Oh, mine

2

Просыпаясь утром, Юнги надеется, что всё вчерашнее ему приснилось. Что не было никаких Чонын в чокерах, никаких пьяных глаз и сладко-горьких губ на его губах, потому что... ну бля. При всём раскладе, даже если они друг друга не считают за родственников, они не могут так делать. Но судя по вчерашнему, ещё как могут. Он отшлёпал её как маленькую девочку, но по делу ведь, считается ли это проявлением воспитания, а не прелюдией перед пиздецом?

Юнги и сам знает ответ на вопрос.

Не считается.

Он зарывается лицом в подушку и тяжело мычит. Они не видели друг друга, разве что на фотографиях, толком десять лет. Десять — это много. А их разница в возрасте — одиннадцать — ещё больше. Юнги хочется самоудалиться. Delete me, пожалуйста, чтобы не мучился. Но он не отвертится. В педагогике есть такое понятие как 'рефлексия' после проделанной работы. Ты анализируешь ошибки, исправляешь их, закрепляешь результат. В теории проблемного обучения, думает Юнги, он — самая главная проблема и ни разу не педагог. Но делать нечего — отвечать за свои поступки придётся. Отрефлексирует потом. Не на хрупкие же плечи сестрёнки-старшеклассницы перекладывать ответственность.

Он не успевает встать с кровати, как в его комнату врывается она, главная неизвестная в его долбанном уравнении. Юнги собирается сказать, что ей стоило бы сначала привести себя в порядок, а то волосы чуть ли не дыбом, макияж размазан по всему лицу (потёкшая подводка напоминает следы слёз, и Юнги подвисает — она что, плакала?), топ мятый и бретельки от лифчика сползли на руки. Та ещё картина, словно... её грязно поимели.

Она не церемонится и толкает его в грудь, от чего он сразу же оседает обратно на постель.

— Сволочь! Какой ты мне брат?! Как ты мог мною воспользоваться, пока я была пьяная?!

Юнги опешивает.

— Я ничего с тобой не делал!

— Не надо врать! Я помню, как мы вчера целовались, и твои руки помню где были! Ну что, доволен собой? — похоже, она снова начинает реветь, хотя Юнги не смотрит на лицо, только в пол или свои руки, прежде чем поднять недоумённый взгляд на красное лицо девушки. — Как ты мог?!

— Да не трогал я тебя! — взрывается Юнги, поднимаясь, чтобы быть выше неё на голову. — Я тебя наказал, оттого твоя пятая точка слегка пострадала от моей руки, не больше! Целоваться ты сама лезла! Я бы не стал с тобой этого делать, даже если бы мы не были родственниками, успокойся!

Чонын в изумлении открывает рот. Юнги шумно вздыхает, понимая, что хотел сказать совсем не это, и вообще не хотел говорить последнее, но эффект не заставляет себя ждать: только поутихнувшая Чонын снова пихает его в грудь и начинает рьяно колотить.

— То есть ты вообще не хочешь меня, да? — хнычет она, и её лицо всё больше превращается в потёкшее произведение искусства. — То есть я недостаточно хороша для тебя, да? То есть меня нельзя захотеть, даже будучи пьяным?!

— Причём здесь это? — окончательно забывая о логике, вопрошает Юнги, уже ничего не понимая. Какой ответ она хочет от него получить, чёрт возьми? — Я вчера не был пьян. Единственная, кто пришла не в адеквате — это ты.

— Я тебе не нравлюсь, — прекращает бить она, шмыгая носом и вытирая подводку со щёк. Она даже не представляет, как по-блядски это выглядит, но Юнги в очередной раз остаётся только глотать слюну и идти на свидание с рукой в душ. — Я никогда тебе не нравилась... Ты ненавидишь меня, — будто убеждая саму себя, шепчет она под нос, а потом поднимает на него злые глаза. — Тогда какого хера ты отвечал на мой поцелуй?!

