Один единственный первый

Неизменное

2024 год

Снег намёл курганы, упокоившие под своей пушистой толщей машины, козырьки и скаты крыш, парапеты, бордюры, лавочки и карусели, заиндевевшие песочницы на детской площадке. Метель двое суток выстуживала улицу, занося все щели и прогалины, малейшие зазубрины и щербины. Потом улеглась, и встал крепкий, недвижимый мороз, как сверхъестественное создание невидимый, но отражавшийся в блеске серебра сугробов; его ледяные очи сверкали под фонарями и фарами, рассыпанные под заволоченным снежными тучами небесами, как взорвавшиеся и опавшие частицы звёзд. Дороги и тротуары города расчистили, но во дворах, на радость детям, снег сгрудился горами. Украшения после Рождества и Нового года ещё не снимали, тысячеглазые витрины магазинов светились гирляндами; в кондитерском, пропитанном дыханием детства и дурманом сказки, стояли пряничные домики, из подставок торчали леденцы-тросточки в красно-белую полоску, печенье в форме снеговиков, ёлок и оленей, пирожные под сахарной глазурью, как под снежной шапкой. Искусственные ёлки с зажигающимися иголками облюбовали каждый угол, каркасные олени сплошь из огоньков вкопались там, где летом были клумбы, маленькие, средние и в человеческий рост Санта Клаусы встречали в торговых центрах, ресторанах и кинотеатрах однообразным движением руки, трясущей колокольчик. Мишура, конфетти и серпантин, занавеси из «дождика», запах карамели, бисквита, корицы, смешавшейся с цитрусом в глинтвейне или пироге. Фонтаны снега взлетали вверх, когда в него падал кто-нибудь, чтобы нарисовать ангела. У кафе стояли выносные стенды с изображениями какао с зефирками, яблочных шарлоток, чизкейков и согревающих чаёв на фоне еловых венков с шишками, хрустальных шаров и омелы. Растрёпанные школьники на каникулах спешили на катки и ледяные горки, провести пару часов на коньках или съезжая на взятых в аренду «плюшках», чтобы набегаться до жара, исходящего от разгоряченных тел, и не чувствовать этого самого мороза, подстерегающего медлительных, скучающих и останавливающихся, чтобы пощипать за кожу.

Сынён совсем замоталась в эти дни. Работы только прибавилось – её пригласили ведущей на несколько торжеств, на две фотосессии. Её менеджер не сидела на месте и находила ей то одно, то другое. Не одобрив один предложенный сценарий, она получила от той ещё три на рассмотрение, прочесть их, вникнуть в роль – это не пятиминутное дело! И это при том, что нужно было уделять время семье и личной жизни. Саму новогоднюю ночь она отметила как раз в напряжённом графике, второго же числа поехала к Чжихё с Намджуном. Третьего Чунсу запросил внимания себе, и они до часу ночи просидели в ресторане, обменявшись подарками. С четвёртого её опять разрывала работа, и вот, только сейчас, десятого числа, ехавшая на такси в их сестринскую квартиру, где всё так же жили подружки Чонён – Чэрён и Чеён, девушка немного выдохнула. Впереди наметилось два свободных дня. Сёстры Шин с Сынён неплохо общались, но им редко доводилось это делать, её почти не бывало дома, однако вряд ли, если они наконец-то продолжительное время проведут вместе, возникнут какие-то неудобства. Оставался месяц до премьеры сериала, в котором она снялась ещё три месяца назад, Сынён предвкушала кое-какие успехи, готовилась к посещению официального мероприятия в честь запуска показа.
