Голос

Глава 2

И вот теперь, полгода спустя, я здесь, у бабушки в Кёниге (Калининград). По стеклу струиться дождь, и я наблюдаю за каплями: они скользят, сталкиваются друг с другом. Река ловит неверное отображение Рыбной деревни и переливается таинственно, как змеиная кожа. Вообще-то не настоящая деревня, эти новые здания в новом довоенном немецком стиле. Наверное, они нужны для того, чтобы отвлекать внимание от "хрущевок" на заднем плане. И чтобы туристам и молодежинам было где фотографироваться. А вот белая башня-маяк ничего.

Рассматриваю старую фотографию конца40-х. Она матовая и как будто теплая. На ней молодые Тишкины - Мои прабабушка и прадедушка - и бабушка Надя, совсем еще малышка. Они настороженно смотрят в камеру, словно фотографироваться для них - тяжкая обязанность. А может, дело в старой немецкой кирхе, которая виднеется  у них за спиной. Может, именно она, обезглавленная не то английским, не то советским снарядом, наводит ужас на Тишкиных.

На башне уцелели огромные часы с тяжелыми стрелками. Показывают двадцать минут седьмого. Еще по немецкому времени. Что-то тревожное рвется наружу с этой фотографии. Я вглядываюсь в напряженные лица Тишкиных и прячу фотографию в книгу.

Дождь усиливается. Капли бьются об стекло, как бестолковые прозрачные букашки. "Википедия" говорит, в Кёниге в среднем тридцать четыре ясных дня в году. Остальные дни принадлежат ветру, дождю и мраку. Город вечной осени. Я проводила здесь по три недели каждое лето - А лета так ни разу и не увидела. Посмотрим, повезет ли в этом году.

В старину неугодных жен и глупых детей ссылали в какой-нибудь монастырь, чтобы не было стыдно перед соседями. Вот и меня... Вернее, я сама решила устраниться. Родителям нужно от меня отдохнут, а то я уже стала их личным домашним дементором. Им нужна целеустремленная дочь-отличница, которую можно с гордостью показывать друзьям, а не беспомощное создание, которое даже из дома выйти не может.

Конечно, никуда бы меня не отпустили, если бы врач не сказал, что смена обстановки и свежий воздух пойдут мне на пользу. Главное, чтобы лекарство не забывала принимать. Насчет этого он может не беспокоиться, забыть о лекарстве я не в состоянии.

Перед отъездом мама все равно искала повод меня оставить. Зачем? Понимала ведь, что нам всем нужна передышка. Так хотелось оказаться где-нибудь, где никто не знает, что у меня диагноз.

Одноклассники вели себя странно: списать не просили, даже не заговаривали со мной лишний раз. Ну правда, о чем говорить с жертвой теракта? А если она еще и с катушек слетела? как ни скрывай, все равно узнали. От классной, наверное.

Иногда мы соримся с отцом, и мама меня защищает: "Она такая ранимая и впечатлительная! С ней надо ласково". Отцу все равно, он железный: сам не плачет и от других не потерпит. Но иногда у железных людей рождаются самые обычные дети. А моему отцу не повезло вдвойне: у него дочь.

"Чуть что - сразу в слезы!" - цедит он и уходит. Ему противно видеть мои опухшие глаза, и он даже не пытается это скрыть. Я сама виновата. Окажись отец на моем месте, он бы выстоял и еще бы кого-нибудь спас. Мне следовательно заставить себя быть сильной, выносливой, не бояться. Притвориться, что "ранимая и впечатлительная"- не про меня. Вот тогда бы он воспринимал меня как нормального человека.

А я сломалась.

Он считает, что я сама себя накручиваю, а врачам лишь бы лечить, они и здорового до смерти залечат.

Если бы можно было отсечь руку, чтобы избавиться от страха, я бы это сделала. Серьезно, я не преувеличиваю. Жизнь без руки кажется мне куда привлекательнее того, что сейчас со мной происходит.

Ну все, теперь, когда я в Кёниге, им станет полегче. Отцу не придется каждый день видеть меня , а маме - отцовские оголенные нервы. Осталось только выздороветь. Отец дал мне на это три месяца