Юнги очень хочет самоудалиться. Но получается только поджать губы и виновато пожать плечами. У него нет объяснения. И оправдания тоже. Он просто сделал это, потому что хотел. А сейчас не хочет об этом вспоминать.

Чонын сдаётся и уносится в свою комнату. Юнги остается наедине со своей презрительно хмыкающей совестью.

Педагогическое правило номер пятьдесят семь: если вы обидели воспитанника, вам лучше извиниться и попытаться загладить вину.

Но Юнги не имеет ни малейшего понятия, как наладить с ней нормальный контакт на эти три месяца.

***

— То есть ты теперь живёшь с сестрой? — понимающе лыбится Хосок, а Юнги только хмуро кивает. Не живёт, а выживает. — Ох уж эти милые маленькие сестрёнки, таскающие у тебя конфеты и просящие покатать на спине.

— Ей почти девятнадцать, и она таскает эти блядские ошейники вот тут, — указывает он на горло.

— А я что, сказал, что милые и маленькие? — давится кофе Хосок. — Я имел ввиду охуевшие и горячие, да.

— Ага, только не вздумай даже смотреть в её сторону, — предупреждает он, — знаю я вас, старых извращенцев.

— Я ж не бессмертный, ну. Ну хочешь, пойдём ко мне, накатим чего-нибудь высокоградусного. Расслабишься, соберёшься с мыслями. Вызвоним нашего педагога, он даст тебе пару советов, как справиться со стихийным домашним бедствием.

— О-о-о, только его советов мне не хватало, — усмехается Мин, — знаю я его, кошака развратного. Очень педагогично влюбляется в своих учениц. Я сам не видел, но уверен, он уже с кем-нибудь опробовал удобность его рабочего стола.

— Камон, Намджун что, единственный в нашей компании, кому нравятся постарше? — морщится Чон.

— Ну нет, может, еще есть Джин, но его личная жизнь такая туманная... А ты сам?

— А я женат на работе, — отмахнулся Хо, расплачиваясь за кофе наличными. — Идём?

Юнги смотрит на часы и надеется, что расстроенная Чонын не стала делать глупости и после школы просто пошла домой.

— Похер, идем.

***

Чонын сбегает с последнего урока, потому что ну её, эту биологию. Учительница опять влепит ей двойку за то, что не прочитала параграф и надела футболку под школьную форму. Чонын, по правде, совсем недавно начинает не любить биологию, да и химию, математику и иже с ними. Она как-то спрашивала отчима, в чем в школе был хорош её брат, что ему нравилось и почему он потом он выбрал стать продюсером. Юнги, как выяснилось, не любил естественные науки и вообще к ним не тянулся, но ему хорошо давалась математика и иностраные языки. Всего же к тридцати годам Юнги выучил два дополнительных языка — английский и французский, третий, японский, иногда использовал с переводчиком для продвижения японских артистов на фестивалях. Юнги любил кино и музыку, вообще больше всего рэп, из-за которого однажды жизнь и столкнула его с Намджуном. Намджун тоже занимался продюсированием, но в отличие от Юнги, который чаще зависал дома в поисках золотой жилы и изучал другие проекты своих конкурентов, ещё и писал тексты песен для некоторых артистов, постоянно сотрудничавших с их компанией.

Чонын так вдохновилась, будучи приверженной верить, что брат однажды перестанет принимать их с мамой за врагов и посмотрит на неё, и похвалит за успехи, что тут же решила усиленно взяться за английский и поступить на иностраный факультет. Грезила мечтами о том, как Юнги хвалит её и предлагает вместе съездить в Америку на каникулы, чтобы посмотреть Голливуд, или зовёт её посмотреть, как он работает.

Размечталась. Вот она живёт с ним, по ею же придуманному плану, и ничего не идёт так, как она хотела. Она сама намекнула отцу взять маму с собой в Китай, мол, так долго ей будет одиноко без него, и он будет чувствовать себя лучше рядом с ней, ему будет спокойнее. Сама же намекнула, что с Юнги почти никогда не виделась, и не сможет поехать с ними, ибо скоро экзамены, но Юнги наверняка не откажет младшей сестре. Как же она ошибалась. Он совсем не такой, каким она его помнила и знала по фотографиям и рассказам. Грубый, деспотичный, молчаливый. Он ждёт с нетерпением, когда час его каторги истечёт. Вот кто для него Чонын — бремя, напросившаяся сводная сестра. Он не будет проводить с ней время, не захочет узнать её поближе. И ей не предоставит шанса узнать его лучше.

