Traum

Zwolf

Дом встречает Минджу непониманием. Встречает сотней немых вопросов застывших в глазах отца, растерянной улыбкой папы, и тёплыми объятиями сонных братьев. Минджу подкосило именно последнее. Он так и стоит на коленях в прихожей, обнимает детей, обжигает горячими слезами воротники их пижам, сильнее прижимает, будто если он вдавит их в себя — это его боль преуменьшит, хотя бы часть заберёт. От объятий не легче, от них только хуже. Если до этого момента он держался, то сейчас дамба от эмоционального взрыва слетела, и затапливают небольшую квартирку в пригороде не слёзы омеги, а концентрированная, копившаяся годами, отдающая запахом серы, поднятая из самых глубин боль. Он с трудом отпускает братьев, проходит в гостиную, на ходу разматывая бинт и, сев на диван, произносит одно только:

— Я устал. Я очень устал.

Пять часов сквозь непроглядную мглу, которую даже фонарные столбы не освещают, ведь мгла его взор затмившая, идёт изнутри. Пять часов один на один с разъедающим каждую клеточку организма отчаяньем. Пять часов на опровержение теории, что в современном мире, лучше прятать всё в себе, что свою боль показывать табу, её только закапывать и закапывать — никому твои проблемы не нужны. Минджу свято в это верил, всю свою жизнь маску носил, непробиваемость изображал, гранитом был. Улыбался всем: семье, отцу, братьям — родным и не родным, репортёрам, будущему мужу. Настолько, что думал, его когда-нибудь судорога лицевых мышц схватит, и он навеки с этой бесцветной улыбкой останется. А Минджу просто нужен был человек. Один единственный, кто бы понял, кто бы сейчас просто сидел рядом и молчал.

Лгут те, кто говорит, что боль наедине легче переносится. Боль в одиночестве утрамбовывается, слой за слоем накладывается, но она всё там же, сидит, растёт как пирамида. Это самый главный самообман человека, его личная катастрофа.

Минджу всю дорогу до Траума судорожно сжимал руль, выжимал из автомобиля под двести километров в час, и душил ещё в зародыше готовые вырваться наружу рыдания. Не в этот раз, не наедине. Минджу нужен кто-то, хоть кто, иначе можно даже разбиться. Он застрял не только между двумя городами, он застрял между жизнью и смертью, где первая — одни пытки, а вторая — неизвестность, что не делает её менее страшнее. Омега не осмелился бы поднять на себя руку, как бы и не мечтал закрыть глаза навеки, но почему бы у машины не отказали тормоза, почему бы не выскочило на дорогу какое-нибудь животное, и не пришлось резко свернуть влево в тот дуб с размаху, да хоть в ограждение. Главное, что это была бы случайность, авария, а не самоубийство. Не было бы стыдно за себя, да и родители себя виноватыми не чувствовали, но когда Минджу везло? Никогда.