Дом был уже совсем близко, когда она вспомнила о просьбе Чонён – передать подарок Югёму. Боже, как можно было забыть! Но у неё не было времени. «Да и вряд ли мелкая ему что-то испекла, чтобы оно успело испортиться» - рассудила Сынён. А потом вспомнила, что самой Чонён подарили щенка, и если у её поколения в моде обмениваться питомцами... Поёжившись и успокаивая себя, что ничего и никого не загубила, Сынён расплатилась с таксистом и, выйдя из машины, посмотрела на окна в квартире Югёма. Стоило поднять голову, как по ней прошёл озноб. Кажется, впервые за долгое время она посмотрела туда без защемления в шее, не желавшей вертеться в ту сторону, без страха, без надежды, без боли. Просто посмотрела, чтобы убедиться, что кто-то есть дома, уже не ожидая, что там будет именно тот, кого она когда-то тщетно ждала. Сынён поправила меховой воротник пальто, сжимая его на горле, чтобы не проникал холодный воздух, и ухмыльнулась сама себе. В спальне Югёма – теперь только его спальне – горел свет. Как странно иногда понимать, что перестала придавать значение вещам, которые когда-то казались самыми главными в жизни. А ещё сомневаются, что время лечит! Покачав головой, Сынён пошла в квартиру за подарком. Чонён ещё думала, что на неё как-то повлияет изнасилование! «Да боже мой, какие мелочи жизни» - хмыкнула себе под нос Сынён, однако с Чунсу она пока так и не смогла перейти к интимной близости, что-то отталкивало, удерживало, что-то в ней ещё не избавилось от того отвращения и отторжения, которые пробудил в ней Уён. Но в том, что и это тоже пройдёт, Сынён уже не сомневалась. Проходит всё. Если только дело в этом, а не в том, что шестого числа она, по традиции, уже восемь лет подряд, занималась тем, что совершенно забывала о дне рождения отсутствующего именинника и усердно не думала о нём. То есть, от рассвета до заката говорила себе, что не думает, чтобы не думать более развёрнуто и глубоко, вовлечено и пристрастно. Отвлекаясь и увлекаясь в работе по-настоящему, она переключалась и сосредотачивалась на делах, но стоило передохнуть, попить кофе или увидеть календарь, как заново приходилось говорить себе: «Я забыла, сегодня обычный день».
У Чунсу день рождения был близко, пятнадцатого. Они как раз созванивались в обед и обсуждали, где он хочет его отметить. Сынён предстояло познакомиться с его семьёй, впервые. Кольцо, знакомство... таких серьёзных отношений у неё давно не было. Или никогда не было? Но почему он тоже родился в январе?! Тоже? Девушка одёргивала себя. Никакого тоже. А кто ещё? Никто. Она же забыла.
Поздоровавшись с Чеён и Чэрён, она прошла в комнату младшей сестры и нашла коробку с приклеенным к ней стикером «Югёму». Тихонько потряся, чтобы убедиться, что там ничего такого, о чём она думала подъезжая, Сынён принюхалась. Тухлым не воняет, значит – всё в порядке.
- Я скоро вернусь! – крикнула она девчонкам, валявшимся на разобранном диване перед телевизором, где всё ещё крутили какие-то американские рождественские фильмы, и опять выскочила за дверь, не раздевшись, не переобувшись и не умывшись после съёмок в рекламе помады. На шпильке, в распахнутом пальто, в сияющей бижутерии – серьги и ожерелье, конечно, не были из бриллиантов, но смотрелись красиво, хотя на улице моментально остывали и леденили уши и грудь, она перебежала с крыльца на крыльцо и остановилась перед дверью домофона. Ностальгия, дежавю? Даже в этот подъезд она не заходила с ноября 2015 года. Неужели так давно? Неужели на самом деле пронеслось столько лет? Как одно мгновение. Вот такая она – жизнь. Тягучие мучительные дни, чёрная мазутная жижа нескончаемых однообразных будней с безвыходным отчаянием, и вдруг, не успеваешь заметить когда, они в далёком прошлом, а в настоящем – планы, праздники, веселье и, иногда тухнувший, но упорно самостоятельно зажигаемый, манящий огонёк светлого будущего.
