Бёрнхем

Глава 11 Кровавая шапочка

Закрывай скорее шторы, 
Запирайся на засовы,
Забирайся под кровать
И не дай себя поймать.

Оставшийся день перед балом, закутавшись в плед и попивая облепиховый чай, я посвящаю проверке эссе и созданию презентации на следующую неделю. Пышные ветви елей за окном моей комнаты подрагивают от капель дождя. На алтаре догорает свеча, пропитавшая комнату ароматом терпкой тыквы, корицы и имбиря. Базилик урчит под боком и подёргивается во сне. Из коридора доносятся суетливые звуки девичьих сборов. Я закрываю ноутбук и потягиваюсь, чем вызываю протестное кошачье урканье.

Заставляю себя вылезти из кровати и достаю из шкафа единственное вечернее платье, которое я привезла: чёрное, ниже колен, с рукавами-воланами. В последний раз я надевала его на ужин в доме родителей Альберта, где мы объявили о помолвке. Надеюсь, что сегодня я пролью на него какой-нибудь кислотный напиток, и мне с прискорбием придётся отправить наряд в мусорку, потому что выкинуть тысячу фунтов без веской на то причины — непозволительно, а так... трагическое стечение обстоятельств.

Я открываю дверь, и приглушённые до этого голоса троекратно усиливаются. Девушки снуют из комнаты в комнату, смеясь и демонстрируя свои костюмы, причёски и грим. Они настолько увлечены процессом подготовки, что не обращают на меня внимания.

Из одной спальни льётся яркий свет. Я неосознанно заглядываю в приоткрытый проём и застываю. Спиной ко мне и лицом к холсту стоит Дафна.

Волосы собраны в растрёпанный пучок, а выбившиеся рыжие пряди ниспадают на плечи. Движения её мазков динамичны и отрывисты. В них чувствуется гнев, отчаянье, боль. Выплеснув задуманное, она опускает руку с кистью и замирает, тяжело дыша.

Я замираю от увиденного со свербящим в груди сердцем и несколько раз стучу по косяку.

— Могу войти?

Дафна оборачивается. Её глаза красные от выплаканных слёз, а лицо и пижаму покрывают пятна от краски. Моему взору открывается блестящая от масла картина: чёрная птица, сгорающая на костре.

— Как хотите.

Нерешительно захожу. В комнате сразу становится тесно, и мне совсем не хочется заводить болезненный разговор. Две вещи всегда давались мне с трудом: плакать на людях и успокаивать плачущих.