Percanta

1.

Когда палящее солнце скатывалось за горизонт, малиновое небо стремительно гасло, становясь тускло-розовым с золотыми прожилками перистых облаков. Провожая день, с пронзительными криками чертили по сумеречной глади неба стрижи. Дневное пекло отступало, оставляя после себя дрожащее марево горячего воздуха с послевкусием разогретого камня, пыли и земли. Чувствовалось соленое дыхание океана, влажное и густое, почти совсем неощутимое днем, но удивительно отчетливое ночами, словно оно только и ждало заката, чтобы осчастливить город. Однако сумерки были короткими. Казалось, только что небо переливалось удивительными красками, как тут же вдруг становилось сочно-синим с осколками первых звезд. Ночь наступала, окутывала, поглощала, зазывала в свои объятья, щедро раздавая авансы в виде обманчивой прохлады.

Именно тогда в Буэнос-Айресе закипала настоящая жизнь. Она начиналась с того, что в город Добрых Ветров из предместий, с карьеров и копей возвращались тысячи разнорабочих, искателей приключений, охотников за серебром и авантюристов всех мастей. Среди этой пестрой толпы иммигрантов, хлынувших в Аргентину в начале двадцатого века, подавляющей массой были выходцы из старушки Европы. Но встречались и американцы, и даже азиаты. Вся эта развеселая компания смешивалась в огромном портовом городе с матросами, беглыми каторжниками и шлюхами.

После изнурительного рабочего дня под палящим солнцем уставшие, но никогда не унывающие люди заполняли бары и таверны орильос*, где их ждал сытный ужин и долгие разговоры о далеком доме и политике. Молодежь высыпала на улицы для ночного променада или собиралась на задних дворах для танцев. Широкие улицы и узенькие переулки наполнялись дурманящим ароматом готовящейся еды со всех уголков света, аппетитным запахом перца и специй и сладким удушливым запахом сигар. Отовсюду раздавались заливистый женский смех и разудалые выкрики подгулявших мужчин, детский радостный визг, заполошенный лай собак и музыка.

Музыка была везде. Казалось, ночной Буэнос-Айрес только и состоял, что из темноты, сигарного дыма и музыки. Она доносилась из каждой распахнутой двери, из каждого укромного внутреннего дворика, где после вкусной еды и домашнего вина под звуки скрипок, гитар, бандонеона** и кастаньет тоска по родине выплескивалась в яростное фламенко, неудержимые джигу и рил или в бесшабашную тарантеллу. Даже просто в переулках и тупичках звучала мелодия, в каждом своя. И это настолько гармонично сливалось в душном влажном воздухе, что, казалось, на тысячи различных ладов звучит сам город, каждый его камень, каждое дерево, каждый дом.