Пока Сынён поддавалась кротким и смутным эмоциям, дверь в подъезд раскрылась. Дедуля с собачкой на поводке, поздоровавшись, пошёл выгуливать своего питомца. Девушка придержала им дверь и, очнувшись от отмерших переживаний, вошла внутрь. Нажав на кнопку лифта, Сынён стала притоптывать ногой, почему-то спеша скорее завершить эту миссию. Вручит Югёму подарок и убежит. Хоть бы его родителей не было дома! Не хватало, чтобы они заговорили с ней и затянули беседу о делах и жизни, о нет, только не это. Когда ещё не погибли мама и папа сестёр, те общались с соседями, и через них доходили новости, что родители Югёма едва не развелись, долго не разговаривали друг с другом, но потом всё-таки забыли свои непримиримые разногласия ради сына и оставили всё, как есть. Последние же три года Сынён вообще ничего не знала об этой семье, только здороваясь иногда со старшими, и постоянно, благодаря Чонён, слыша и видя Югёма. Но сама она с Югёмом в основном тоже только здоровалась. Ей не хотелось узнать лишнего, а лишним для неё было всё, что касалось старшего брата того. Ни слова, даже имени! Хватило узнать, что с тем всё в порядке, и что он исправно в какое-то время, вдруг, стал присылать семье деньги. Устроился где-то, стало быть, и не захотел возвращаться. Всё, хватит! Сынён затрясла головой, серьги позвякали негромко стекляшками и металлом. Даже стены этого подъезда нагоняют тоску и воспоминания, стены, у которых они прятались от осеннего октябрьского дождя, смотря через окно у лестничного пролёта на улицу – когда же он кончится? Стены, у которых они целовались, ища укромное место без посторонних глаз.
Выйдя из лифта, она подошла к двери и, не оттягивая, нажала на звонок. Отголоски его были слышны. Там, внутри, в квартире, он сыграл отчётливо. Сынён опять задёргала ногой, колотя каблуком по подъездной плитке. Гулкий цокот нервировал её же, но не сучи она ножкой – начнёт нервничать сильнее. Она нетерпеливо перевела дыхание, переступила с ноги на ногу. Зажав коробку под мышкой, достала из кармана телефон и зачем-то проверила время, хотя не прошло и минуты, как она тут встала. Сынён упорнее нажала на звонок ещё раз, полюбовавшись идеальным маникюром на ногте. Куда Югём подевался, пока поднимался вверх лифт? Ушёл в душ? В туалет? Свет же горел, он дома. Музыку что ли врубил в наушниках? Ох уж эта дурацкая молодежь, не доорешься, не достучишься! Девушка убрала мобильный и, сжав кулак, побила костяшками пальцев в дверь, приникнув к ней:
- Югём! Это я, Сынён! Чонён просила передать подарок, открой, пожалуйста!
Что за парень! По ту сторону и шагов-то не слышалось, не торопится или вообще игнорирует? Сынён постучала ещё, заметила, что рука покраснела на морозе и подышала на неё, и снова нажала на звонок. Может, ушёл гулять с друзьями, а свет выключить забыл? Тогда лучше оставить коробку под дверью. Но прежде чем уйти, надо позвонить и убедиться, что никого нет. Сынён в последний раз нажала на звонок:
- Тётушка? Дядюшка? Я видела свет, вы дома? Кто-нибудь! – вздохнув и понимая, что обращается к пустоте, она опять сунула руку за телефоном. Позвонит Югёму и скажет, что оставила ему сюрприз от Чонён.
Снимая блок с экрана, она услышала, как изнутри поворачивается замок, отпирая дверь. Заблокировав экран обратно, она в секунду кинула телефон в карман пальто и подняла лицо.
- Извиняюсь, если разбудила, я увидела свет и... А! – коротко вскрикнула она и резко приложила ладони к губам, словно ловя крик. Подарок выскользнул из-под мышки и стукнулся о пол.
За порогом стоял Чжебом. Ей показалось, что это был он. Но через миг ей хотелось признать, что всё-таки показалось, вернее, не хотелось, но сомнения в том, что это он, были очевидными. Это... Чжебом? На молодого человека в дверях квартиры падал подъездный свет из-за её спины. Шрам на брови, застывший взгляд, широкие плечи, и лицо... его лицо, но такое изменившееся! Чужое, жёсткое, непроницаемое, холодное. У Чжебома никогда не было холодного лица, он излучал тепло и доброту, даже его остужающая посторонних гордость была горячей для тех, кто его знал. Но этот человек перед ней... скорее это было изваяние Чжебома в камне. Однако оно смотрело на неё так, что нельзя было усомниться – её узнали.
