Сенполия

8

Первым делом я еще раз позвонил Джеку и начал расспрашивать его о Виоле, обо всем, что ему было известно, а таких вещей оказалось много. Он до сих пор помнил ее старый адрес, куда он частенько захаживал в школьные годы. Ее родителей часто не было дома, и они постоянно сидели у нее, слушали музыку и разговаривали, о чем конкретно он не сказал. Да и вряд ли у него бы получилось. Скорее всего, это были такие разговоры, которые часто рождаются, когда два одиноких человека находят друг друга, далекие, но такие близкие, они придаются грезам, разговаривая даже не столько друг с другом, сколько просто так, ради ощущения того, что они, наконец, кем-то услышаны, и мысли их, облачась в слова, после долгого заточения, наконец, вышли на прогулку.

Джек долго придавался этим тёплым воспоминаниям о Виоле. Он рассказывал и о пирогах, которые ее мама покупала в пекарне рядом с домом, чтобы возместить отсутствие домашних, но как говорила Виола, они были вкуснее и она никогда не жаловалась, и о ее любимых кактусах, которых у нее было семь, это же было и ее любимое число, у каждого кактуса было свое имя, свой индивидуальный горшок. Виола расписывала их сама, специально для каждого любимца, и вообще она очень хорошо рисовала, в основном незатейливые рисунки, состоящие из различных линий и геометрических фигур, но и портретами она тоже иногда баловалась. По словам Джека, они часто сидели в парке недалеко от школы, и она делала наброски пожилых людей, одиноко сидевших на лавочках, они вызывали у нее особый интерес.

С огромным рвением, она вырисовывала каждый изгиб, каждую складку и морщинку, в этом она была перфекционистка, отчего Джек постоянно покупал ей ластики, которые жили в ее руках всего несколько дней. Также он отметил, что в комнате у нее царил хаос, все валялось на полу, от оберток конфет, до дорогих платьев, аккуратно свернутых в клубок, которые ей постоянно покупала мама, ни одно из них не подошло, она, казалось, не заботилась о размере, покупала все без разбора и на несколько размеров больше или даже меньше, но так ни разу не попала в точку.

Несколько раз он лично помогал ей прибираться, но чище не становилось. Он повесил полочки для ее безделушек, которые также беспризорно валялись то там, то тут, притащил откуда-то, он сам не помнит откуда, тумбочку, которую они вместе раскрашивали, но даже так, она совершенно не подходила богатому интерьеру комнаты. Лучшие дизайнеры города разрабатывали его, дорогая мебель, шторы, ковер, абстрактные картины, такие же холодные и безжизненные, как и стены цвета слоновой кости, вазы с искусственными цветами и небольшая неоновая вывеска, на которой в буквальном смысле ядовито, опасно красным пылала мотивирующая надпись. Даже небольшой книжный шкаф был забит книгами, которые выбирались по цветовой гамме, но никак не по их содержанию. Наверное поэтому, там и царил вечный беспорядок, чтобы хоть немного чувствовалось, что в этой комнате кто-то живет, и не зрелая успешная бизнесвумен, а обычная девочка-подросток со своими страхами и мечтами и легкой тенью бунтарства на красивом лице. А еще она иногда играла на старой гитаре своего дедушки, знала всего несколько аккордов, но это не мешало ей наслаждаться перебиранием струн. Она сосредоточено смотрела за своими пальцами, словно вот-вот они разбегутся, словно дети по детской площадке, боясь сбиться, а если она все-таки сбивалась, то начинала заново, так, что и сам Джек невольно выучил несколько песен, она щурилась, и на носу у нее появлялась маленькая горбинка. Когда она совсем увлекалась, растворялась в незатейливой мелодии, то начинала тихо петь, фальшиво и безобразно, ни голоса, ни слуха у нее не было, но пела она с такой страстью и грустью, так самозабвенно, что нельзя было усомниться в том, что она прирожденная певица. Пела она, прежде всего, сердцем, а таких куда меньше чем тех, кто просто поет, голосом, так сказать.