La plus belle

Intermedio. La miséricorde

Замок долго не хотел поддаваться, но в итоге уступил, глухо щелкнул, и дверь отворилась. Осознавая, что дороги назад теперь не будет, и внутренне вздрагивая от этой мысли, Эжени скользнула в апартаменты Жюли — полутемные из-за плотно задернутых штор, не пропускающих извне ни одного отблеска только-только пробудившегося рассвета. Стараясь ступать как можно тише (как же жалела она в тот момент, что ей не могло передасться каким-то чудом на время умение Полины передвигаться неслышно, как призрак!), Эжени подбежала к кровати, откуда доносилось хриплое, сорванное дыхание спящей. Жюли, пребывавшая в полуобмороке, не услышала вторжения; даже когда Эжени, склонившись над ней, потрясла ее за плечо, она очнулась не сразу.

— Ты... — в придушеном сипении, вырвавшемся из ее груди, с трудом можно было различить слова. — Почему ты здесь...

— Пойдем, Жюли, — сколько ни храбрилась про себя Эжени, любая секунда задержки, влекшая за собой лишнюю возможность оказаться застигнутой, заставляла ее сердце холодеть. — Тебе нужно уходить отсюда. Ты должна жить. Я выведу тебя, только пойдем...

Жюли, казалось, не понимала ее: слепо заворочалась, пытаясь отстранить ее руки, и, когда ей это не удалось, снова закрыла глаза.

— Сумасшедшая... — произнесла она, обессилев, и тогда Эжени схватила ее обеими руками за плечи, с силой встряхнула.

— Давай же! — вскрикнула она почти в отчаянии и тут же, опомнившись, заговорила тише. — Давай, поднимайся. Другого шанса не будет.

Ее последние слова будто кольнули Жюли, пробуждая в ней что-то, что готово было уже уснуть вечным сном. Разлепив веки, хозяйка апартаментов вновь посмотрела на Эжени, но на сей раз взгляд ее был более осмысленным, хоть и тронутым поволокой изнеможения.

— Скорее, — боясь, что упустит этот миг просветления, и Жюли ускользнет от нее, как вода сквозь тщетно стиснутые пальцы, Эжени поторопилась поднять ее с постели. — Одевайся быстрее. Уйдешь через черный ход.

Жюли не задавала вопросов — извлекла из шкафа простое черное платье, облачилась в него не без помощи своей незваной гостьи, на голову надела шляпку с плотной вуалью, которая надежно скрыла ее лицо. Теперь Эжени с трудом различала ее взгляд, видела лишь губы — обескровленные, будто истончившиеся в нить, они кривились в едкой, полубезумной усмешке.