Узнал ли он её? Ему на мгновение показалось, что это не она. Не это ли он и боялся увидеть столько лет? Не поэтому ли отказался возвращаться? Знал, что не найдёт свою Сынён, а та, которую встретит – будет другая. В лице девушки напротив, почти не изменившимся за восемь лет, не было робости, невинности, честности, открытости. В глазах напротив не было не только влюбленности, но и способности любить, и в этом всём невозможно было узнать ту первую любовь, с которой его разлучила судьба и злые люди. От неё не исходил запах дешевого, но такого сладкого аромата девчонки-школьницы, пахнущей клубничным гелем для душа и дешёвенькими духами, купленными на распродаже. Теперь она пахла дорогой туалетной водой – подаренной кем-то, потому что она никак не отражала вкус самой Сынён, она ей не подходила, она не была сладкой и фруктовой, как её сказочные мечты романтической девушки, она была терпкой и приторной, схватывающей за горло, как шёлковая удавка Османов, восточными мускусными и миндальными запахами. Будто наложница арабского шейха, пропитавшаяся в его покоях маслами и благовониями, девушка осталась без родного аромата, выветрилась подчистую.
– Я... я... - Сынён уняла дрожь в пальцах, которые отвела ото рта, чтобы заговорить и взяла себя в руки. Для актрисы непростительно не держать себя в руках и срываться на эмоции, настоящие, неподдельные. Разве она не актриса? Сынён заставила себя лицемерно улыбнуться, показывая расположение и приятность внезапной встречи. Запоздало, да, но нужно исправлять положение. Нельзя было вскрикивать, что он подумает? – Привет. Извини, если побеспокоила, я думала, что тут Югём.
Чжебом смотрел на неё долгим взглядом, пытаясь просеять через какую-то помеху временного пространства прозвучавший голос. Да, он принадлежал ей, но был не таким. Раньше – самоутверждение, сейчас – защитная уверенность, раньше – высокая переливчитость порывами соскакивающих откровений, сейчас – выверенная дозированность низковатого тембра, соответствующего глазам, запершим на замок свои тайны и не улыбавшимся так, как растянувшиеся губы.
Сынён не заметила, когда перестала стучать каблуком. Тишина от безмолвия Чжебома указала на это, расщепила пространство беззвучными пустотами и затопила напряжённой враждебностью, она выбросила девушку в бытность средней школы, где сосед по парте поначалу раздражал своей молчаливостью, пока не стал лучшим другом и первой любовью. А потом заново зараздражал из-за этого же, три года спустя, когда не мог нормально объясняться, делать предложения, обсуждать планы. Сынён испытала третий приступ ненависти к его неизменной молчаливости. «Язык у него что ли при рождении к заднице прилип?!» - возмущенно подумала она уже совсем другими, грубыми и смелыми словами, какими не мыслила и не выражалась восемь с лишним лет назад.
Чжебом не растерялся и не из вредности молчал. Такое мелкое, юношеское чувство, как вредность, свойственное ещё не переросшим подростковые баловство и шаловливость людям, давно не были в ходу у Чжебома. Кровавая, страшная и убийственная месть – только такой вид реакции на обиды существовал в его жизни вольного брата, но не плебейская, жалкая, никчёмная вредность. Он медлил неосознанно, именно прокручивая образ, голос, запах Сынён, разложившийся в его чутком наёмническом осязании на целую палитру. Как зверь, принюхивающийся к тому, кто приближается к нему – свой или чужой? – Чжебом исследовал девушку перед собой, выхватывая острым взором каждую деталь; отсутствие шарфа – легкомысленное отношение к здоровью или непереборимое желание привлекать внимание, нет снега на сапогах – почти не ходила пешком, макияж – идёт не из дома, причёска и помада в полном порядке – вряд ли со свидания, да и нет прицепившегося, одного ярко выраженного запаха одеколона, скорее смесь мимолётных ароматов, значит, была среди людей. От дыхания тонкое молочное благоухание кофе, пила капучино не далее, как два часа назад. И да – упавшая коробка с подарком подтверждала то, что она заявила через дверь. Хоть глаза лукавы и лживы, в этом она сообщила правду.
Парень присел, неторопливо и задумчиво, поднял оброненную коробку, взял её одной своей большой ладонью и, не всматриваясь особо, а вертя без каких-либо мыслей на её счёт, просто поставив объектом для привязывания взгляда, сказал тихо:
- Югёма нет. Передать ему это?
