Клин к лином

Все впереди

– И мог бы не тихушничать за спиной, а прямо сказать, как тебе плохо с нами, я бы самолично собрала твои манатки и посадила на первый же рейс. – Бабушка устало поднимается из-за стола, заканчивая: – Сейчас же звони своему отцу и объясняй, что за балаган ты тут устроил.
Денис слушает ее понуро, упершись взглядом в стол, затем несколько раз кивает, не поднимая головы. Катя прожигает в нем дыру. Ее веснушчатое лицо красное от обиды, а рыжие волосы торчат в стороны, как у домовенка Кузи. Когда Денис сегодня явился на порог, она в сердцах обругала его с ног до головы: «Ты! Я чуть в обморок не упала, когда нашла записку!»
Потом на кухне его встретила бабушка, и начался разбор полетов. Так его не хаял еще никто. Так стыдно – еще никогда не было. Чего греха таить, ему хотелось хныкать, как ясельник. Когда бабушка исчерпывает свой запас ругани и уходит к себе отдыхать, вахту принимает Катя. Денис получает по шапке повторно, и еще более ощутимо. От Кати он узнает, что дом стоял на ушах до самого его возвращения, что у бабушки подскочило давление, когда она позвонила отцу, а тот сказал, что сын так и не доехал. Тревогу забили сразу же: отец обзвонил все ближайшие полицейские участки, Катя – больницы, но толку? Светловолосый парень на велосипеде не засветился нигде.
Денис падает лицом в ладони.
– А мама? Знает? – Он смотрит на Катю сквозь щели между пальцами.
– Мы ничего ей не говорили.
– Простите. – Не речь, какое-то стыдливое бульканье. – Плохой из меня внук, фиговый сын, и, как оказалось, человек тоже – не очень.
– А теперь повтори все это еще раз, – Катя требовательно кивает в сторону коридора, – но отцу в трубку.
* * *
Она приходит к нему в комнату позже.
После телефонного звонка Денис сидит на кровати полностью уничтоженный. Отец добил его финальным: «Твои выходки стоят мне времени. Научись вести себя как надо и прекрати создавать семье проблемы».
Да, верно. Денис всегда был проблемным, всегда спорил с родителями и усложнял им жизнь: ему об этом любезно напомнили. Он еще недостаточно «здоров», недостаточно независим, чтобы позволять себе творить всякий бедлам.
«Ты мой сын, слушай, что я тебе говорю!»
Отец не выяснял причины. Он никогда так не делает, ему все равно, при каких обстоятельствах его сын влипает в неприятности, главное – сам факт. Наверное, это у него от бабушки – ей тоже по барабану. Подробности побега – секрет, но об этом и так не спросят, потому что здесь никого не волнует, о чем Денис думает каждый день.
– На тебе совсем лица нет.
Никого, кроме Кати.
Она присаживается на краешек кровати. Ее злость улетучилась, стоило Денису повесить трубку и уйти в комнату. Теперь она смотрит сочувствующе и участливо гладит по спине, и, если бы Денис прямо сейчас сорвался на слезы, она бы тихонько назвала его ревой-коровой и успокоила так же, как всегда успокаивает своих детишек в детском саду: терпеливо и с любовью.
– Прости. – Он обнимает ее крепко-крепко. Слишком устал. Слишком болит голова.
Катя улыбается.
– Ты тоже меня прости. Не нужно было так ругать тебя. Тебе и от бабушки, и от отца досталось. И я еще тут. – Она слегка раскачивается, убаюкивая. – Бедный ребенок.
В ее словах нет ничего уязвляющего. Она знает, что Денис нуждается в том, чтобы его выслушали и хоть немножко, но пожалели.
– Я вижу, как ты страдаешь. Отдохни. Все наладится. Бабушка позлится и перестанет.
О домашнем аресте, конечно, не говорится напрямую, ведь Денису не пятнадцать, однако и без того ясно, что его безделье по вечерам теперь сменится бытовым рабством на справедливых основаниях. Пискнуть против он не имеет права.
– Спасибо, что обняла. – Денис отстраняется. – Прости за вчера. Я тебе много всякого говна наговорил.
– Ну и словечки у вас, Денис Васильевич! – Катя хохочет, и ее круглые розовые щеки блестят, точно спелые яблоки. – Все хорошо. Просто не отталкивай меня. Ты всегда можешь поговорить со мной, знаешь ведь.
Денис набирает побольше воздуха в грудь. Он не может рассказать ей все, но не рассказать ничего – тоже. Не хочет. Катя ему как старшая сестра: она не заслуживает такого недоверия.