Шрамы на память [ЗАКОНЧЕН]

Мы - Города

- Мест, к сожалению, у нас нет.
      Очень полная, даже тучная молодая директриса интерната для трудных подростков – Евгения Петровна – виновато жмет плечами и вскользь поправляет пышную прическу. Яркие пухлые губы, накрашенные слишком толстым слоем помады, красивый маникюр на коротких пальцах, приятный аромат резковатых, но в целом очень хороших духов, витающий по кабинету, стоит только в него войти – буквально все в ней говорит о ее постоянном нахождении в очень активном поиске второй половинки. Как и отсутствие заветного кольца на безымянном пальце правой руки. На вид ей было около двадцати восьми-тридцати лет, и, несмотря на полноту, ее лицо вполне можно назвать привлекательным.
      Она снова виновато опускает накрашенные глаза, сцепляет пальцы в замок и тяжело вздыхает, будто этот ее отказ мне носит некий личный характер.
      - Мне очень жаль. Вижу, что Вы прекрасный специалист, Арсений Сергеевич. Но помочь ничем не могу. Все вакансии заняты, и, надо признать, контингент у нас довольно молодой. Так что даже чьего-то ухода на пенсию ждать пока бесполезно. Поэтому – увы.
      В общем-то, это было ожидаемо. И хотя неприкрытая лесть про «прекрасного специалиста» мне приятна, таким я себя назвать ну никак не могу. Налицо слишком маленький опыт работы, что послужило отказом в предыдущем детском доме. За неделю я обошел уже три приюта, и два остальных мне отказали по причине полной укомплектованности. Касательно же этого небольшого интерната, несмотря на премилую директрису, я и не питал особых иллюзий. Скорее, шел уже на удачу, чтобы потом с чистой совестью отправиться домой.
      Вот тебе и «работа без проблем». Уже третий отказ и все меньше перспектив устроиться по специальности. Не хочется признавать, но старая добрая перспектива сторожки, пусть на этот раз уже московской, но снова и снова начинала маячить перед глазами. А что? Опыт имеется и немалый. Успехов на той работе у меня тоже было не в пример больше, чем в детдоме. А уж про отношения с начальством так и вообще говорить нечего.

      - Ну, нет, так нет, - выдавливаю из себя наиболее милую из улыбок и поднимаюсь с мягкого кресла, - спасибо, что уделили мне время.

      Наверное, это и к лучшему. При всем моем показном рвении снова работать в интернате мне не хотелось. Как, в общем-то, и в детском доме. Но прежде чем пускаться в доблестное «свободное плавание» по профессиям, стоило все же хотя бы попытаться устроиться по специальности. И кто бы мог подумать, но много лет назад устройство на работу не носило столь грандиозного характера, как сейчас. Теперь же для меня, насквозь консервативного, почти уже возрастного человека, это стало поистине грандиозным жизненным событием, на которое пришлось бросить все силы и выдержку. Подумать только, а ведь некоторые люди меняют работу по несколько раз в год! Подобное точно не про меня.

      - Это меньшее, что я могу, - Евгения Петровна спешно поднимается вслед за мной и обходит свой стол, становясь напротив, - я бы вас даже на полставки взяла, но не могу никак. Занято все, под завязку.

      Она старательно вытягивается в полный рост, распрямляет спину, но все равно едва ли достает мне до плеча, несмотря на высокие тонкие каблуки. Широкая блузка не скрывает пышного не по годам бюста и выпирающего живота, но зато черная юбка выгодно подчеркивает удивительно стройные для такой комплекции ноги.

      - Да я все понимаю. Спасибо еще раз.

      Евгения Петровна удрученно цокает языком и неподдельно расстраивается. Теребит край бирюзовой блузки, переминается с ноги на ногу, а потом, словно осененная внезапной идеей, резко вскидывает голову.

      - Здесь, на соседней улице детский дом большой. Может, попробуете туда обратиться?

