Какой же ты потрясающий!!! Рэнгоку Кёджуро!

Пятнадцатая глава

Когда-то очень давно у него было что-то ценное. Что-то дорогое, что следовало беречь. Но он не смог. Он всё потерял. В тот момент внутри него всё умерло. Не было ни боли, ни страдания — только пустота и смутное желание исчезнуть.
      Не хочу. Я ничего не хочу больше. Я не могу. Не хочу.
      Когда его нашёл Господин, ему было уже всё равно, что с ним будет. Выдержал бы он кровь Господина, меняющую его, или нет — это было неважно. Больше ничего не было важным.
Тогда пришла жажда крови. Это было что-то извне его сущности, что-то чужеродное, не его желание, не его жажда. Ему не нравилось чувство голода, поэтому он не отказывал себе в крови и плоти.
      Оказалось, что всё это увеличивает его силу. Тело помнило боевые навыки, они работали сами. В беспамятстве и бесчувственности он выполнял приказы господина и питался.
      Тогда из глубин чёрной дыры, которая была его нутром, выползла потребность стать сильнее. Он не знал, зачем. Но ему это было нужно.
      Ещё сильнее, ещё, ещё и ещё. Неважно, чего это будет стоить, потому что уже давно ничего не является важным.
      Его существование приобрело две грани, которые тянули на себя, дёргая его то в одну сторону, то в другую. И ему было всё равно: стать самым сильным или исчезнуть без следа. И то и другое его бы устроило.
      Аказа. Это имя даже звучало как пустое место. Господин сказал, что его имя есть материя всего сущего, невидимая и незримая, но из неё состоит всё на свете. Он осознавал, что и смысл его имени был двумя гранями: всё и ничего. Ничего, из которого состоит всё.
      Аказа не понимал, какое еще «всё». Лично он был переполнен пустотой от края ногтей до самых кончиков волос.
      Он не сразу заметил, что его техника крови имеет форму снежинки. Вернее, он конечно, заметил, но ему было всё равно, пока кто-то не спросил «Почему?»
      Почему юки (снег)?
      Коюки.
      С этим именем вернулась боль. Боль колола из глубин чёрной пустоты, словно эта чернота была раной, которая всё никак не регенерирует.
      День за днём, ночь за ночью: боль, боль, боль, боль.
      Он стал измученным и дёрганным. Это мешало ему становится сильнее, и он затолкал поглубже раздражающую и непонятную боль, бросил её в черноту этой дыры. Так ему снова стало всё равно: больно или нет, какая вообще разница. Обошла ли его по рангу такая фальшивка, как Доума — без разницы. Ранг не характеризовал его силу. Ему нужно было стать сильнее лично для себя.
      Следующее осознание случилось, когда он встретил в лесу, возле дороги, девушку. Она была вся избита, сильно ранена, но продолжала отбиваться от насильников. Её красота померкла от крови, грязи и ран, одежды были порваны, из её конечностей ушли все силы, но она стискивала зубы и продолжала отбиваться. Аказа так и не узнал её имени: она умерла от потери крови, даже после того, как он разорвал на куски двоих мужчин, которые издевались над ней. Она увидела разорванные тела своих мучителей и умерла с облегчённой улыбкой на губах, не вымолвив ни слова.
      Как жаль.
      Противное чувство сожаления почему-то не отвратило демона, и в следующий раз ему удалось спасти того, кто сражался из последних сил.
      Это переросло в его привычку. Некоторые из спасённых искренне жаждали его отблагодарить, даже несмотря на то, что он демон. Аказа подумал, что это удобно. А ещё совсем немного смешно. Возможно, назойливым истребителям было бы лучше заняться своими, людскими проблемами, чем гоняться за демонами.
      Несмотря на боль и сожаление, внутри он всё ещё был пустым.
      Не хочу. Я ничего не хочу больше. Я не могу. Не хочу.
      День за днём, ночь за ночью.
