Лучшее во мне

Глава 12. Крылья

«Ты оказался слишком близко к солнцу...»


Тэхён всегда был легок на подъем и импульсивен в принятии решений. Так он и ушел от меня. С той же легкостью, с какой люди меняют гостиницы.

Я понял, что утратил не только Тэхёна, я утратил что-то в себе самом, и эта потеря зияла теперь бездонной дырой в моей груди. Потому что, сам того не ведая, я воспринял его образ жизни. Из-за Тэхёна я отгородился от всех остальных. Я стал на десять лет моложе и намного глупее из-за него.

Тэхён пропал, но я даже не пытался искать его сначала. Пока не узнал, что он с треском провалил пробы. На студии мне сказали только, что Тэхён был «сам не свой». «Нам его рекомендовали как талантливого актера, но то, что мы здесь увидели, было ужасно бесцветно, пресно и зажато».

Теперь ты мне поверишь? - говорил озлобленно мой внутренний голос. Мне хотелось, чтобы Тэхён понял меня в тот день на мосту, чтобы поверил в то, во что всю свою жизнь верил я. В то, от чего он камня на камне не оставил. Разрушил всё подчистую, растер в микроскопическую пыль и развеял по ветру над рекой. У него ничего не получилось, а значит, я всё-таки был прав. Или нет?

Я хотел прийти туда, где я отсутствовал в такой важный момент. Отсутствовал даже не физически: я не был здесь с Тэхёном мысленно, я не поддерживал его и не был в нем уверен. Я всегда хотел быть рядом с ним, с гордостью наблюдал за его работой, но в тот раз просто струсил и, мало того, переложил свою неуверенность на его плечи. Именно поэтому я приехал в эту студию. Мне хотелось прочувствовал всё то, что чувствовал он в тот день: от тяжелой входной двери до этих больших глазастых камер и холодно ярких ламп. Я хотел понять его: что с ним произошло, почему, и как он справился с этим. Или же не справился.

Обойдя всё здание вдоль и поперек, я снова осознал, насколько ничтожен. Тэхён пропал, и на этот раз всё гораздо серьезнее, чем когда-либо. Эти стены и каждый миллиметр глянцевого потолка помнили его, пожалуй, куда лучше, чем я. Я повсюду видел в них тэхёново отражение: полупрозрачное и хрупкое. К нему хотелось прикоснуться, пропустить руку сквозь текстуру и вытащить потустороннего Тэхёна в коридор. Осторожно взять его за руку, переплести пальцы, чтобы больше не потерять.

Моё сердце разрывалось, стоило подумать о том, как страшно было ему стоять под прицелом этих объективов в полном одиночестве; о том, как он тонул и задыхался в своей слабости, выйдя в этот пустой и холодный коридор; о том, что он мог с собой сделать, вернувшись домой. Или о том, что он вовсе не вернулся домой в тот день. И уже никогда не вернется.

Это я убил его?

Я тут же направился в бар и пил очень много, вливал в себя стакан за стаканом, пока не почувствовал, что готов, а потом спустился в метро, чтобы поехать к Тэ. Мне вспомнились наши первые встречи здесь, в плену холодной плитки и электрического гула. Мне вспомнился Тэхён: счастливый и до смешного уверенный, с цветами в руках. Он сидел у стены, как в день одной из наших встреч, и я ясно видел его, слишком красивого в своей одинокой радости. А потом его светлая рубашка на моих глазах окрасилась в цвет его алых волос. Он слабо захрипел, нежные лепестки коснулись грубой плитки, и его бледная рука потянулась к шее, пальцы тряслись лихорадочно. Прежде чем закрыться, светлые голубые глаза, сверкающие слишком жутко в полутьме подземки, метнулись ко мне - то ли с укором, то ли с кричащей мольбой. Я бы непременно порезался об этот едва живой, но такой убийственный взгляд, если бы поезд в ту же секунду не затормозил за моей спиной слишком громко.