      Ей явно неприятно, что пришлось отказать мне. И ее извиняющийся тон, и эти заискивающие заглядывания в глаза. Прошлый раз в работе мне отказали гораздо резче и прямолинейнее, нужно признать. Пока я гадаю, связано ли это с ее простой человеческой порядочностью и вежливостью, или же я просто приглянулся ей, Евгения Петровна уже продолжает тараторить вовсю.

      - Он тут, недалеко совсем. Давайте, я вам адрес напишу?

      И как бы ей поаккуратнее сообщить, что оттуда меня выперли буквально час назад?

      - Там очень много воспитанников, я знаю. Так что у них, наверное, жуткий недобор и…

      - Я уже там был, Евгения Петровна, - вклиниться в ее словесный поток оказывается достаточно сложно, - буквально перед тем, как прийти к вам. К сожалению, там сочли мой опыт работы недостаточным.

      Она тускнеет прямо на глазах, так очевидно, что теперь мне становится едва ли не совестно перед ней. Я явно расстраиваю барышню своими неудачами на профессиональном фронте.

      - Да?... Ну и напрасно, я считаю. Потеряли отличного педагога.

      Похоже, дело все-таки в симпатии. Иначе с чего бы ей быть так уверенной в том, что я непременно «отличный педагог». Пока я формулирую нечто из разряда благодарности вперемешку с неизбежным прощанием, Евгения Петровна вдруг снова загорается.

      - А знаете, тут в соседнем районе недавно детский сад построили! Чуть не забыла! И там сейчас как раз воспитателей набирают! Ой, как хорошо, что вспомнила. Я сейчас вам адрес напишу и заведующей позвоню. Мы с ней недавно на одном совещании познакомились. Прекрасная, чуткая женщина. Уверена, вы ей непременно понравитесь!

      Сопротивление, очевидно, бесполезно. Пока она торопливо ищет бумажку, чтобы написать адрес, в моей голове лихорадочно бьется о стены и безнадежно пытается уложиться пугающее новое словосочетание «детский сад».

      Наверно, все-таки придется вернуться в сторожку.

      - Вот, держите, - протягивая мне несчастный клочок бумаги, директриса едва ли не сверкает от переполняющего ее счастья, - вы идите, а я пока Маришке позвоню. Она вас ждать будет.

      Разубеждать ее жутко не хочется, поэтому принимаю листок и рассыпаюсь в корявых благодарностях, одновременно пятясь к двери. Евгения Петровна провожает меня до самого порога, жутко довольная собой и услугой, столь щедро мне оказанной, и крепко сжимает на прощание мою руку.

      - До свидания, Арсений Сергеевич! И удачи Вам!

      - До свидания. Спасибо!

      Стоя уже в парке, через дорогу от интерната, я нащупываю листок в кармане кожаной куртки. Сентябрь выдался на редкость неустойчивым, и если с утра светило солнце, обещая прекрасный денек в старом добром стиле «бабьего лета», то к вечеру могло шарахнуть едва ли морозом. И обманутые утренним солнцем граждане, одетые до обидного не по погоде, вечерами вынуждены были добираться домой едва ли не бегом, неизбежно промерзая до самых костей. Сегодня же все шло по обратному сценарию. Утро встретило почти зимней прохладой и абсолютно серым, унылым, тяжелым небом, без намека на солнце. Однако к обеду первые лучики уже проклюнулись, и сейчас, за время, которое я провел в беседе с Евгенией Петровной, горизонт очистился окончательно. Небо разъяснилось, а тучи разошлись, открывая взгляду приятную лазурь и легкие белоснежные облака.

      И стоя сейчас в плотном свитере и кожаной куртке, чувствуя, как по спине уже стекают мелкие капли пота, я готов спорить, что у природы есть собственное чувство юмора.

      - Блять, ну какой детский сад?.. – бормоча самому себе под нос, я, наконец, читаю содержимое записки.

      Адрес и банальное название «Теремок» выведены аккуратным, почти каллиграфическим почерком и кричаще алой пастой. Почему-то до этого времени я даже не задумывался об этой сфере работы для людей с педагогическим образованием. Конечно, профессия специфическая, что и говорить. Но, с другой стороны, явно не специфичнее того же интерната или приюта. Все-таки в саду всего лишь крошечные детишки, наверняка, крушащие все и вся на своем пути, а не прожженные, часто абсолютно безбашенные подростки или одинокие, психологически замкнутые сироты, к которым едва ли подберешь нужный ключ.

