Река скорби

18.

День был тихим и солнечным, но идти было тяжело, как в непроглядную бурю, Чимину казалось он движется против течения, и порывистый ветер сбивает его с пути. Внутри что-то жглось и царапалось. Чувство неотвратимости и потери когтистым зверем засело в груди.

У входа в здание суда уже столпился народ. Чимин не ожидал, что журналисты будут нацелены только на него, он надеялся, что большая часть их внимания будет направлена на Рина. Юнги не позволил ему идти в суд в кепке и в толстовке с капюшоном, что было, конечно, весьма ожидаемо и даже правильно, но каким же беззащитным он чувствовал себя в этой рубашке… Он опустил голову и прикрыл лицо ладонью, стараясь не отставать от Юнги, который в отличие от него шёл с гордо поднятой головой. Его уверенность и решительность, пожалуй, были единственными причинами, по которым Чимин ещё до сих пор не впал в панику и не сбежал.

— Убийца! — крикнул кто-то из толпы.

Юнги заметил, что Чимин растерялся и взял его под руку, поторапливая. Они быстро одолели последние ступени и вместе забежали в здание суда.

В этот раз слушание состоялось в большом зале, в том же самом, в котором семь лет назад Чимина судили впервые. Это было просторное помещение с высоким потолком, с которого свисала большая стеклянная люстра. Он помнил все картины и фрески на этих стенах, потому что изучал их часами, ожидая решения, которое должно было определить всю его дальнейшую жизнь.

Рин тоже был здесь, его привезли на полицейской машине, и он уже ждал начала слушания, сидя на скамье подсудимых за решёткой, и, казалось, был абсолютно невозмутим. На нём был чёрный костюм, белая рубашка и галстук. Пак раньше никогда не видел его в такой официальной одежде, было непривычно, но костюм ему шёл, в нём он выглядел более чем представительно и очень мужественно. Он вспомнил себя. К нему никто не приходил, и у него не было другой одежды. Он сидел на этой высокой деревянной скамье всё в той же серой робе, и ноги его едва доставали до пола.

Рин заметил его взгляд, на секунду они встретились глазами, но Пак тут же опустил голову. На самом деле он боялся на него смотреть, боялся, что его ненависть трансформируется в жалость, его сердце окончательно размякнет и начнёт сочувствовать. А он не хотел ему сочувствовать. И не хотел ничего прощать.

Большая часть журналистов осталась снаружи, было разрешено присутствовать лишь пятерым. Юнги сел вполуоборот, загораживая его своей спиной. «Всё хорошо», — беззвучно промолвили его губы, и Чимин едва заметно кивнул в ответ. Он жалел, что не может взять его за руку и не может обнять. Прямо сейчас, казалось, это было единственным спасением.