      Всё чаще боль выплёскивалась наружу сокрушительной волной прямиком из чёрной пустоты внутри него и захватывала его сознание. Чаще всего это происходило, когда он убивал людей ради пищи. Он не знал, почему. И ему было всё равно. Чтобы боль не мешала, он перешёл на кровь, не убивая так часто, как раньше. Возможно, если бы он питался лучше, то убил бы Доуму и занял место Второй Луны снова. Но ему было всё равно.
      Когда он встретил Кёджуро, ему стало так паршиво, как не было уже десятки лет. Боль из чёрной дыры затопила его снова, заколола изнутри сотнями игл. Этот Столп Пламени действительно мог бы его, наконец, убить.
      Он мог бы исчезнуть. Без следа, без памяти, без сожалений, он мог бы наконец-то перестать… всё. И стать ничем. Аказа так сильно этого захотел, что даже не сразу осознал, что он снова чего-то хочет. Что он желает.
      Желание.
      Но Кёджуро, возбудив его азарт своими техниками, отработанными до совершенства, показав ему несгибаемую силу духа, вселив в него надежду — о небо, надежду? — вдруг резко сбавил темп.
      Они сошлись, когда он уже был измотан: как нечестно, совершенно нечестно! Все его силы должны были быть направлены только на то, чтобы убить Аказу — а иначе, какого чёрта! Почему?
      Любому другому он бы этого не простил. Но Кёджуро был единственным, уникальным противником, который мог бы поддержать обе грани существования Аказы: если бы он проиграл бой, он вознёс бы Аказу на новую ступень развития силы, ведь победить такого Столпа было бы честью, как и сотворить из него демона. Если бы он убил Аказу — было бы славно, наконец-то это всё закончилось бы. Он был в крохотном шаге от того, чтобы либо умереть, либо убить Кёджуро, но!
      Подожди, подожди, подожди!
      Так не пойдёт. Я хочу больше, больше, больше!
      Кёджуро что-то кошмарное сотворил с ним.
      Боль. Сожаление. Желание. Надежда. Жажда. Возмущение. Желание, желание, желание!
      Эмоции обрушились на него таким потоком, что он даже не осознавал, что происходит, он едва поспевал за событиями, он не успел вообще ничего осознать, как сильнейшая жажда, которую в нём разжёг этот человек, поглотила его целиком.
      Из-за этого он с ужасом ощутил и другие эмоции. Он почувствовал красоту проработанной сложнейшей техники, когда на него обрушился прекрасный Дракон Чистилища, жажда крови вновь взяла его за горло, когда он увидел, как кровь заливает лицо мечника, возбуждение переполняло его тело, когда в него вторглась горячая энергия ки Кёджуро, а тихими днями в нём пульсировала надежда на то, что Кёджуро наконец-то убьёт его, когда вылечится.
      В ту ночь, когда он увидел побледневшее лицо Кёджуро, осознавшего, что его коснулся демон поцелуем… Аказа почти услышал, как из чёрной, бесконечно пустой бездны внутри него раздаются крики всех, кого он убил.
Так это, оказывается, и есть ад. И он внутри Аказы.
      В другую сторону тянули какие-то иные желания.
      Хочу поговорить с ним. Скорее уже выздоравливай. И зачем я только сломал кость. О небо, какого чёрта ты такой деревянный? Интересно, как быстро ты бы научился получше шагать. А если расшевелить как следует твои лёгкие? Сколькому я мог бы тебя научить. Стань же демоном, и я всему научу. Как бесит твоя самоуверенность! Откуда все эти шрамы? Так красиво. Не могу перестать смотреть на твои волосы.
      Теперь Аказа горел желаниями, мыслями, жаждой. Всё это вытесняло чёрную дыру внутри него — она становилась меньше, тише. Словно пламенная ки Кёджуро поселилась в нём, зализывая края ада — стоило ему оказаться рядом, и он терял голову. Это всё происходило так быстро, что он не успел даже очнуться, как, потерявшись в бушующих чувствах, прижимался к Кёджуро, сдирая с него одежду, впиваясь в него поцелуями, с головой отдаваясь неизвестному наслаждению, которое так оглушало, как не оглушали никакие удары.
      Кёджуро смог заполнить эту кошмарную адскую пустоту.