Ангел?

глава 7

Пак наблюдал за отточенными движениями пальцев Юнги, и тем, как пластырь оборачивается вокруг пореза, не передавив указательный до посинения. То был единственный человек, заботящийся о нём так тщательно за последнее время. После смерти Хосока, Чимину думалось, что никто никогда не сможет сделать его жизнь легче; он думал, что не сможет рассказать, что его гложет вот уже несколько лет и то, что он не получит обычного и холодного «всё будет хорошо», ведь это не помогает. Ничего не помогало, помимо постоянного присмотра за цветами. Хосок любил флористический, и именно он должен был стать его владельцем в будущем – Пак мечтал о других вещах. Он хотел найти свой собственный путь, но дорога закрылась, как только позвонили из больницы и попросили явиться для опознания.

Чимин был достаточно взрослым, чтобы зайти в морг, где всегда было холодно. Доктора смотрели равнодушными взглядами, привыкшие видеть трупы каждый день и уже не переживая боли тех людей, кто к этим трупам идёт. Сорокалетний господин с проседью в висках и блёклыми глазами, убрал белое покрывало с мертвеца и, казалось, в тот момент крик матери был особенно громким, эхом отдаваясь от металлических стен и продолжая звенеть в ушах Чимина, потерявшего счёт времени и забывшего обо всём на свете. В один миг его мирок сузился до серо-синего лица, некогда радостного и живого, с самой широкой улыбкой и самыми блестящими глазами. Его брат лежал, не шевелясь, что было редкостью для него – Хосоку всегда нравилось делать что-то: танцевать, ходить, бегать – что угодно, лишь бы не застывать на месте больше трёх минут, если дело не касалось книг, в которые он зарывался время от времени. Он не дышал, проваленная грудь не вздымалась, волосы не блестели, но Чимин продолжал стоять и ждать, что сейчас Хосок спрыгнет с кушетки и скажет всем, что это розыгрыш, что он жив, и попросит прощения, смеясь, потому что знает – этой улыбке простительно всё.

Но Хосок лежал, завязанный невидимыми путами смерти и был трупом.

Чимин не плакал в день кремации. Он слушал, как заикается мать, и даже отец пустил скупую мужскую слезу, но Пак не мог. Он чувствовал себя виноватым ещё больше, что не может выдавить и слезинки. Прах Хосока было решено хранить в его комнате, на мансарде, среди книг и тканей, среди мёртвой тишины комнаты, куда Чимин обещал себе никогда не входить.

Но он пустил Юнги. Чимин сначала считал это неправильным, нахальным, что родители изъявили желание стереть память о Хосоке, и первым делом обжить мансарду живым существом, чтобы присутствие сына было стёрто окончательно и бесповоротно. В глубине души поначалу Чимин ненавидел Юнги, несмотря на своё собственное согласие открыть дверь и дать ключ от дома. Тем не менее, Мину как-то удалось научить Чимина доверять ему и даже полагаться.