Дело принципа

5

Снейп лежал на кровати прямо в одежде и, что называется, обтекал. Если прежде мысли вертелись в голове, как ужи на раскаленной сковородке, то теперь они, видимо, сдохли и потому замерли. Да, утром в директорском кабинете он вел себя, как распоследний идиот. И черт бы с этим: не война, в конце концов, чего изгаляться. Но Снейп очень хорошо помнил, как давно, когда Темный Лорд уже умер и еще не воскрес, задал вопрос Дамблдору: «Как определить, когда заканчивается взросление и начинается старение?» Альбус ответил: «Когда говоришь себе: «И так сойдет!» А еще Дамблдор говорил, что если человек — дурак, то это надолго. Дураком Снейп не считал себя никогда, и, по всей видимости, зря. Дурак — это тот, кто ничего не знает и не понимает, но притом уверен, что знает и понимает все. До сегодняшнего утра Снейп был уверен, что держит ситуацию под контролем: сам по своей воле выцарапывает из себя чувства и эмоции строго определенной направленности в строго определенном количестве. Оказалось, что в этой уверенности он стал круглым дураком. После не то совещания, не то разноса, не то истерики у МакГонагалл Снейп вышел из директорского кабинета, не выпуская Грейнджер из объятий. Да девчонка и не сопротивлялась — видимо, под легендарной мантией профессора ей было очень уютно и надежно прятаться от гнева директрисы и очередного сумасшествия Трелони. И от этого Снейп никак и никуда не мог подеваться. К нему много кто обращался за помощью и защитой. Но никто и никогда не чувствовал себя с ним в безопасности. А Грейнджер, испугавшись неожиданной эскапады прорицательницы, бросилась не к директору, не обратно за портьеру, не прочь из кабинета… к нему, к Снейпу. И замерла в его руках успокоенно, будто уверенная, что он точно не отдаст ее на растерзание спятившей гадалке. Из всех вариантов — только он надежен и безопасен. Но это Снейп теперь осознал, а тогда он так же инстинктивно обнял Грейнджер покрепче и хмуро буркнул, кивнув на Трелони: — Водой облейте, сразу очухается. Северус вывел Грейнджер из кабинета и на миг остановился, решая, как интереснее всего будет сейчас поступить. А Грейнджер вздрогнула и прошептала ему в сюртук: — Вот не верю во всю эту предсказательную чушь, но когда профессор Трелони начинает выкидывать такие штуки, становится просто жутко. — Кому жутко, а кому и смешно. — То-то, я смотрю, вы прямо икаете от смеха. Спокойствие, только спокойствие. Спишем дерзость на испуг и шок. — Мисс Грейнджер, если вы и с Директором так разговариваете, я понимаю, почему она заваливает вас выговорами. Грейнджер подняла голову и посмотрела прямо в глаза: — Да нет… но с вами-то можно. Выговор вы не объявите, баллы не снимете. Оборзела. Напрочь оборзела. МакГонагалл права. — С вас баллы не сниму, это да, а вот с Гриффиндора — запросто. Благо гриффиндорцы всегда подают для этого повод. Не дорожите честью вашего факультета? — Ну почему же, — Грейнджер отстранилась, шагнула назад. — Дорожу. Только честь факультета баллами не измеряется. — Жаль вас разочаровывать, но для всего на свете найдутся свои тридцать серебренников. — Вы честь с честностью не путаете? — Нет, мисс Грейнджер. Честность стоит дешевле. — А кто оценщик? — Законы рынка. Грейнджер склонила голову набок, глянула задумчиво. — Сэр, почему вы хотите казаться циничнее, чем вы есть на самом деле? Снейп не отказал себе в удовольствии насмешливо ухмыльнуться: — Вы цинизм с реализмом не путаете? На шпильку она не ответила, только продолжала смотреть — точно так же изучающе, с любопытством, как на том треклятом педсовете. Снейп даже подумал было опять покопаться у нее в голове, но решил, что лучше ему больше туда не лазить. В целях собственного душевного равновесия. — Почему-то люди так стараются быть циниками… вы никогда не замечали, что надеяться на лучшее и верить