Зачем балерине молоток

Глава 26.

Когда очередная боль пронзила все мое тело, а где-то внутри меня будто что-то сорвалось вниз, я закричала, не узнавая своего голоса, не моргая и напряженно всматриваясь в мерцающие светодиодные лампы на потолке лифтовой кабины. Я больше не думала о том, что чувствует Чанель, видя невесту друга в таком состоянии. Я больше не думала о том, почему так произошло и бывает ли так в жизни. Я больше не думала о том, что Крис сейчас находится за тысячу километров от меня и даже не знает, что происходит с его ребенком. Я больше не думала о том, что мои родители отказались принимать мое положение. Я хотела лишь одного – чтобы эти разрывающие меня изнутри мучения, наконец, прекратились.

- Там что-то показывается! - услышала я вопль Чанеля: его голос доносился, словно из-за стены.

Я чувствовала, как тело малыша медленно проталкивается вперед, и больше не могла контролировать свои мышцы: они сокращались самопроизвольно, доставляя мне невыносимую боль. Мой голос сорвался, и теперь я лишь сипло скулила, упираясь головой в стенку лифта, обливаясь потом и слезами.

- Она рожает! – как заведенный повторял Чанель. – Господи, она рожает! Быстрее, черт возьми, откройте эти проклятые двери!

Я слышала, как скрипело что-то наверху, как доносились голоса – совсем близко, но пребывала словно в другой реальности. Боль была слишком сильной, и я боялась, что не смогу вытерпеть это испытание, что сдамся на половине пути, что не смогу подарить жизнь малышу, который решил, что уже пора.

- Анна, - я впервые услышала, как Чанель звал меня по имени. Повернув голову на низкий хрипловатый голос, я увидела бледное лицо парня, с которым контрастировали большие черные глаза. – Я обещал. Ты слышишь? Я обещал Крису, что позабочусь о тебе.

- Я знаю, - одними губами прошептала я, судорожно цепляясь пальцами за рукав его теплого свитера. – Чанель, это выкидыш... Пять с половиной месяцев...

- Давай, крепись! Соберись с мыслями и силами и подари этому ребенку жизнь! Врачи сегодня умеют выхаживать недоношенных детей. Думаешь, я не читал ничего про беременность, прежде чем к тебе перебраться? – прервал меня Чанель, и я увидела, как по щеке корейца сползла прозрачная крупная капля и, дрогнув у уголка его губ, упала мне на нос.

Заметив это, Чанель поспешно вытер кончик моего носа большим пальцем, а потом, после секундного замешательства, принялся стирать своей прохладной мягкой ладонью соленую жидкость на моих щеках, приговаривая что-то ласковое и поглаживая меня по колену.

Новая боль где-то на выходе из влагалища пронзила меня, и я отчаянно закричала. Мне казалось, что меня сейчас разорвет. Я кричала что-то неразборчивое о том, чтобы эти муки закончились, потому что у меня совсем не осталось сил помогать малышу появляться на свет.

- Чанель, рассказывайте, что Вы видите! – услышала я голос доктора.

- Я не знаю! – в отчаянии завопил кореец. – Он выходит наружу!

- Та часть тела, которая появляется, похожа на головку?

Парень вцепился пальцами в мои колени и, зафиксировав их стальной хваткой, какое-то время напряженно смотрел мне между ног, а потом сипло пробормотал:

- Нет! Это точно не голова!

Давая мне секундный отдых, схватки возвращались и накидывались на мое изнеможенное тело. Я вцепилась пальцами в рукав свитера корейца и не отпускала его до тех пор, пока силы полностью не покинули меня. Последнее, что я услышала, прежде чем впасть в беспамятство, был тревожный женский голос, совсем рядом со мной:

- Приоритет матери! У нее маточное кровотечение! Возможно, разрыв шейки матки!

... Когда я открыла глаза, первое, что я увидела, - было уставшее лицо моей мамы. Она склонялась надо мной и обеспокоенно всматривалась мне в лицо, а я лежала и бессмысленно глядела на нее, не понимая, наяву ли все это происходит, или я все там же – где-то в своем сознании. Я помнила все, что произошло до того момента, как я потеряла сознание: все выстроилось в моей голове, словно кадры из кинофильма, и ясность сознания пугала меня больше, чем то, что на протяжении нескольких дней я пролежала в реанимации. Мутная пленка продолжала застилать мне глаза, отчего мне приходилось медленно моргать ими, и мама, испугавшись того, что я снова теряю сознание, сильно сжала мою руку:

- Анюта, доченька... - прошептала она, и я поняла, что из-за бессонных ночей, волнения и пролитых слез ее голос сел.

Моя мама была рядом, и мне больше ничего не хотелось. Единственный вопрос, который я хотела задать, не выходил за пределы моего сознания, и я, полностью разбитая и опустошенная, лежала и безучастно смотрела в белый потолок. Рядом тикали какие-то медицинские приборы, но в моей голове равномерное тиканье звучало, словно тысячи отбивающих молотков. Все, что я так упорно строила в своей жизни, в одночасье рухнуло, и я понимала, что теперь мне не хватит ни сил, ни смелости начать все заново.

Неспешно проходили секунды, минуты, часы, а мне ничего не хотелось. Не хотелось никого видеть, не хотелось ничего слышать, не хотелось двигаться и о чем-то думать. Иногда мне казалось, что я все-таки умерла во время родов, и сидевшая рядом со мной мама – это лишь плод моей фантазии в загробном мире, но едва уловимая тягучая боль внизу живота напоминала, что я все еще жива.