      От этой мысли меня едва не передергивает.

      Уже проходили. Подбирали ключи, разгадывали загадки и играли в тягучие, но такие интригующие молчанки. Тогда это казалось чем-то загадочным, влекущим, подогревающим любопытство и профессиональный интерес. Сейчас – глупостью и тратой времени, которая привела меня в итоге к тому, что я остался без работы.

      В конце концов, чем черт не шутит? Ведь просидел же сторожем несколько лет – и ничего. Никто не заклеймил неудачником, и жизнь на этом не остановилась. Никто не запрещает попробовать. Если получится, можно будет параллельно подыскивать что-то другое, более подходящее, зато не сидеть на мели. И на шее Лешки, который, в отличие от меня, устроился очень и очень неплохо. Клиника, в которую его взяли главой нейрохирургического отделения, была громадной и новой, оборудованной по последнему слову техники. Частное заведение легко отличить от государственного, с этим в нашей стране не поспоришь. Конечно, цены там тоже были, мягко говоря, фантастическими. Но сфера не простая, операции на мозге не могут стоить дешево, а бесплатных операций по льготам и квотам многие просто дождаться не могут. И, если позволяют финансы, с радостью и хватаются за любую соломинку. Лично для меня спекулировать на подобном довольно низко, однако предприимчивые люди находят способ делать большие деньги едва ли не из воздуха. Поэтому медицина так же осталась в стороне. И, судя по плотной записи клиентов и неиссякающему потоку новых желающих, клиника, в которую устроился Леша, недостатка в пациентах не испытывала даже несмотря на недешевый прайс.

      Новая работа ему нравилась. Конечно, к уже ставшим для него обыденным сложнейшим операциям добавилась теперь еще и руководящая струя. Он стал заведующим отделением и имел в подчинении двадцать пять человек, включая медицинских сестер и другой обслуживающий персонал. С этим у него пока не клеилось – руководить двумя ассистентами на операции, как оказалось, гораздо проще, чем целым штатом сотрудников, как он сказал мне спустя первую неделю работы. Но Лешка не унывал.

      В отличие от меня, до сих пор тщетно шнырявшего по большому городу в поисках работы. Щербаков не раз и не два оговаривался, что не торопит меня. Его зарплаты вполне хватит на нас двоих. В этом он был абсолютно прав, заработок у него стал, и впрямь, более чем достойный. Однако собственная работа была вопросом принципа, нежели наших с ним отношений. Жить на его деньги – значит зависеть от него уже полностью. Мало того, что мы поселились в комфортабельной квартире его родителей, так еще и материально связать нас друг с другом мне категорически не позволяла собственная совесть.

      Мою старую квартиру я не продал. И решил не продавать вовсе. Денег от ее продажи на покупку жилья в Москве точно не хватит, а отрезать все пути к отступлению мне совсем не хотелось. Лешка предложил сдавать ее, однако в небольшом городке вряд ли на съемное жилье был большой спрос. Так или иначе, вопрос с моей квартирой я решил оставить на никогда не подводящий, исконно русский, недосягаемый «потом». В конце концов, сдать ее можно будет через Димку Позова или ту же Оксану.

      Ребята, надо признать, были в прямом смысле очень огорошены новостью о переезде. И если в случае с Оксаной я мог назвать ей истинную причину смены места жительства, то вот с Позовым все было сложнее. Димка искренне не мог понять моего довольно спонтанного решения о переезде. Да еще и куда? В Москву!

      - И что ты там забыл, Арс? Нафига тебе это?

      Этот разговор у нас состоялся за полторы недели до отъезда. Мы с Димкой традиционно встретились в нашей кафешке, где Позов тоже традиционно, строго два раза в неделю баловал себя свято запрещенным женой фаст-фудом.