в счастье считается почти неприличным? «Оптимист» звучит, как скабрезный диагноз. Зато стоит только увериться в том, что жизнь — полное дерьмо, для окружающих ты сразу становишься адекватным и социально адаптированным человеком. Но ведь так невозможно жить! Взгляд Грейнджер стал воодушевленно-просительным, она словно умоляла: «Поймите, ну поймите же, вы ведь не можете не понять!» Снейп не понимал. — Ну почему же невозможно, — пожал он плечами. — Отсутствие иллюзий — единственный способ не разочаровываться. — Вот-вот, я об этом и говорю. В сущности, любая вера, любая надежда — иллюзия. И любая цель, и любое желание, и любая мечта. Как можно жить на свете, ни во что не веря, ни на что не надеясь, без целей и желаний? Когда вокруг — пустая темнота? Когда ни для чего, низачем и нипочему существуешь? Уж лучше родиться баобабом и расти свою тыщу лет баобабом, пока помрешь. Разницы-то никакой, а от баобаба пользы больше. Он воздух кислородом насыщает, а мы — только углекислым газом. Гриффиндор во всем своем великолепии. Снейп изо всех сил старался кривиться не слишком скептически, но даже молчание его было весьма многозначительным. — Конечно, никто не хочет разочаровываться, ведь тогда придется пострадать, помаяться. Подумать, побороться с собой. Повоспитывать себя, в конце концов. Кому ж это понравится? Зачем любить — ведь любовь так скоротечна, а расставание с нею так болезненно. Зачем надеяться — ведь надежды так эфемерны и имеют тенденцию не сбываться. Зачем стремиться к какой-то цели, это ведь так утомительно… Знаете, профессор, быть счастливым — это ведь не состояние души. Это труд. Тяжелая постоянная работа над собой. А мы просто ленимся быть счастливыми и считаем, что нам кто-то должен наше счастье. Сидим и ждем, когда этот неведомый кто-то принесет нам его на блюдечке с голубой каемочкой. И еще обижаемся — что-то нам долго блюдечко не несут! Грейнджер говорила горячо, быстро, с возмущением, и наступала на Снейпа, будто он ей перечил. На самом деле, он бы нашел, к чему в ее теории прицепиться и как размазать эту теорию ровным тонким слоем по двери директорского кабинета. Но не успел найти: означенная дверь вдруг распахнулась, и на пороге возникла МакГонагалл, похожая на Медузу Горгону. — А что, ни у кого сегодня нет занятий?! Грейнджер пискнула и спряталась за спину Снейпа. — Вы за завтраком не намитинговались, мисс Грейнджер?! Может, нам устроить специально для вас Дискуссионный клуб, чтобы вы удовлетворяли там свою страсть к ораторству? — Профессору Трелони уже лучше? — намеренно тихо спросил Снейп. — Вашими молитвами, — съязвила Директор и захлопнула дверь. Горгулья ощерилась на Снейпа и вроде бы даже хихикнула. — Ну и что, мисс Грейнджер? Думается, нынешняя ситуация мало похожа на счастье, как по-вашему? — Совершенно несопоставима, — отчеканила Грейнджер за его спиной. — Потому что нынешняя ситуация никак на счастье не влияет. У Снейпа возникло стойкое ощущение, что они с Грейнджер говорят на одном языке… но об абсолютно разных вещах. — Два выговора, директорские нотации и предупреждение об увольнении — что еще надо для счастья… Мисс Грейнджер, вы сами себе противоречите. — Ничуть, — Грейнджер наконец-то обошла Снейпа кругом и встала прямо перед ним. — Вы правы, хорошего во всем этом мало… но, сэр, чего стоит наше счастье, если мы позволяем ему так легко нас покинуть, едва в жизни случается что-то неприятное? Счастье не приходит и не уходит, его надо видеть постоянно, всегда и во всем. О нем нельзя забывать — счастье такого не прощает. И отворачивается. И Снейпу вдруг представился пушистый зверек невнятной конфигурации и расцветки, с пышным хвостом и большими ушами… обиженно повернувшийся к нему попой зверек. — Занимательно, — хмыкнул Снейп, отгоняя видение. — Не знаю, как вы, а я не намерен продолжать митинг, у