Я молчала, потому что у меня не было сил что-то ответить. Я не открывала глаза, потому что у меня не было сил смотреть на этот мир. Я не реагировала на вопросы и просьбы докторов, когда они шумно вошли в палату. Мне просто хотелось, чтобы меня оставили наедине с моим молчаливым отчаянием. Мне хотелось упиваться своим горем в одиночку, больше никого не посвящая в то, что творилось у меня на сердце. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы время застыло. Едва ли все те, кто окружал мою больничную койку, могли понять, что я испытывала, находясь в закрытом лифте наедине с Чанелем и безуспешно пытаясь остановить процесс родов. С тех пор, как я видела корейца последний раз в четырех хромированных стенах лифтовой кабины, он ни разу не появился в палате. Мне хотелось увидеть его, но я понимала, что сейчас ему так же тяжело, как и мне. Если он не приходит, значит ли это... Это могло значить лишь одно.

Я не смогла дать малышу то, что ему нужно было для нормального развития внутри меня, и я одна была виновата в том, что так быстро сдалась, даже не поборовшись за спасение своего ребенка. Моей слабости и безучастности к тому, что сейчас происходило, не было оправдания. Закрывшись и никого не подпуская к себе, я вновь и вновь мысленно переживала каждую секунду, проведенную на уровне двадцатого этажа в небоскребе. Вновь и вновь плакала, когда мою палату покидали надоедавшие мне посетители.

... Я очнулась от ощущения теплого тела рядом со мной и равномерного покачивания. С трудом открыв глаза, я не сразу поняла, что нахожусь в крепких, родных и таких безопасных объятиях. Я прижималась виском к широкой груди и прислушивалась к равномерному сердцебиению. Меня окутывал легкий запах кисловатого одеколона и едва различимый аромат насыщенного макиато.

Тук-тук-тук. Тук-тук-тук.

Я знала, кто находился рядом, и тихое судорожное всхлипывание рассказало ему о том, что я не сплю.

- Анна? – прошептал Крис, приподнимая меня за плечи и стараясь заглянуть мне в глаза.

Я лишь стыдливо спрятала свое лицо в темноте, даже не взглянув на парня. Я не понимала, что чувствовала сейчас. Облегчение, что любимый мужчина рядом? Или бесконечное чувство вины?

- Родная, - Крис мягко, но настойчиво отвел мои ладони в стороны, - спасибо. Спасибо за сына.

Я замерла, отказываясь верить в то, что только что услышала. Затаив дыхание, я пыталась осознать слова любимого человека, все еще не давая маленькой надежде зародиться внутри меня.

- Анна, - китаец приподнял двумя пальцами мой подбородок, заставляя встретиться с ним взглядом. Сквозь застилавшие мои глаза слезы я увидела, что на лице Криса пролегла едва заметная тень горечи. Под его воспаленными глазами появились мешки, и я лишь могла догадываться, спал ли он вообще.

Крис больше ничего не говорил и лишь вопросительно всматривался в мое лицо, покусывая пересохшие и потрескавшиеся губы.

- Где он? – мой голос дрожал, когда я набралась смелости и спросила то, о чем боялась спрашивать больше всего на свете.

Но вместо ответа парень аккуратно подхватил меня на руки и, прижимая к своей груди, вынес из палаты. В больничных коридорах не было ни души, а приглушенный коридорный свет отражался в мраморных полах. Запах медикаментов ударил мне в нос, и моя голова закружилась от непривычных резких запахов. Прижавшись носом к толстовке Криса, я вдыхала аромат моего мужчины и немного успокаивалась. Мы остановились напротив стеклянной стены, за которой в небольшом помещении сидела медицинская сестра и, при свете ночника перебирала карточки больных и вбивала показания пациентов в мерцавший компьютер. Рядом с ней какие-то приборы равномерно попискивали, фиксируя значения в рабочем компьютере. Завидев нас, девушка поднялась со своего места и, поправив очки, поспешила открыть дверь.

- Здравствуйте, а вот и вы! – поприветствовала она нас, и мне показалось, что, бросив на Криса короткий взгляд, немного кивнула ему и улыбнулась ему одним уголком губ.

Китаец кивнул работнице клиники в ответ и, приподняв меня на руках повыше, поинтересовался:

- Мы можем посмотреть?

- Да, конечно! – медицинская сестра взмахнула рукой, подзывая нас к себе, и Крис сделал несколько шагов по направлению к стеклянной перегородке с поручнями, которая наполовину была прикрыта жалюзи.

Легко приподняв белую материю, девушка отошла назад, позволяя нам с Крисом побыть в одиночестве. Я не решалась повернуть голову и растерянно смотрела на Криса, в темных уставших глазах которого я могла видеть отражение голубых огоньков. Опустив взгляд на меня, парень тихонько прошептал:

- Смотри.

Пытаясь унять свое бешено колотящееся сердце и заламывая пальцы, я медленно повернулась к стеклянной перегородке. Мое дыхание сбилось, и я резко зажала рот рукой, чтобы очередной поток слез не вырвался наружу, забирая у меня все силы.

В кувезе – инкубаторе для недоношенных детей, подключенный к аппарату искусственной вентиляции легких и получающий парентеральное питание, лежал мой малыш. Крошечный, не больше ладони Криса, с наложенной на головку повязкой и растопыренными в сторону миниатюрными ручками, которые подрагивали во сне - мой маленький храбрый и самый сильный на свете мальчик.