Входя в вагон, я держался за двери и стены, чтобы только устоять на ногах. Здесь не было никого, кроме простого офисного работяги, - такого, как я когда-то, - который в такой поздний час возвращался в, наверное, пустую квартиру. Мне вдруг захотелось сесть не на любое свободное место, подальше от попутчика, а именно рядом с ним, чтобы почувствовать себя в какой-никакой компании, пусть и странной, и молчаливой, хоть всего на несколько минут. Мужчина несколько раз показательно сморщился и косо глянул на меня, давая понять, насколько неприятен ему запах алкоголя, что пропитал меня всего насквозь.

- Извините, - сдавленно пробубнил я и чуть отодвинулся, позволяя соседу свободно вздохнуть.

- Ничего, - пожал он плечами в ответ и поспешил отвернуться.

Мне очень захотелось рассказать ему, что я натворил, какой я гнусный и жалкий человек, как поступил с тем, кто открыл для меня весь мир. Но лицо у мужчины было злое, тупо уставленное в экран телефона, поэтому я лишь думал об этом про себя, считая секунды до прибытия на нужную станцию.

Я не знаю, сколько сотен ударов кулаком вытерпела от меня дверь тэхёновой квартиры, но все они остались без ответа. Легкая дрожь в руках с каждой минутой переходила в судорожную, разбегающуюся по всему телу, так что устоять на месте было невозможно. Тогда я сел на пол, упал спиной на дверь и пытался успокоить себя. Я думал, что - да - его нет дома, иначе он сделал бы хоть что-нибудь: открыл мне дверь или крикнул, чтобы я убирался вон. Но с ним всё в порядке. Я убеждал себя в этом отчаянно, придумывая всё больше и больше вариантов. Он просто решил напиться где-то, как и я пару часов назад. К утру он должен прийти домой. Лелея эту хрупкую надежду, я опустился чуть ниже, чтобы лечь хотя бы наполовину на этом холодном полу, и накрылся курткой, чтобы иметь хотя бы крошечную возможность унять эту дикую дрожь, что ничего общего с холодом не имела. Я остался на всю ночь у его порога, чтобы ни за что не пропустить его появления. Чтобы не испортить всё на этот раз.

Откуда же я мог знать, что он всё это время сидел в комнате, погасив весь свет и притянув колени к подбородку? Дверь в ванную была распахнута настежь. Горка пепла на полу у его ног означала конец. Так он сжег прежнего себя без остатка. Так он хотел избавиться от лжи.

На утро я проснулся от ударившего мне в нос запаха гари. Я всё ещё видел перед собой комнату, охваченную огнем, обугленные листы, летающие в пламени. Мне снился пожар, но подробностей я вспомнить не мог, виной тому, в том числе, жуткая головная боль. Стоило мне только потереть глаза, запах исчез, и я смог с облегчением выдохнуть.

Тэхён не вернулся. Теперь я потерял все ориентиры и вообще не знал, что делать.


Я уехал домой так же, как и вчера, - на метро. Теперь всё было иначе: от людей хотелось держаться как можно дальше, и Тэхёна я больше нигде не видел.

Даже у себя в квартире я чувствовал себя как не в своей тарелке. Мне не хватало привычного внутреннего ощущения, что Тэхён всё ещё рядом со мной. И даже моя собственная тень на знакомых как пять пальцев стенах стала вдруг такой чужой.

Намджун звонил мне постоянно, а я всё не брал трубку, не зная, что ему сказать.

- Расскажи всё. Как есть, - предложил он.

К концу разговора нервы начали сдавать. С каждой фразой я всё чаще и усерднее хватал ртом воздух. Я всё больше думал о том, что схожу с ума, а Тэхён, о котором я рассказывал своему лучшему другу битых полчаса, становился какой-то призрачной, нереальной фигурой, облаченной в мои пустые, вымученные слова. Мне стало слишком страшно, - до тахикардии и тремора, - что он действительно испарился вот так просто. Из-за меня.

- Скажи, это я его убил? - тихо спросил я после всех объяснений. - Ведь это я убил его, Намджун!

Всхлип сорвался с моих губ, и я был вынужден остановиться, опустить руку с телефоном вниз, сделать длинный и глубокий вдох во все легкие. Но слёзы всё равно покатились по щекам, пока перед глазами у меня бесконечно стоял образ февральского цветочного мальчика. Где он сейчас, этот мальчик?