меня еще куча дел. Всего доброго. Он развернулся и умчался, как ему показалось, гораздо быстрее, чем следовало бы. И вроде как насмешливое: «Никуда не денется от вас ваша куча!» — ему послышалось. А умчался он по одной простой причине — пятой точкой почуял, что дискуссия приведет туда, куда ему совсем не хочется идти, а именно в когнитивный диссонанс. Никуда от диссонанса Снейп, естественно, не убежал. Прятался от него весь день, нырял то в уроки, то в обед, то в проверки домашних заданий и контрольных… Но стоило ежедневной круговерти смениться еженощной скукой, категорическое непонимание окружающего мира и своего места в этом мире настигло его и безжалостно размазало по кровати. Снейп не хотел, чтобы Грейнджер была права. Так не хотел, что аж дыхание спирало. Потому что если она права… если она права, то и Дамблдор был прав, как всегда. Что она там говорила? Счастье — это не состояние души? Хорошо, пусть, пойдем от противного. Допустим, что счастье — это способ восприятия окружающего мира. Тот самый пресловутый оптимизм, когда всегда есть куда хуже. Когда в любом негативном событии ты способен найти положительную сторону. Так это, простите, не оптимизм, а идиотизм. Идиоты, конечно, в определенном смысле счастливцы, но быть счастливым такой ценой Снейп не хотел. Ладно, проехали. Если исходить из того, что жизненные неурядицы любого масштаба не должны никак влиять на ощущение счастья? То есть грязь не сало, высохла и отстала. Да, получается этакая окклюменция, щит от всякой гадости, которая сыплется, как из мешка. Дело нешуточное, окклюменция требует много сил, умения и терпения. Тогда выходит, Грейнджер права: чтобы оставаться счастливым, приходится изрядно потрудиться. И не разово — гадости сыплются на голову не по расписанию. Держать постоянный щит от неприятностей, да еще усиливать защиту в период сезонных обострений неудач… задачка не для слабаков. А, собственно, почему бы девчонке и не быть в этом правой? Мы ведь и в самом деле напрочь не умеем заботиться о том, что зовем душой. Ухаживаем за всем, кроме своих чувств. Обидели — обижаемся, разозлили — злимся, радуют — радуемся… покорно исполняем любые команды извне. Безропотно позволяем окружающему миру насиловать свои сердца и принимаем это насилие как нечто само собой разумеющееся. Душа человеческая от такого обращения истрепывается в лохмотья. Может ли быть счастливой грязная рваная половая тряпка? Что есть у человека дороже его собственной души? Но именно самое дорогое человек легкомысленно и бессильно отдает на растерзание, и не хочет постараться сохранить свое главное сокровище. Да, если так, то Грейнджер права, и быть счастливым — тяжелый каждодневный труд. Чтобы укрепить здоровье, человек начинает тренировать тело. Почему никто не думает, что душа так же нуждается в тренировке? Что душа тоже должна быть мускулистой и выносливой? Вернее, душа нуждается в этом в первую очередь! От этой мысли стало совсем тошно, и даже физически дурно. Снейп перевернулся на живот, уткнулся лбом в подушку. Счастлив ли он был когда-нибудь? Нет, короткие вспышки радости не в счет. А был ли он счастлив? Вот так, постоянно, системно, смотрел ли он когда-нибудь на мир глазами счастливого человека? Вряд ли. Только не потому что его всячески третировали и мучили. Он сам позволял себя мучить! Слабоват оказался, не сдержал атаки, не справился и потащился аки безмозглый агнец на заклание: нате, режьте! — Тьфу! — громко тьфукнул Снейп, и лежащий на прикроватном столике листок с ахимсой дрогнул от его дыхания, ехидно приподнял уголок, словно напоминая о себе. И сдуть бы его к чертям, чтобы глаза не мозолил, но если придется доедать — уговор дороже денег! — так это же с пола его надо будет поднимать. Снейп отвернулся от листка. Полегчало. Вот так и наступает переоценка ценностей. И