Сынён осторожно, будто щупала взором, оглядела забытые, знакомые руки в чёрных гловеллетах, но сразу же вернулась к лицу Чжебома, пользуясь тем, что он сосредоточился на коробке.
- Да. Это от Чонён. С Новым годом.
Он поднял глаза. Она произнесла так, что по тону было неясно, поздравила присутствующего или пояснила, по какому поводу передаваемый подарок. Сынён как-то дерзко улыбнулась на его очередной интервал без слов. Понимая, что вряд ли дождётся каких-либо рассказов – да и о чём? И нужны ли они? – девушка поправила ворот пальто, опять нахлёстывая одну сторону на другую, чтобы запахнуться.
- Надеюсь, я ничего не разбила. Я не знаю, что там.
- Не разбила, - с точностью достоверного знания сказал Чжебом. Он бы услышал звон или надломленный треск.
- Хорошо, тогда я пойду...п...- «Приятно было увидеться? - сама себя тотчас одёрнула Сынён. – Это ты, идиотка, хотела сказать? Приятно? В самом деле? Ну нет, при всём актёрском искусстве, позволять ему думать, что мне до сих пор что-то не безразлично – нет!». – Пока! – махнула она рукой.
Свободная рука Чжебома, технично и привычно, словно заведомо знала, как поступит, схватила Сынён за локоть и, отступая вглубь квартиры, затащила её за собой. Как Аид под землю Персефону, лишая мир весны, сильный и грубый вольный брат с Утёса богов уволок хрупкую Сынён, только и успевшую ахнуть, в прихожую, как первобытный дикарь в свою пещеру.
- Что ты де... что ты! Пусти! – Сынён споткнулась о порожек, зацепившись шпилькой, но из-за этого только быстрее перелетела через него. Чжебом поддержал её, захлопнув входную дверь. Стало темнее, потому что теперь единственным освещением была люстра, горевшая в последней комнате – спальне братьев. – Какого чёрта?! – возмутилась Сынён, заранее бесясь и догадываясь, что каждое слово будет ждать подолгу.
Чжебом поставил на обувной комод подарок и, не зажигая света, подошёл впритык к Сынён, прижав её спиной к стене.
- Ты хочешь что-то сказать? Мог бы просто попросить задержаться... - Она говорила это, тщетно веря, что для него это возможно, однажды взять, и начать нормально изъясняться. Но Чжебому проще было что-то сделать, чем произнести. Таков он был всегда, и с возрастом это качество только укрепилось. Особенно после первых трёх лет на Утёсе, где он едва не забыл родной язык. Если бы не изредка появлявшийся Бобби, ему не с кем было бы говорить, а тибетский понимать он учился очень долго. Руки с тех пор работали быстрее и лучше, чем язык, там решали они, там спасали и выручали они, и, возвращаясь к цивилизации и в большие города, Чжебом не мог по щелчку перестроиться и сделаться простым горожанином, вписаться в круг рядовых забот, где бессмысленная болтовня – обычное проведение бессодержательного досуга. Он взял ладонь Сынён, и та не посмела сопротивляться, с любопытством следя за действиями молодого человека. Подняв руку девушки, он перехватил её, сгибая пальцы, так, как берутся, когда хотят поцеловать руку, но он опустил на кисть не губы, а взгляд. На обручальное кольцо, сверкавшее бриллиантом. Сообразив, о чём думает Чжебом и какую тему, возможно, хочет затронуть, она всё-таки вырвала свою руку и, спрятав её в карман, пожала плечами: - Да, я выхожу замуж, - немного приврала она, - и что?
Он продолжал молчать. Сначала проводил взглядом её спрятавшуюся предательскую руку, а потом, прищурившись с едким разочарованием, или привычной усталостью, посмотрел Сынён в лицо.
- Что? Чего ты смотришь? – нервно повела она плечами. – Хочешь обвинить меня в чём-то? Ты что, издеваешься? Ещё скажи, что я ждать должна была? Что за укор в глазах? Ты совсем оборзел, Чжебом!