      - Мне просто сменить обстановку хочется, Дим. Серьезно, я так засиделся здесь, что вообще не помню, когда я в последний раз куда-то отсюда уезжал.

      - Но почему именно в Москву? Где ты там жить будешь?

      - Сниму квартиру, наверное. Ну, или комнату, на худой конец.

      - Ага, - скептично замечает Дима, активно жуя любимую картошку фри, - на свою зарплату ты там, если только, коврик у двери снимешь.

      - Значит, первое время придется ютиться на коврике, - отвечаю ему беззлобно, так как в словах Позова нет ни капли ехидства или насмешки. Он прав во всем, что говорит. И цены на жилье в столице – не исключение.

      - А что с работой? Подыскал уже что-то?

      - Да, наклевывается одно местечко. В детском доме, - тут вру нагло и в лицо, попутно мучаясь внутренними угрызениями совести, но мой и без того спонтанный отъезд, даже еще и в неизвестность и без заранее найденной работы, будет смотреться ну очень неубедительно и подозрительно, - пообещали декретную вакансию. А там, дальше, будет видно.

      Верит Димка мне или просто делает вид – сказать решительно невозможно. Он лишь бросает на меня искренние озадаченные взгляды и неодобрительно качает головой.

      - Опять детский дом? Ты же говорил, что больше с ними связывать жизнь не хочешь?

      Было дело. Я, действительно, такое говорил. И только сейчас, запоздало, вспоминаю об этом, лихорадочно продумывая варианты отступления. Надо было про интернат сказать. Или про школу, на крайний случай. Но нет, блять, брякнул именно про приют.

      - Да, помню. Но вариантов пока нет. Вот и пришлось согласиться на детдом. Не думаю, что задержусь там.

      - Как ты, однако, наработался у Шеминова, - бухтит Позов, - впрочем, не могу тебя судить. В последнее время, когда я дорабатывал, Стас стал совсем невыносимым. Наверное, работа все-таки доконала его. Нервы ведь надо иметь железные, что и говорить.

      Великим усилием воли заставляю себя лишь коротко молча кивнуть и проглотить про себя едкую усмешку. О да. Работа Шеминова, наверняка, ему бедному, вымотала все нервы. А еще карманы набила под завязку, уроду этому. Воспоминание о нем коробит, отдается глухим ударом, но я вовремя успеваю задавить распаляющуюся искру до взрыва пламени. Зря Димка вообще вспомнил о нем. Однако я не успеваю перевести тему, как Позов увлеченно продолжает.

      - Он, кстати, на пенсию месяц назад ушел. Не помню где, краем уха услышал. Говорят, вроде из города уехал даже.

      Меня все-таки накрывает. Пока Дима взахлеб рассказывает мне все, что знает про нового директора детского дома, я на несколько секунд выпадаю из реальности. Перед глазами проносится слишком много событий, от которых голова начинает идти кругом: мое трудоустройство в тот злополучный приют, знакомство с Шеминовым, который при первой встрече произвел на меня очень хорошее впечатление, мои первые дни работы воспитателем и, конечно, встреча с Антоном.

      Блять

      И когда от его имени меня перестанет скручивать в спираль?

      Когда воспоминания о нем станут обыденностью, не более чем воспоминание о вчерашнем дожде или сильном снегопаде? Когда они не будут резать острым лезвием по коже, выводя до боли желанные слова, все еще отдающиеся в ушах? Стоит только зайти дальше, чем положено – и пропасть поглотит меня. Канат все еще слишком тонок, а эквилибрист из меня никакой. Балансировать не выходит, остается только лететь вниз головой.

      «он меня в шлюху превратил»

      Слова могут ранить. Это я усвоил, наверное, слишком хорошо.

      «вы не сможете мне помочь»

      И не смог. А так хотел.

      Но не смог.

      Да, Стас. Поработал ты, и правда, на славу. Так, что разом умудрился изломать сразу несколько жизней. Пускай и не собственноручно. Пускай и не насмерть. Но растоптанное тобой стекло уже не восстановится, не склеится вновь. Так и останется лежать уродливыми, кривыми осколками, пока время окончательно не разрушит их и не сотрет в прах.