мутит от нее, как утром с перепоя. Потому что редко когда, оглядываясь назад, видишь в прожитом и пережитом что-то достойное. По неизвестной причине все прошлое обычно кажется одной сплошной ошибкой и грандиозной глупостью. Зачем же тогда мы совершаем то, что совершаем? Глупость абсолютна и с течением времени в мудрость не превращается. Просто чем истрепанней душа, тем больше она завидует своему прошлому. Абсурд — чему там завидовать… Но пора признаться хотя бы самому себе: Снейп оглядывался на свое прошлое… с тоской. Там, в прошлом, был вечный режим чрезвычайной ситуации и постоянное «должен». Там каждая мысль пропускалась через мелкое сито окклюменции, а каждое слово обдумывалось тысячу раз за одно мгновение и в результате редко произносилось. Там каждый миг ценился на вес золота, потому что мог сыграть либо счастливую роль, либо роковую. Да, счастливой такую жизнь можно назвать с натяжкой, но там каждый вдох имел ценность и смысл, и там Снейп точно и определенно знал, зачем и почему он жив и дышит. И был с этим согласен. И его это — страшно представить! — устраивало! Мерлин, да он же был счастливым человеком! Счастье — это когда ты можешь позволить себе роскошь не думать о смысле жизни. Во наворотил… И из чего? Из внезапного желания поиметь Грейнджер. А из чего возникло желание поиметь Грейнджер? Только из того, что Грейнджер испытала желание поиметься им. Мерлин великий, это ж просто белая горячка. Хоть в Мунго беги. Но чтобы бежать в Мунго, надо для начала хотя бы отскоблить себя от кровати… Снейп поелозил, носком о пятку скидывая ботинки. Покопошился, выпутываясь из мантии, спихнул ее на пол. Сил не было никаких и ни на что, словно не три урока за целый день провел, а со вчерашнего вечера котлы без магии собственноручно драил. Сон наползал неумолимо, и Снейп титаническим усилием заставил себя расстегнуть несколько верхних пуговиц — чтобы жесткий крахмальный воротничок не врезался в шею… и отключился. Ему снился маленький пушистый зверек с большими ушами и пышным хвостом. Снейп тянулся погладить его, тянулся изо всех сил, но никак не мог дотянуться, а зверек все не оборачивался и только вздыхал, грустно шевеля ушами… * * * Такого дурного настроения у Снейпа не случалось уже давно. В последний год он мог отметить у себя лишь отсутствие всякого настроения. Но вечерняя медитация над понятием счастья и применимости этого понятия к собственному существованию не прошла даром: проснувшись поутру, Снейп ясно ощутил, что готов начать кусаться. Воротник все-таки натер шею. Сюртук измялся до непотребного состояния. Затекла рука, в голове гудело, и где-то под ребрами было мерзко и паршиво — такое бывает, когда что-то беспокоит и тревожит, но что именно, определить невозможно. Попробуй в таком состоянии побыть счастливым! И если раздражение на шее убралось при помощи успокаивающей мази, с мятым сюртуком справилось простое заклинание, а с тяжестью в голове — соответствующее зелье, то пакостное беспокойство никуда деваться не желало, и лекарства от него не было. Что ж, может, оно и к лучшему, убеждал себя Снейп, через силу глотая кофе. По крайней мере, это отвратительное ощущение является верным признаком того, что вокруг что-то происходит. Пока неизвестное и непонятное, но происходит. Даже не так — деется. Вечерние безрадостные размышления взбаламутили профессора, как брошенный в тинную воду камень. Сейчас, обыкновенным утром обыкновенного буднего дня, все передуманное накануне казалось махровым ура-гриффиндорством. Но, решив что-то раз, надо идти до конца, и это не по-гриффиндорски и не по-слизерински. Это просто по-мужски. Брякнул — делай, и нечего юлить филейной частью: то надумал, то передумал, то раздумал. Дело принципа. — Доброе утро, сэр! — неожиданно чирикнула у плеча Грейнджер. — Доброе утро — это почти оксюморон, — мрачно