Опять вместо ответа или комментариев, он приблизился к ней ещё ближе и, ничего не говоря, поднёс губы к губам. Сынён в последний момент отвернулась, не дав случиться поцелую. Не то чтобы она не понимала, что происходит... Былые страсти имеют свойство разгораться. Даже сквозь черную футболку она видела, насколько рельефнее стало стройное тело Чжебома, она видела его возмужавшее, немного пугавшее, но всё ещё притягательное для неё лицо, она всё ещё видела в нём того Чжебома – своего, свою любовь. Первого. И была бы не против с ним всего, что бывает между мужчиной и женщиной, если бы между ними не случилось то, чего бывать между мужчиной и женщиной не должно: предательства, побега, удара в спину, смертоносного расставания, обмана и ста тонн боли, едва не раздавивших восемнадцатилетнюю девочку.
Сынён была падкой на красивых мужчин – это в ней появилось как-то постепенно, после череды подкатов от старых и страшных продюсеров и попыток пересилить себя, ходя на свидания с несимпатичными, но влиятельными и полезными персонами. Ей так и не удалось закрыть глаза на собственные вкусы и научиться торговать своим телом, как это многие делали в шоу-бизнесе, никогда не читавшая и не изучавшая Канта, она всё-таки жила его заветом «человек должен быть для человека целью, но никогда – средством», и как реакция организма на неудачное моральное насилие, в качестве эксперимента поприменявшееся в полные нужды периоды, возникло отчаянное восхищение красивыми мужчинами, сделавшееся её хобби любование. Если получалось не только посмотреть – это тоже было неплохо, да только красавчики в большинстве своём не имеют ни гроша за пазухой, а с бедняками Сынён зареклась связываться давным-давно. Все мужчины непостоянны и переменчивы, но состоятельные хотя бы компенсируют душевные терзания материально, а с бедняков что взять? Там одни только переживания, и ничего больше. Чунсу в этом плане совмещал в себе два необходимых качества: был из серии красивых кавалеров и вместе с тем обеспеченных, директор фитнес-центра, сам занимающийся в тренажёрном зале, для своих тридцати пяти он имел превосходную фигуру и плотно набитый кошелёк. Но Чжебом, прижавший её к стене, был не только красивой картинкой. Он был её прошлым, её сердечной болью, её драмой, её основой, её переломным моментом, он был огромной частью её самой. Молодой или старый, сильный или ставший немощным, опасный или надёжный, стройный, похудевший, располневший, – он всё равно бы влёк её, да и отпускал ли когда-либо до конца? Как ни странно, но имущество и достаток Чжебома вообще не пришли на ум Сынён, не заинтересовали её.
- Хватит! – прошипела она тихо в темноте. Его спина загородила ей свет. – Хватит портить мне жизнь, Чжебом! Ты однажды уже сделал это!
- Я?! – яростно воскликнул он, так быстро после её слов, что Сынён порадовалась. Сумела всё-таки извлечь из него что-то до того, как сменилось время суток! Но она сразу же пожалела о сказанном. Зачем показала слабость? Зачем показала, что для неё что-то значило его трусливое, отвратительное бегство? Зачем ковыряться в прошлом? Что сделано, то сделано, это забывается и проходит. – Я?!
- Ты, ты! Кто же ещё!
- Я испортил тебе жизнь?! – гневно переспросил он.
- Нет, блин, улучшил! – с сарказмом хмыкнула Сынён и попыталась толкнуть его, но он не шевельнулся под напором её ладони. Напротив, подёргав желваками, он сильнее прижался к ней и, схватив за подбородок, не дал уйти от поцелуя, впившись в её губы.
Сынён хотела закричать, но не было места и возможности для крика, она упёрлась в его плечи, уговаривая себя не разрыдаться и не начать высказывать всё, что накипело за столько лет, но когда руки Чжебома, нырнув под пальто, обняли её за талию и стиснули, с ней произошло что-то новое, незнакомое. На миг вспышкой появилось лицо Уёна, потом пронзила фантомная боль в челюсти и где-то в боку, так что воздух вышел из лёгких – это был пинок под ребро, страх сковал её мышцы и она, цепенея и слыша где-то в воображении, в закутках непослушной памяти угрозы и оскорбления, сжалась, задрожала и попыталась закрыть голову руками, хотя руки, превращаясь в ломкие стебли бесполезной защиты, вытянулись и неестественно выгнулись. Перекошенная и искажённая, подменившая гордую и язвительную, она стала чем-то средним между той, давней Сынён и нынешней.
