Эндшпиль за чёрных

IX. Цугцванг

Нина простила мне мои заграничные похождения, зато не простил Спорткомитет: я получил серьёзный выговор за своё аморальное поведение и запрет покидать Советский Союз в ближайшие полгода — если сравнивать с участью Миши Литвинова, которого за посещение казино лишили права участвовать в соревнованиях и выезжать из страны на год, то мне ещё повезло. Ко всему прочему, выяснилось, что помимо сувениров я привёз с Кюрасао неплохой букет венерических заболеваний, которые мне предстояло лечить долго и нудно, и, разумеется, скрытно, дабы окончательно не разрушить свою и без того подмоченную репутацию. Примерно тогда же, когда я узнал о своих постыдных диагнозах, из Америки пришло первое письмо, в котором Флетчер использовал в мой адрес всю известную ему нецензурную лексику и продемонстрировал неплохие познания в области русского матерного. Гневное послание сводилось к тому, что мне, в мои двадцать пять, пора бы уже освоить элементарные методы контрацепции и не пренебрегать им ради сиюминутного удовольствия. Я очень хотел ему ответить, что о безопасности следует беспокоиться обоим партнёрам, но не стал этого делать, просто проигнорировав пламенную тираду американца. В ближайшие несколько месяцев я получил ещё несколько конвертов с нью-йоркским адресом, содержимое которых было достаточно нейтральным: шахматный гений рассказывал о своей жизни после турнира и складывалась она явно так себе: дед учинил одарённому внуку страшный скандал (похоже, у них это было семейным) из-за того, что тот позволил обойти себя «какому-то русскому недоумку» — тут явно имелся в виду Литвинов, сестра перебралась на съёмную квартиру, оставив Флетчера один на один со своим вздорным родственником, интерес общественности к юному гроссмейстеру явно поугас, вдобавок серьёзно заболел кот, а у его владельца бонусом обнаружили депрессию. В итоге шахматист умудрился снять отдельное жильё вместе с бывшим одноклассником-разрядником, по совместительству ветеринаром, начал практиковать частное репетиторство, ну и, конечно, приглашать к себе репортёров из жёлтой прессы, которым охотно рассказывал откровенные небылицы о том, как против него строили всевозможные козни его оппоненты. На местные турниры Флетчер тоже пробивался, хотя приглашать его теперь стали значительно реже, а результаты он выдавал похуже, чем до турнира претендентов, но, тем не менее, американец всё равно умудрялся держать планку и не давал забыть о себе. Правда, время от времени в его письмах проскальзывали тоска и безысходность, но они моментально скрывались за общим — чаще ровным, а иногда и достаточно оптимистичным настроем, и я не придавал этим тревожным звоночкам особого значения. Сейчас понимаю, что зря — будь я немного повнимательней...