      - Арс?

- М?..

- Говорю, а Месси как? С собой возьмешь?

С Месси история отдельная. Зная их со Щербаковым слегка напряженные отношения, я предполагал заранее, что Лешка точно будет не в восторге. Везти громадного пса в московскую квартиру, тем более, квартиру родителей, ему явно не хотелось. И я мог понять его, честно. Месси, хотя и большую часть времени вел себя исключительно порядочно, временами все же не скупился на погрызенные плинтусы и косяки. Поэтому, сколько бы я ни отчитывал его за это, мои вынужденные визиты в строительный магазин стали гораздо чаще, чем до появления у меня собаки. И все же отказаться от него я уже не мог. Месси стал моим другом, который всегда так искренне тепло встречал меня у порога. Он был преданным, верным псом, который понимал меня с полуслова. С ним я прожил уже больше, чем даже жил с Аленой, так что наши отношения уже вполне можно было назвать официальными. Я привязался к нему, сильно и искренне. И он ко мне тоже. Поэтому предать это кристально чистое доверие я никак не мог.

И, разумеется, другие причины, по которым Месси был так дорог мне, я предпочитал упрямо игнорировать.

Естественно, перед нами двоими Щербаков устоять не смог. И уже через пару дней упорных уговоров он смирился с тем, что Месси переезжает вместе с нами.

- С собой возьму, конечно. Куда я без него!

- А если в съемную квартиру с ним не пустят?

      А Позов, действительно, иногда бывает редкостным занудой.

      - Значит, найду такую, в которую точно пустят.

      Конечно, Димке было непонятно мое столь спонтанное решение о переезде. Я бы тоже себя не понял и смотрел бы сейчас, наверное, так же недоверчиво, как смотрит на меня Позов. Он ведь понимает, что собака зарыта где-то глубже, что мотивы такого сложного решения лежат гораздо дальше банального желания перемен на четвертом десятке жизни. И, может быть, он вполне допускает какие-то личные мотивы, но просто молчит. Что же, пусть так. Все равно сказать правду ему я не могу, а придумывать что-то более достоверное у меня нет ни времени, ни особенного желания.

      Матвиенко же, напротив, воспринял мою новость гораздо более позитивно. Он бывал в Москве довольно часто, и теперь радовался, что, определенно, сможем видеться чаще. Надо отдать ему должное, за прошедшие восемь лет он не допекал меня расспросами. После исчезновения Шастуна он приехал примерно через восемь месяцев, застав меня не в самом лучшем виде. Все поняв без слов, он не трепал мне душу, не мучил советами и не душил отеческой заботой. Наши разговоры сводились к простому обмену словами и сидению в тишине, и только на третий день, перед самым его отъездом, я нашел в себе силы все рассказать ему подчистую. Серега не удивился, не захлопал руками. Он просто молча меня выслушал, собирая чемодан, а перед уходом сказал, что все равно в этом вопросе он мне не помощник. Я должен справиться сам. А когда приехал следующий раз, через год, ни словом не упомянул Антона и не бросил на меня ни одного сочувственного взгляда, коими меня щедро снабжала Оксана, и за что я был премного благодарен Матвиенко.


      Мы переехали через две недели после того разговора с Позовым. Лешка никогда особенно не распространялся о родителях. Я знал только, что отношения у него с ними были, мягко говоря, прохладными. Его отец, боевой полковник, почивший пару лет назад, упорно видел в сыне продолжателя славного рода военных. Мать же, как часто водится в подобных, насквозь патриархальных семьях, особого слова не имела, но все же, когда вопрос о выборе профессии встал «ребром», молча отошла на сторону сурового супруга, пригрозившего сыну лишением наследства и всего остального в случае неподчинения. Но Лешка, по его собственным рассказам, перешагнувший тогда через самого себя, все-таки поступил в медицинский университет. После этого их отношения прервались практически совсем. Отец за несколько лет сдал окончательно, а когда он умер, мать перебралась в просторный дачный коттедж, поближе к природе и свежему воздуху. Лешка, ставший к тому времени уже востребованным, хорошим хирургом, исправно поддерживал с ней скорее формальную связь, нежели связь единственного сына и матери. По его словам, она про себя винила его в смерти отца, которого «убил» уход сына, и не желала ничего слушать о желаниях самого Леши и его больших достижениях.