Чжебом сразу же отпустил её и отступил, видя происходящее. Не реагирующая ни на что Сынён дрожала и плакала, ёжась у стенки. Парень нажал на включатель. От яркого света девушка пискнула, будто её ослепило, но распахнула глаза, не узнающие помещения, и плавно начала приходить в себя.
- Кто? – пробасил Чжебом.
Сынён непонимающе поморщилась, возвращаясь в реальность. Боли не было – ей показалось. Шум и злобный голос в голове затих, отступившая темнота увлекла с собой кошмар.
- Я спрашиваю – кто?! – более грозно спросил Чжебом.
- О чём ты? – загоняя слёзы внутрь, стала поправлять одежду, отвлекаясь на это, девушка.
- Ты знаешь.
- Не имею представления, - она одернула платье, чуть поднявшееся вверх из-за того, что было сжато на талии. Указательным пальцем она осторожно провела под глазами, вытирая слёзы, чтобы не размазать тушь или подводку. Взгляд забегал в поисках зеркала – не растеклись ли уже чёрные пятна?
- Знаешь, сколько я изнасиловал женщин за эти годы? – задал вопрос Чжебом. Сынён шокировано на него воззрилась. Не испугалась – нет. Она никогда бы не подумала, что этот человек применит силу против женщины. Никогда. Но что же теперь? Стоит начинать бояться? Он может проделать это с ней? Повторить содеянное Уёном? Сынён осторожно косилась на него, готовясь ко всему. Сил отбиваться у неё не будет, она ничего не сможет сделать. А захочет ли? Ведь это Чжебом. Не кто-то другой, не какой-либо там, не незнакомец, не случайный ухажёр. Это Чжебом. Её первый. – Достаточно, чтобы знать, как они себя после этого чувствуют и ведут, - отчеканил он и, вновь взяв её за подбородок, уже менее резко, заставил посмотреть себе в глаза. – Поэтому я спрашиваю – кто? Имя, и кто он.
- Какая тебе разница?
- Кто он, Сынён! – наконец, назвал он её. Она вздрогнула.
- Какое твоё дело?
- Имя!
- Да что ж ты заладил!
- Мне выяснить самому? Не думай, что я не смогу.
- Хорошо, его зовут Чжан Уён, у него какие-то автосервисы в Сеуле, я о нём не много знаю. Доволен? – Сынён, не владея руками, стала застёгивать пальто, попадая пуговицами в отверстия со второго-третьего раза. Чжебом, как всегда молча, следил за её движениями. Ей захотелось ударить его по лицу, обвинить его, выговорить всё, что накипело, задеть его, чтобы он тоже выдал хоть что-то, что было в нём. Неужели не было? Неужели ничего не осталось, кроме желания опять овладеть ею, овладеть и скрыться, как восемь с лишним лет назад? Девушка презрительно поморщила носом и, желая нанести болезненный удар, сквозную рану, сказала: - И что ты сделаешь? Ничего! Всё, что ты можешь – это убежать, как тогда. Трус!
- Убежать?!
Чжебом едва не пошатнулся. Когда-то, вечность назад, попав на Утёс богов, он думал что-то о том, какие мысли придут в голову Сынён, что её надо оповестить, успокоить, но потом, испугавшись, что она не дождётся его, замкнулся и, действительно, струсив, но в другом, отгородился от информации, соответственно, не давая ей ни приходить к нему, ни уходить от него. За долгие и бесчисленные месяцы он растерял какие-либо предположения и догадки, он принимал только данность и происходящее, взрослея, костенея и ужесточаясь. Он забыл, что в глазах Сынён всё могло выглядеть именно так, забыл развеять подозрения, успокоить. Но возможность сделать это появилась слишком поздно. Когда он впервые после исчезновения, украдкой, не желая всполошить родителей и кого-либо ещё, пробрался в родной двор и нашёл младшего брата – Югём никогда не выдавал его и умел хранить серьёзные тайны! – о Сынён уже хватало слухов и, хотя Чжебом никогда и ничего о ней не спрашивал, какое-то информационное поле и коллективное бессознательное давало ему понять, что поезд ушёл, её жизнь понеслась дальше бурным потоком горной реки. Мог ли он считать, что легко порхающая по съёмочным площадкам, меняющая женихов и улыбающаяся с рекламных постеров красавица таит на него злобу и ей есть дело до того, куда он делся?
