Лучшее во мне

Глава 9

  Я потерял счет дням, что прошли без единого напоминания Тэхёна о себе — по ощущениям, уже целый год прошел, хотя даже рабочая неделя еще не кончилась. Ему и не надо было напоминать: мысль о нём была тем, с чем я просыпался и засыпал каждый день. Не знаю, сколько сигарет я уже выкурил, сколько кубометров дыма прошло через мои легкие, разлетелось по квартире вместе с теплым ветром из распахнутого окна. Зато знаю, что хватаюсь за телефон каждый раз, когда он попадается мне на глаза. Дохлый номер — он ведь никогда не питал любви к телефонным разговорам, но я стал заложником привычки, от которой был неспособен отказаться.

Я без конца думал, пытался оценить, каким чудовищным изменениям подвергся. Я теперь ужасно нервничаю, когда я один, без Тэхёна. Обычно он вёл меня за собой, как собака-поводырь, когда я не видел в этой неизвестности ничего дальше вытянутой руки. Сам я понятия не имею, что делать и как поступать теперь, когда моя жизнь раскололась на «до» и «после», когда есть я прежний и я нынешний. А Тэхён знает. Знает наверняка. Я думал, что это я был ему нужен — иначе зачем он таскался за мной всюду? — на самом же деле всё оказалось наоборот. Привычка тянула меня к Тэхёну каждый божий день. Как я и сказал, мне теперь невозможно быть одному.

Его запах преследовал меня. Даже через столько дней я ясно чувствовал, что пахну им. Моя куртка, волосы, руки, шея. В его квартире пахло точно так же. Этот приятный запах не давал мне покоя, я улавливал его всюду: то резко, как секундное наваждение, мне вдруг казалось, что он в это мгновение где-то совсем рядом, стоит за дверью; то навязчивое ощущение не отпускало меня сутки напролет, словно он был здесь всегда.

Я скучаю?

Я игнорировал Банни и даже Намджуна. Будто никто в мире больше не мог понять меня, а значит, зачем пытаться? Работа стала тяготить меня всё больше с каждым новым днем. Всё более невыносимым становилось вставать в одно и то же время ни свет ни заря, подниматься с кровати и ехать туда, где тошнило от каждой отдельной мелочи и от всей обстановки в целом. Всё чаще теперь меня стали посещать мысли о музыке. Они больше не пробуждали во мне ужас и всю сопутствующую палитру чувств — я думал о музыке всерьез, с волнительной и мучительной жаждой. В ней одной я видел ту дверь, через которую всё пережитое и прочувствованное могло выйти наружу, выбраться на свободу из моей захламленной души. Отстукивать случайные, лишь на первый взгляд, ритмы пальцами по столу; почти беззвучно бубнить, не разлепляя губ; черкать на листе бумаги неопределенные зачатки будущего чего-то — как репетиция перед большим и громким возвращением.