буркнул Снейп в чашку. — Сэр, — она опять улыбалась. Она опять раздражающе, назло всему на свете и плохому настроению Снейпа улыбалась. — Утро не может быть ни добрым, ни злым само по себе. Утро — это просто проснуться. Проснуться… Эх, если бы каждое утро знаменовало собой пробуждение. Ото сна, от грез, от заблуждений, от надежд… Никакое утро тогда не было бы добрым: просыпаться — всегда мучительно. — Знаете, профессор, мой папа как-то рассказывал занимательную историю. Он был на стоматологической конференции в Японии… Снейп воззрился на девчонку обалдело: при чем тут Япония и папа? — Япония, сэр, — терпеливо, как первокурснику, повторила Грейнджер в ответ на его взгляд. — В Японии живут японцы. И император у них тоже японец. Так вот, был папа в Японии, а у него там живет коллега и хороший приятель. Он тоже японец. При встрече с ним папа спросил, как у него дела, и тот ответил: «Хорошо!» Папа очень удивился, потому что у этого японца недавно умерла мать, а для всех восточных народов смерть родителей — большое горе. А японец сказал: «Ты не понимаешь. Ты не член моей семьи, и горе моей семьи — не твое горе. Но в наших с тобой отношениях все хорошо». — Мисс Грейнджер, вам все равно, о чем говорить, лишь бы говорить? — Да вы тоже не поняли, — Грейнджер махнула рукой и едва не смахнула кофейник. — За это утро между нами не произошло ничего, что могло бы его испортить. Поэтому наше с вами утро — доброе! Снейп неснейповским усилием приказал себе молчать. Для верности даже набрал в рот кофе и тут же обжег язык и небо. Утро, по его мнению, не тянуло не то что на доброе, а даже на сносное, и профессор нашел бы достаточное количество аргументов, чтобы объяснить зарвавшейся надоеде, какую роль она лично сыграла в окончательном испоганивании этого утра. Вот же гриффиндорско-бабья придурь: сначала отказала, а теперь липнет на каждом шагу и доброго утра желает… Напрашивается на еще одно приглашение в койку или знает нюхлер, чью сережку стащил? Тревога в груди горячо запульсировала в ответ на эти мысли. Снейп замер: вот что не дает ему покоя. Поведение Грейнджер. После позорно-нелепой сцены в кабинете ЗОТИ она должна была всячески избегать того, кому отказала. Может, побаиваться, что Снейп захочет взять реванш. Ну уж неловко чувствовать себя в его присутствии просто обязана! Так ведь нет. Улыбается, общается, не шарахается и вообще ведет себя как ни в чем не бывало. Как она жалась к Снейпу после разговора с МакГонагалл… как пряталась за его спину… как безбоязненно высказывала ему свои соображения о жизни, о счастье, об утре… как спокойно и уверенно садится рядом за завтраком… Грейнджер не ждет подвоха. Она не допускает мысли, что профессор Снейп может поступить как-то непорядочно или недостойно. Она ни на секунду не сомневается, что ее «нет» было понято с первого раза и правильно. Она не считает, что он будет мстить за позор. Она ему доверяет. Снейп попытался проглотить кофе и закашлялся. Ему верили многие, но кто доверял? Волдеморт? Он копошился в сознании. Дамблдор? Он постоянно давил на совесть для пущей гарантии. Нарцисса? Взяла Нерушимую клятву, слова ей оказалось мало… Сколько имен и людей ни перебирай — никто не осчастливил Снейп своим доверием, все предпочитали подстрахериться. А для Грейнджер достойное поведение Снейпа было аксиомой. Ей не нужно ни клятв, ни доказательств. Глупо? Несомненно. И все-таки… Колючее беспокойство под ребрами распушилось теплым мягким комочком и перестало беспокоить. Снейп невольно улыбнулся краешком губ: это ж надо… как мало, оказывается, нужно человеку для счастья. Счастья? А почему, собственно, нет? И разве это — мало? Доверие — это так много, это так ответственно, это обязывает… Снейп потянулся за убегающей мыслью, поймал ее и удовлетворенно выдохнул. Счастье — это когда тебе доверяют.