И она всё равно, даже осознавая всё это, не может выкинуть из головы то, как впервые увидела его ещё не на свадьбе родителей, а на ужине друзей отчима и мамы, куда восемнадцатилетний Юнги тоже был приглашён. Мальчик, который танцевал с ней весь вечер и играл, как с принцессой. Он её такую не помнил. Не знал. Не знал, что в тот вечер ребёнком она была совершенно очарована, и в свои восемнадцать через десять лет Чонын совершенно не смогла ни на грамм его забыть. Его смеющиеся глаза, мягкие ладони, тёплую улыбку. Юнги был к ней добр. А потом возненавидел, когда Чонын и мама стали его новой семьёй.

Она хочет тоже ненавидеть его и устроить ему его личный ад на земле, но это не так-то просто — научиться ненавидеть того, кого любишь.

— Чонын, ты идёшь? — позвала Хеджу.

Чонын очнулась от воспоминаний. Хеджу училась на класс младше, ей было шестнадцать. Она считала её своей лучшей подругой.

— Джу, я, наверное, пойду домой.

— Ты опять? — расстроенно тянет брюнетка, заглядывая в погрустневшие глаза Ким. — Там же ненавистный брат.

Чонын пожимает плечами. Ну да, ненавистный. Взгляд цепляется за проходящего мимо и спускающегося по лестнице Чон Чонгука, непонятно что забывшего в стенах школы. Но план созревает уже сам собой, и Чонын, бросая смущённое «я, наверное, всё-таки пойду, увидимся завтра», бросается вслед парню.

— Чон Чонгук! — парень удивлённо оборачивается, когда его окликают. Черная куртка свисает мешком с неплохо накаченного тела. Если бы не выпирающие мышцы, сошёл бы за подростка детскостью черт лица. — Что ты здесь делаешь?

— Друга приходил увидеть, — пожимает плечами он и улыбается Чонын.- А, ты та самая Чонын, что вчера отшила Югёма.

— Я отшила? — невинно хлопает она глазами. — Наверное, потому что хотела, чтобы на меня обратил внимание вовсе не он.

— М-м, намёк понят, — ещё шире лыбится Чонгук. — Ты что-то вчера рассказывала про то, что хотела бы выучиться танцам.

— Пластичности, — поправила она, но кивнула. — Ты же учишься на хореографа. Взамен я могу подтянуть тебя по английскому. Тебе же скоро ехать на конкурс в Оттаву.

— Мы можем пойти заниматься ко мне прямо сейчас.

Чонын прекрасно понимает, на что он намекает и чего добивается. Она слишком хорошо знает слабости таких парней. Вчера он целовался с девчонкой на кухне дома, который они сняли, и Чонын точно не знает, закончилось ли у них всё жарко и стыдно на утро, но точно знает, что такие, как Чонгук — пикаперы и ловеласы — часто разбивают девчонкам сердца. Таким хорошим, как Хеджу, например. Потому что они не хотят длительных отношений. Только расслабиться и хорошо оттянуться.

И хорошо, что сегодня планы Чонын совпадают с его. She is bad girl, ну, или, по крайней мере, старается держать марку.

— Пошли. С удовольствием.

***

Они влетают в квартиру, громко хохоча над девчонкой из любимого обоим сериала про охотников на демонов и прочую нежить. Чонгук оказывается не таким уж плохим парнем, если закрыть глаза на то, что он бабник и об этом все знают.

— Девчонки по тебе с ума сходят, — кивает Чонын, — по крайней мере половина моего класса точно. Так что не пытайся меня обмануть!