- Убежать? – спокойнее и тише, но всё так же гневно дыша, переспросил Чжебом.
- А разве это не так? – хмыкнула Сынён. – Впрочем, мне не важно, что тобой руководило. Плевать. Ты-то себя трусом вряд ли когда-либо признаешь. И мне всё равно, как и тебе.
Чжебом уже готовил речь, почему он пропал, что с ним случилось, куда его увезли, каким образом это произошло, но режущие слова Сынён и её циничный взгляд взбудоражили в нём прежнюю гордость. А если ей на самом деле всё равно, и она махнула рукой на его пропажу, не пожелав разобраться в произошедшем, то для чего ему распинаться? Для чего унижаться теперь и доказывать? Кому объяснять? Этой меркантильной карьеристке, которая, скорее всего, с облегчением вздохнула после его пропажи – не стало ревнивого ухажёра, мешавшего крутить с богатыми мужиками. Пусть считает его, кем угодно. Ей плевать? Тогда ему тоже. Он открыл дверь и распахнул её, давая понять, что больше никого не держит. Сынён, приподняв один уголок рта в саркастичной усмешке, бросила на него прощальный взгляд и вышла. Не дожидаясь лифта, она сбежала по лестнице на своих тоненьких каблуках, вырвалась из подъезда, как из клетки и, будто задержала дыхание в начале пути, хватанула на улице ртом воздух. Мороз обжёг горло и лёгкие. Скрежеща зубами, Сынён выдержано и профессионально дошла до своей квартиры с безупречным выражением лица, оповещающим о том, что всё в порядке и жизнь прекрасна.
  Чеён несла из кухни в зал две чашки чая. Она спросила разувавшуюся Сынён:
- Будете с нами? Налить?
- Нет-нет, я устала, лягу спать.
  Пройдя в ванную, она включила воду и посмотрела в зеркало над раковиной. Косметика не подвела, ничего не потекло. Но её гложила другая мысль – что увидел Чжебом? Какими глазами он её увидел? Красивой? Всё той же? Раскаялся ли он? Зачем он попытался поцеловать её? «Разве я не достаточно узнала мужчин? – подумала Сынён. – Они всего лишь похотливые, бездушные засранцы, которым насрать на содеянное когда-либо, если они чего-то хотят, то расшибутся в лепёшку, изобретут любую легенду о своей невиновности и непричастности, лишь бы получить желаемое. Сколько женщин покупается, ведётся снова и снова, наступает на те же грабли. Я не буду такой, как они. Не хватит ли с меня?». Сынён стёрла макияж, умылась, нанесла все крема, соблюдая ритуал сохранения красоты и молодости, вернула актёрскую маску легкомысленности и вышла из ванной. Девчонки, забравшись под общее одеяло, продолжали смотреть фильм, но уже с чаем. За диваном, в углу между ним и окном, стояла метровая искусственная ёлка в огоньках, по карнизу вились гирлянды. Всё было так тихо, уютно, по-домашнему. Улыбнувшись им и пожелав спокойной ночи, Сынён прошла в спальню, разделась и легла. В тёмной комнате не было ни отголоска праздника, совсем как в её душе. Пропищал мобильный. Девушка подскочила и, несмотря на все мысли в ванной, что Чжебом лишь портит её жизнь и впускать его обратно – это преступление против самой себя, всем сердцем понадеялась, что это он до сих пор сохранил её номер и написал что-то вдогонку. Ей хотелось, чтобы он продолжал пытаться, терзался и рвался к ней и дальше, и теперь бы она поступила с ним так, как он с ней. Но сообщение было от Чунсу, и внутри всё упало, угасающее солнце энтузиазма скрылось за горизонт и от обиды сковало грудь. «Ты добралась до дома? Всё хорошо? Ещё не спишь?» - писал ей тот, с кем она была помолвлена. Сынён наспех ответила: «Уже ложусь, безумно устала. Спокойной ночи!». Отключила звук, отшвырнула телефон и, упав на подушку и накрывшись с головой одеялом, неслышно заплакала.