      Квартира родителей Лешки оказалась не большой, но вполне обустроенной и уютной. За исключением нескольких мелочей, в ней имелось абсолютно все необходимое для жизни. И вот, с пятого сентября, мы стали почетными жителями столицы, наперевес с громадным псом, который, как и я, был абсолютно не привычен к большому городу и его сумасшедшему ритму.

      - Детский сад? Серьезно что ли? – Щербаков тяжело дышит в трубку, видимо торопливо спеша куда-то и одновременно разговаривая со мной.

      - Ну да. Вот не знаю, стоит ли вообще пробовать. Я как-то больше привык к более взрослым подопечным.

      - Ты хотел сказать, что привык к подопечным, которые хотя бы вообще говорить умели.

      - Это да.

      Я все еще в том же самом сквере, через дорогу от интерната, где любезная директриса снабдила меня адресом предполагаемого места работы. В животе начинает голодно урчать пустой желудок, но солнышко припекает так ласково, что шевелиться ни в какую сторону, в том числе и в направлении еды, мне жутко не хочется. Разваливаюсь на широкой скамейке и подставляю лицо последним солнечным лучам в этом году, наслаждаясь приятным теплом.

      - Да уж. А чего-то посерьезнее не нашлось? Ты же в детдом еще собирался сегодня?

      Скептицизм в голосе Щербакова не прикрыт и не скрываем. И мне почему- то становится неудобно перед ним, за то, что кроме еще витающей на горизонте и неопределенной должности воспитателя детского сада, похвастать мне больше нечем.

      - Неужели ты думаешь, что если бы были другие варианты, я бы задумался про детский сад? Просто на данный момент, это единственная оставшаяся перспектива. Если возьмут – на первое время сойдет. А там – увидим. Буду параллельно подыскивать что-нибудь.

      Лешка тяжело вздыхает в трубку и, кажется, наконец, останавливается. Молчит еще несколько секунд, а когда начинает говорить, уже более мягко и тихо, я заранее догадываюсь, что именно услышу.

      - Арс… Ну, может, оставишь пока все это? Сделай перерыв, потом подвернется что-то подходящее. Не обязательно же тебе хвататься за каждую соломинку, будто мы с голоду умираем. Моей…

      - Это мы уже проходили, Леш. Я не хочу и не собираюсь нахлебничать.

      - Я не это имел в виду.

      - А я – именно это. Потому что именно так это и называется. В конце концов – я взрослый мужчина с высшим образованием.

      - Который собирается становиться детским воспитателем.

      - Ты так говоришь, будто эта самая позорная из всех профессий.

      - А ты так говоришь, как будто если ты сегодня же не найдешь ну хоть какую-нибудь работу, то завтра же мы с тобой положим языки на полку. Правда, Арс, ну зачем так спешить?

      - Потому что я совершенно не собираюсь просиживаться на твоей шее, Леш. И к тому, со мной лохматый «плюс один», который, кстати, ест едва ли не за двоих.

      Где-то на задворках памяти прозрачным флешбеком вдруг всплывают обрывки похожего разговора. Он был так давно, что слов я, естественно, не помню. Но суть та же. Антон просто жаждал найти какую-нибудь подработку, а я отчаянно уговаривал его не торопиться и посвятить все свободное время учебе. Только вот ирония в том, что учеба Шастуна, в концепции наших с ним отношений, вообще незаметно заняла последнее место. Ведь Антон так и не закончил школу.

      Мы со Щербаковым говорим еще несколько минут. Он предпринимает еще пару бесполезных попыток отговорить меня, долго уговаривает не торопиться и попробовать поискать еще что-нибудь. А меня вдруг начинает напрягать его такое предосудительное отношение к вполне себе благородной профессии воспитателя. Конечно, это не блестящая во всех смыслах должность ведущего нейрохирурга и заведующего целым отделением.