— Я и не пробовал, — он снимает кроссы, кидая их на обувную полку, и тянет Чонын за собой, показывая просторы квартиры их с братом. — Но ты же не повелась.

— Я вас насквозь вижу, — важно отзывается она, разглядывая дорогую обивку дивана и картины над ним. Среди них — семейный портрет Чонгука с его семьёй, мамой, папой, бабушкой и братом. — Но ладно, честно, я тоже на тебя запала. А потом ты начал сосаться с той дурочкой.

— Джиён? — фыркает Чонгук. — Блин, она сама кинулась мне на шею. Еле от неё отделался, — поморщился он, показывая всем своим видом, как ему было противно целоваться. — Она совершенно не в моём вкусе. А вот ты и твоя подруга...

— Даже не думай, — зыркает она, и Чонгук замолкает, примирительно подняв руки. — Нет, ладно я, даже не думай в сторону Хеджу. Она хорошая девочка. Я тебе за неё яйца оторву.

Чонгук взрывается смехом, подходя ближе.

— Ладно, я и сам хороших девочек не порчу, — он подмигивает, находя руку Чонын неожиданно в своей. У Чонын мурашки по коже. — А плохих испортили до меня, так что я ни при чём.

Чонын поворачивается к нему, Чонгук свободную руку кладёт девушке на шею и проводит по горячей коже, чувствуя, что ей щекотно. Чонын замирает, но перед глазами видит не лицо Чонгука, а Юнги. Она пришла сюда, чтобы ему насолить, но что будет, если Юнги даже не узнает? По факту она просто переспит с плохишом. И в этом не будет никакого удовольствия.

Но Чонгук уже целует её, когда она готова отступить под тягой сомнений, причём целует настойчиво, проникая языком и зажигая бурю неведомых эмоций. Кому она делает больно сейчас — себе или Юнги? Чонгук кладет обе ладони на талию и подтягивает к себе, не разрывая поцелуя. А Чонын в полном замешательстве и отвечает на автомате.

— Ты красива, Чонын, я не вру, — шепчет Чон и глядит в её потерянные глаза. — Ты хочешь этого?

Чонын не знает. Она пришла сюда на эмоциях. Она хочет сделать Юнги больно. Но по факту пока страдает только она.

— Если ты хочешь, мы можем остановиться, — чуть раздражённее говорит парень, но не отпускает её и вновь целует, надеясь заманить. Чонын зажмуривается, лихорадочно думая, как выпутаться из того, что сама затеяла. Чонгук перемещает руки на бедра и толкает девчонку на диван. Она валится под напором сильных рук. Он наваливается сверху и снова целует, жестче, требуя ответа, требуя, чтобы Чонын не лежала бревном, а начинала отвечать его действиям. Руки забираются под футболку, мнет её грудь под лифчиком, губы требуют ласки и отдачи. Чонын становится страшно. О чём она думала?

Входная дверь распахивается внезапно. В коридоре появляются двое мужчин.

— Я тебе говорил, надо было взять виски, Чимин такое не пьёт, — хохочет Хосок и замечает картину в гостиной. А за ним вырисовывается фигура Юнги. — Что за... — Чонгук отскакивает от взвизгнувшей девушки и смотрит на брата нашкодившим щенком.

Юнги идентифицирует лицо распластавшейся на диване сестры, бледнеет, краснеет, хмуреет, а потом его лицо приобретает форму разъяренной морды быка.

— Что за нахуй, ты хотел сказать? — опять обманчиво медленно произносит Юнги. — Ну, блять, знакомься, моя сестра — Ким — охуевшая зараза — Чонын.

Чонын меняется в лице. Страх отражает каждая клеточка тела.

— Тебе пиздец, мелкая, — говорит он прежде, чем ударить Чонгука кулаком в лицо. Хосок не успевает его словить. Гробовая тишина сменяется всеобщим переполохом.

— Ну вот, а ты говорил, будет скучно, — появляется Чимин на пороге, а за ним Тэхён, и оба ахают, завидев картину. — О-оу. Бля.