Ира и Лиза "Воскресни за 40 дней"

Глава 25

Хотелось стереть память. Умереть снова. Забыться, утонуть в реке и провести последние дни своей «жизни» в ее ледяных объятьях. Застыть. Сломаться, зарыдать, завыть.

Лиза сидела в комнате для допросов. Возле дверей топталась Катя с перебинтованным плечом. После пережитого она не до конца пришла в себя: я уже не видела огонька в ее глазах – особенности, возвышавшей девушку над другими. К нам приближался Кессинджер. Теперь, когда этот мужчина прочно занял место в нашей жизни, я обратила на него должное внимание.

Звуки его шагов отдавались от стен. Уверенные, твердые, короткие. Он предстал перед нами во всей своей мужской красе. Он был высок. Ткань рубашки облегала твердые мышцы. Черные, коротко подстриженные волосы были частично скрыты под фуражкой; темные и густые брови слегка напряжены, и над ними пролегли две тонкие морщины; нос прямой. Обветренные губы, налившиеся кровью, и мощный подбородок, именно он и придавал выразительность его овальному лицу. Глаза темнее дна озера, почти сливались со зрачками.

– Как вы? – спрашивает он Катю, и та нервно вздрагивает.

– Что будет с Лизой ? Она ведь ни в чем не виновата! – Она хватает его за грудки, но не в порыве ненависти. Слабость. Она сдерживает слезы, но надтреснутый голос выдает ее. – Я хочу присутствовать на допросе!

– Мне жаль, но вам туда нельзя.

Катя не сразу отпустила его. Как за ускользающую последнюю надежду, она цеплялась за его куртку.

Мы зашли в комнату. Я не обратила особого внимания на ее вид – к черту. Но общая мрачность бросалась в глаза. Здесь было не так тепло, и стены, казалось, вот-вот сомкнут всех в своих тисках и раздавят.

Лиза сидела за столом. Кессинджер медлил. Стоял возле двери и не спускал с нее печальных глаз. Он тянул, боялся начать допрос. Хотел отдалиться от него настолько, насколько мог. Но час пробил. Кессинджер сел за стол.

– Лиза?

Стены поглотили его глухие слова.

Девушка  подняла взгляд. Заметила меня и тут же отвернулась.

Убийство Хагрида пало на плечи Лизы. Она того и не отрицала. Смирилась со всем, отчаялась настолько, что приняла грех, к которому не имела никакого отношения.