      - В общем, я попробую. В любом случае, попытка не пытка. Меня, может и не возьмут вовсе.

      - Ну, ты же сам сказал, что премилая директриса обещала походатайствовать за тебя. Так что успех обеспечен.

      Нотки ревности в голосе Щербакова заставляют меня улыбнуться. Он мгновенно переключает русло разговора и тут же умудряется приревновать даже к той, кого ни разу не видел, а услышал только с моих слов по телефону.

      - Ну, раз так – то я полетел. Мужчина-воспитатель! Да меня мамочки должны с руками разорвать на сувениры еще на входе.

      - Пошел ты! – беззлобно смеется в трубку Лешка, и от его такого искреннего смеха мне становится теплее, - а если серьезно, не торопись. Сходи, в конце концов. Поговори. Но не настаивай. У тебя еще есть время, никто не гонит.

      И почему идея с детским садом ему так не понравилась? Лично мне, даже за время нашего с Лешей разговора, она приходится по душе все больше и больше. Разве я не смогу поиграть с детишками и посадить их на горшок? Или организовать прогулку? Или спать уложить? Это не характеристики сочинять километровые, и не отчеты о беседах составлять, на которых семнадцатилетние лбы едва ли роняют хоть слово да и то повезет, если не матерное. Думаю после детского дома и интерната, садик покажется мне пределом мечтаний.

      - А где он находится, кстати? – бросает Щербаков, когда я уже собираюсь отключиться.

      - Сейчас, - название улицы я уже успешно забываю, поэтому приходится снова доставать листок из кармана куртки и диктовать ему адрес детского сада.

      - Так это же совсем рядом с нами! – услышав название улицы, восклицает Лешка, - с другой стороны дома, через дорогу. Пять минут неспешной ходьбы.

      - Вот видишь. Одни сплошные преимущества, одно за другим.

      - Ага. Ты так говоришь, будто уже работаешь там.

      Резонно. Весьма резонно, нужно признать. И вместо пустой болтовни по телефону следует поскорее взять ноги в руки, поднять себя с пригретой лавочки и двинуться в путь, если не хочу снова оказаться с носом. После череды сегодняшних неудач мне все равно оставалось только ни с чем вернуться домой и как следует поплакаться Месси на несправедливости судьбы. Поэтому от моего похода в детский сад, который, к тому же, находится так близко к новому дому, хуже точно не станет.

      Пока я, тщательно читая маршруты на стеклах автобусов, стараюсь не ошибиться с транспортом и позорно не уехать к черту на кулички, в голове почему-то снова вспыхивает Антон. Наверное, из-за этого странного дежавю, связанного с поиском работы и упорными Лешкиными отговорами. Мы словно поменялись ролями, перепрыгнув при этом несколько долгих лет. Странно, но за последний месяц я вспоминаю о нем мучительно больше, чем за прошедшие восемь лет. Это не тоска, и уже не обида. Сейчас это скорее размышления. Пустые раздумья из разряда тех, которые тешат бесплотными надеждами и мечтами в стиле «а что, если бы…».

      А что, если бы Стас не поручил мне его?

      Что, если бы Антон не рассказал мне об изнасилованиях?

      Если бы я не влюбился в него?

      Что, если бы он не ушел?

      Миллионы таких «если». Миллиарды. Пустых, бередящих, пугающих. Но от них не становится легче. Они всплывают спонтанно, против моего желания. Мне даже поделиться ими не с кем, поэтому все, что возникает в моей больной голове, остается там же, продолжая отравлять и отравлять истощенный разум. Иногда казалось, что от Шастуна уже не избавиться. Он, словно бестелесный призрак, возникал и исчезал передо мной спонтанно, словно привидение, легкое видение из далекого прошлого, которое уже не приносит с собой ничего, кроме глухой тревоги. Это не любовь уже, не привязанность. Какая- то абсолютно нездоровая одержимость, когда от мыслей о человеке не избавиться даже по собственной воле.

      И сейчас, когда мне нужно усердно думать, как бы получить работу, я еду и прокручиваю в голове лицо Антона.

