего пару мгновений и, даже не дрогнув, ответила:

— Обещаю.

«Ненавижу давать обещания, потому что их всегда приходится выполнять. Тоже мне, благородная девушка, человек слова и чести...» — пронеслось в мыслях у Марины, но девушка тотчас же себя одёрнула: «Марина! Тебя же правда попросили. Никто не виноват, что у этой... такая замечательная мама».

«Тх, "присмотри за ней"! Чушь собачья! Да лучше за мной камнедробилка присматривать будет, в ней и то чувств больше! А в этой... ста-а-а-росте столько холодного лицемерия. Аж смотреть противно! Да и вообще! Какого хрена ко мне няньку приставили?!» — нетрудно было догадаться, кому принадлежали эти мысли.

Вот мама Юли уже ушла, поэтому девушки стояли в гордом одиночестве, игнорируя друг друга столько, сколько можно, находясь в молчании, угрюмом с одной стороны, и холодном — с другой. Всё-таки молчать вечность было невозможно, поэтому Марина коротко сказала:

— Бери свои вещи и следуй за мной. Я покажу твою комнату.