Дома меня встретила гробовая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем кухонных часов с кукушкой — Нина последнее время пропадала на съёмках и задерживалась там допоздна. Чувствуя себя опустошённым, я механичски заварил себе чай, принял душ и собирался отправиться спать, когда знакомое чуство тревоги сдавило мне горло. «Проклятый Флетчер», — подумал я, набирая рецепцию отеля, о котором однажды вскользь упомянул молодой гроссмейстер. Приятный женский голос на другом конце провода сообщил, что да, в их гостинице в самом деле проживает американский шахматист, и он буквально недавно вернулся к себе в номер и попросил ни в коем случае его не беспокоить. Меня такой ответ вполне удовлетворил и я, поблагодарив девушку-администратора со спокойной душой положил трубку. Я был уверен, что шахматное дарование пострадает денёк-другой от столкновения с суровой реальностью, а потом придёт в себя и снова заявится ко мне, либо же в клуб. Однако никто никуда не заявился ни через день, ни через два. Слегка взволнованный, я опять связался с гостиницей и узнал, что этим утром Фрэнсис Флетчер улетел обратно в США. Что ж, похоже, что наш последний диалог произвёл на него слишком сильное впечатление. Однако никакой вины за собой я не чувствовал — я ведь всего лишь сказал правду, а то что правда оказалась горькой и нелицеприятной, это нормально: жизнь — не сахар, и чем раньше смиришься с данным фактом, тем лучше будет для тебя самого. Так что я продолжил жить своей прежней жизнью, разве что теперь заглядывал в почтовый ящик чуть чаще чем обычно. Писем не было. А неделю спустя после описанных событий шахматный мир потрясло известие о бесследном исчезновении молодого гроссмейстера.
Полиция Нью-Йорка стояла на ушах, в частности благодаря Кэтрин Флетчер, сестре пропавшего, так как, похоже, больше никого не заботила его судьба: даже родной дед юного гения оставался безучастным. Впрочем, так было лишь на первых порах, когда многие не верили в серьёзность происходящего, резонно полагая, что это лишь очередная попытка привлечь внимание. Даже я поначалу был убеждён в том, что исчезновение — не более, чем фарс и инсценировка эмоционально нестабильного скандалиста, но на деле всё оказалось гораздо страшнее.
Ближе к середине ноября я получил послание, но не от Флетчера, а от его родственницы, которая буквально умоляла меня приехать в Нью-Йорк, уверяя, что именно я стал причиной пропажи её брата и, скорее всего, только мне под силу заставить его вернуться. Данное заявление меня откровенно огорошило и я даже подумывал не выбросить ли мне конверт в мусоропровод, чтбы лишний раз не напрягаться, но совесть победила и я наскоро накатал лаконичный ответ, сообщая, что вылечу так скоро, как только получится — благо, в ближайшие дни истекал срок запрета на выезд. Да, я знал, что выпросить разрешение на поездку заграницу, и не куда-нибудь — а в самое сердце капиталистического общества будет крайне непросто, не говоря уже о том, что перелёт предстоит тяжёлый, а еду я далеко не на курорт, но отступать было поздно. В конце концов, Флетчер был моим приятелем и бросить его в беде я не мог.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Эндшпиль за чёрных
General FictionЯ никогда не любил каяться, хотя за свою жизнь совершил немало нехороших вещей. Однако сейчас, созерцая белизну больничных потолков, я думаю о том, что когда-то давно стал причиной гибели восходящей звезды шахмат, и чувство вины снова сдавливает мне...