      Скажи мне кто-нибудь раньше, что я буду так тосковать по семнадцатилетнему мальчишке, я рассмеялся бы в лицо. Что не смогу выбросить из головы, несмотря на предательство, несмотря на боль. Спустя столько времени, а он все еще где-то под ребрами. Далеко спрятан, так далеко, чтобы даже я сам не добрался. И почему семнадцатилетний? Сейчас он уже взрослый мужчина. И где бы он ни был, я почему-то уверен, что Антон все еще красив. Наверное, потому, что мое собственное воображение вперемешку с памятью упрямо рисует мне его именно таким – взрослым, возмужавшим, красивым.

      И только какая-то крошечная часть разума глухо шепчет в ответ на мои разошедшиеся фантазии.

      А жив ли он вообще?

      Вопрос, хоть и неприятный, но вполне справедливый. И как бы мне не хотелось думать обратное, подобная вероятность существовала. Вряд ли Выграновский и образ его жизни довели Антона до добра. Хотя, откуда мне знать. Мое знакомство со Скруджи уложилось ровно в пятнадцать минут, десять из которых я мучительно осознавал неизбежное.

      Куда он увез его? Чем заговорил? Или же он просто оказался прав, и Антон чертовски хороший игрок?

      Эти мысли сейчас не роятся, не мечутся в голове, истерично визжа и больно выкручивая мне вены. Сейчас я думаю об этом несколько отстраненно, скорее, из праздного любопытства, нежели из-за ревности или все той же обиды. И этот факт, вполне оправданно, считаю своим личным достижением – то, что при подобных размышлениях, меня сейчас хотя бы не стягивает в тугой узел.

      Но одно обстоятельство все же слегка тревожит.

      Мне все еще не безразлична его судьба

      Хотя я не знаю о ней ровным счетом ничего. И никогда не пытался узнать.


      Остановка автобуса спасает меня от начинающих надоедать размышлений. Я едва успеваю понять, что мне нужно выходить, и почти бегу по салону к все еще распахнутой двери. Пассажиры окидывают меня недовольными взглядами, а водитель терпеливо ждет и смотрит в зеркало, пока я не выйду из автобуса. До садика приходится пройти примерно пятнадцать минут. Зато по прибытии на место я убеждаюсь, что Лешка оказался прав – прямо за ним виднеется крыша нашего дома. Садик явно новый, трехэтажный, раскрашенный в веселые разные цвета. На территории, огороженной высоким стальным забором, расположен просторный дворик для прогулок с разнообразными домиками всех размеров, беседками, качелями, деревянными фигурками зверей и сказочных персонажей, каруселями, песочницами и прочими детскими развлечениями. На территории подозрительно пусто, несмотря на прекрасную погоду. И скромных познаний о расписании работы детского сада мне хватает, чтобы предположить, что у постояльцев прямо сейчас проходит благословенный тихий час.

      Высокие ворота оказываются надежно запертыми. Зато прямо передо мной установлен небольшой домофон, по типу подъездных. Только без кнопок с цифрами, а с одной, большой видимо, как раз кнопкой вызова. Не дав себе и секунды на размышления, а уж тем более – на побег, я быстро жму на выпуклую кнопку, одновременно вдыхая поглубже.

      - Кто? – раздается хриплый мужской голос, в котором угадываются характерные интонации и нотки сторожа.

      - Здравствуйте. Меня зовут Арсений Попов. Мне бы к заведующей попасть. Я по поводу работы.

      - К Марине Гавриловне? – спрашивает он таким тоном, словно я знаю, о ком он говорит. Наверное, это как раз имя заведующей. А я, идиот, даже не удосужился узнать его у Евгении Петровны.

      - Ага. К ней.

      Он что-то бормочет в ответ, а потом домофон пищит и створки ворот приветливо распахиваются на несколько сантиметров. И стоит мне только успеть юркнуть внутрь, как они снова плотно захлопываются у меня за спиной.

      Ну, теперь-то обратного пути уже точно нет. Если только – перелезать через ограду