Я прошептал Намджуну «прости» и положил трубку.

Ужасно больно.

До встречи с Тэхёном мир был для меня абсолютно монохромным, как нотные листы и фортепианные клавиши. С тех пор, как он появился в моей жизни, даже клавиши стали пестрыми и звучать они стали по-новому, словно обрели какой-то новый, особенный смысл своего звучания.

Я не раз садился за пианино за эти дни, но ни разу не смог сыграть больше нескольких нот. Среди них неизменно попадалась фальшивая, уродовавшая мелодию целиком без права всё исправить. Пожалуй, все ноты теперь были фальшивыми по-своему. Они вновь утратили свой смысл.

Как и я.


Мне всё ещё очень страшно, но я смыкаю зубы, припоминая себе вчерашнее пьяное обещание взять себя в руки. Стоит только таблеткам от головной боли исчезнуть в моем желудке, я тут же покидаю квартиру с твердым намерением найти Тэхёна. Этот кошмар должен закончиться. А закончить его могу только я.

Я держусь за руль одной рукой и одним глазом смотрю на дорогу. Я лишь наполовину увлечен дорожным движением - другая половина моих мыслей без остатка и по праву посвящена Тэхёну. Я думаю о том, много ли на самом деле знаю о нём, и вынужден признать, что он обо мне знает куда больше. Есть ли у него ещё близкие друзья, помимо меня? Где его семья? Неужели у него нет даже знакомых, которые бы его искали?

Точного ответа я не знаю, как ни стыдно мне это осознавать. Но, похоже, я всё-таки единственный, кто знает обо всех любимых местах Тэхёна в этом городе. Первым делом я, конечно, еду к метро, хотя и не надеюсь на самом деле увидеть его там. Даже боюсь, что вдруг увижу. В моей голове вновь и вновь всплывают эти жуткие видения. Окровавленная рубашка. Яркие голубые линзы на глазах. Зверская боль, в этих глазах утопленная. И руки, пытающиеся эту боль прекратить. Если Тэхён ещё жив, то я даже представить не могу, как сильно он меня ненавидит.

Вполне ожидаемо, что я не нахожу Тэхёна ни в подземке, ни на крыше, ни в театре, ни возле дома, ни где-либо ещё. Я объехал полгорода, и всё без толку. Я знал, что так будет, но всё равно сделал это. А что ещё мне было делать?

Последнее место, куда я направляюсь уже в сумерках, при свете фар и максимальной допустимой скорости, - река Хан. Внутри ноет от одной мысли о том, что я буду делать, если не встречу его там. Просто свихнусь, если я пока всё ещё в здравом уме. Я вглядываюсь в каждое мимо проходящее лицо, прислушиваюсь к улицам, боясь или надеясь услышать чей-то истошный крик. Я боюсь его потерять. Но ещё больше боюсь неизвестности.

Река выглядит очень темной - то ли вода в ней действительно такая, то ли это обугленное небо так растворилось в ней. На поверхности плавают лишь отдельные блики мостовой подсветки - маленькие карманные луны, полупрозрачные и жидкие. На набережной людей можно пересчитать по пальцам, что я и делаю в первую очередь: прохожусь плавающим взглядом по макушкам в надежде отыскать родные очертания. Бесполезно. Подхожу ближе к воде и пытаюсь заглянуть как можно глубже, но вместо дна вижу своё собственное изможденное лицо. В голову вдруг приходит мысль, а что, если Тэхён где-то там, на дне?

Я обессиленно падаю на землю. У меня опускаются руки. Я ужасно устал от страха и от чувства вины. Устал пытаться склеить невидимые осколки того, что вдребезги разбил. Я понимаю, что иду на ощупь в кромешной темноте и что это не имеет никакого смысла. Тэхён не подаст мне голоса, не прошепчет моё имя и не хлопнет в ладоши, давая понять, в каком направлении двигаться. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь избавиться от Тэхёна, что мерещится мне всюду бездыханным телом, печальным сгустком крови. Или смогу ли ещё хоть раз увидеть его глаза такими, какими помню их с самого первого дня: живыми и полными света.

«А что, если ничего не получится?»