Темные времена

IV - Обряд

        Обычно полнотелая, Вельга осунулась. Кипенно-белая кожа стала полупрозрачной, отчего голубые вены, которые Рослав сравнил с северными реками, просматривались отчетливее. А большие серые глаза — пожалуй, единственное, что красило болезненное лицо девушки — отрешенно смотрели в окно.

       Нянюшка тихо напевала о царевнах-птицах, о заморских краях, о тающих на заре звездах, пока заплетала девичьи волосы. Ее воспитанница — не живая и не мертвая — сидела прямо, неподвижно и безмолвно. И старой «мамушке» не было большего несчастья, чем наблюдать, как Вельга угасала. Полонянка не знала, чем бы отвлечь девушку, чем утешить. Она неуклюже и с опаской заговаривала о новом женихе, о прекрасном тереме. Рассказывала, что слышала от слуг, что видела.
      Вельга не отвечала. Ей не нужно было ни дорогих даров, ни нарядов княгини, ни славящих песен над кострами. Лишь бы всё так же склоняли ветви калины, все так же шёл бы снег, а Рослав обнимал бы её. А она, рассыпав свои ягоды, путала бы пальцы в его белокурых волосах.
У Рослава были припухшие и изрезанные морозами губы. И когда он целовал Вельгу, на них выступала кровь. Вся короткая любовь их была такая — чистая, как первый снег, горькая, как алые лопнувшие ягоды, и с привкусом запекшейся крови.
Первые дни после смерти Рослава, Вельга не могла придти в себя. Он чудился ей и в лицах, и в голосах. Это было самым страшным мороком. И сначала она не могла поверить, что это случилось, что Рослава больше нет. Потом пришло пустое осознание, что больше она его не увидит. Девушка убеждала сама себя, что все забудется, что и не знала она его, не любила. Так отчего же тогда не было покоя ей ни в дне светлом, ни в ночи чёрной?

Когда руки Нянюшки уже затягивали на косе последний узел тесьмы с косником, из раскрытых окон полился колокольный звон. Девушка вздрогнула, словно ее обдали ледяной водой. Пальцы сжали края сарафана.
Когда Рослава привезли в столицу, тоже звонил колокол.
— На праздник пади зовут, — пробормотала женщина, заканчивая с волосами Вельги и убирая резные гребни. — Сегодня Светослава великим князем нарекут, вот и созывают народ, — она скользнула взглядом по неубранному столу с горшками и мисками, в которых остывали праздничные яства. — Ты поела бы, милая. Больно мне на тебя смотреть, как заморишь себя. Что сама изведёшься, милого не вернёшь, лишь бед накличешь. А ты, Велюшка, ради меня, старой, съешь хлеба — посмотри, какие румяные караваи испекли! А хочешь, сведу тебя на ярмарку? Аль в сад?
Девушка только качала головой. Скрипнула дверь, Нянюшка поспешно поклонилась, завидев господина.
— Вон поди, — махнул рукой вошедший Вольха на служанку. Та повиновалась, кинув взгляд на свою молодую госпожу.
Посадник обошел скамью, на которой спиной ко входу сидела его дочь. Он впервые решился поговорить после тризны. Уставшее лицо с пролёгшими глубже морщинами и сухими сжатыми губами. Лишь очи отчего-то темны, словно не давала ему покоя потаённая тяжелая дума.
— Полно скорби, Вельга. Рослав и моему сердцу был дорог, — голос чуть надорвался, но это было лишь на мгновение. — Новое солнце взошло, новый князь нынче в Славне.
— Есть ли мне дело до того, батюшка? — пробормотала девушка, отводя глаза от окна, но так и не поворачиваясь к отцу.
— Нет дела? — старый посадник ухватил дочь за запястье. — Приди уже в себя! Думаешь, ты одна его любила? Но он уже в Отцовых чертогах, а ты — здесь. Так великий князь решил.
— Боги на меня указали, — ее губы изогнулись, — я должна была пойти за ним.
— Глупая баба! — выдохнул мужчина, поддевая подбородок Вельги и поворачивая ее лицо к себе. — Забудь уже! Князь за братом рабыню отправил и принес щедрые жертвы. А нужно будет жрецам еще — пусть Светослав хоть всех невольниц на рынке возведет на краду. А ты не понимаешь, что времена изменились? Новый князь захочет — так и реки вспять повернутся! И ему стоит только приказать, и моя голова будет красоваться над воротами столицы!
— Отчего ты беспокоишься? Разве провинен в чем? — Вельга подняла испуганные серые глаза.
— Есть за что великому князю меня держать в не милости, — пробормотал Вольха. — Теперь уже не важно. Важно лишь то, что ты станешь Светославу женой. Нет женщины на Севере выше, чем княгиня Славичей.
Девушка всхлипнула, опустив плечи.
— Я не могу, не могу. Ты хочешь, чтобы я заступилась за тебя, хотя даже не знаю, за что ты навлек на себя гнев великого князя. Ты хочешь, чтобы я была сильной, чтобы возвеличить наш род. Но я не могу. Мне страшно. Я — слабая.
— Ты будешь сильной. Ты даже не представляешь, какую власть обретешь, когда станешь делить с ним ложе, — он провел ладонью по щеке дочери. Вельга задрожала, а в ее опущенных ресницах путались слезы. — И даже Парфирь не будет тебе ровней, коли родишь Светославу сына — наследника всего Севера. Подумай, тогда и я, и твой брат будем в безопасности.
Иногда девушка не могла понять, смотрит на нее отец как на свою дочь или как на товар, за который предложили большую цену. И, конечно же, от этих мыслей ей становилось горько.
— Ты хочешь, чтобы я платила за твои ошибки?
— Не разговаривай со мной так, Вельга. Не забывай свое место перед мужчиной, — проговорил он тихо, но уже жестче. — Ишь, затворница! Поплачь, помолись. Только помни, что казнят меня — казнят и твоего брата. Мне нужно, чтобы ты была весела и красива. Видят боги, горе тебе не к лицу. А твоему будущему мужу не может понравиться зареванная девица, — Вольха поднялся. — Сегодня для Севера взошло новое солнце, и оно не будет светить — оно станет лишь сжигать.