Солнце не пахнет

Проводы

Сунув нос в пустую, но ещё не засохшую банку из-под краски, я смотрел на собирающиеся тучи, стараясь отвлечь себя от тошнотворной едкости запаха. За прошедшую неделю перепробовал уже почти всё, что нашёл на полках: керосин, разные антисептики и пропитки для дерева. Держал их под носом, сколько мог терпеть, но от нюха, видимо, не так просто избавиться. Нос жгло и иногда закладывало, что хотя бы на время делало меня обычным человеком, но чаще у меня просто темнело в глазах при первом же вдохе.

«Если болит, значит разрушается», — твердил я себе, когда запах краски в очередной раз стал выбивать слёзы из глаз. Кроме нюха, появившегося ровно в тот день, когда была разрушена моя жизнь, винить в своих бедах мне было некого.

Тува предупредила меня о приближающемся Фиделе коротким лаем, и я вновь согнулся над доской, чуть не выронив банку из рук. Он прошёл за моей спиной по двору и стал молча собирать разбросанные инструменты с земли. Близился дождь.

Эту неделю мы не говорили без острой необходимости, старались друг на друга не смотреть. Он всё ещё чувствовал вину, а я старался во всём ему угодить. До скрипа натирал полы, неподвижно лежал в постели ночью, даже если не мог сомкнуть глаз, и ни шагу не ступал со двора. Каждый день варил рис и ел его пустым, быстро и почти не жуя, чтобы не оставаться на кухне дольше необходимого. Старик не становился от этого менее хмурым, но так ему не на что было жаловаться.

К дому теперь никто и близко не приближался, я чуял поблизости только случайных прохожих, дворовых кошек и молодую траву. Это затишье меня сильно настораживало. Мальчишки не трогают меня сейчас, но Рике рано или поздно расколется, и все узнают, что я сделал. В чём, интересно, меня тогда обвинят? Запугал Ману до смерти? Заставил его упасть и проломить самому себе голову случайным камнем? Без явных доказательств можно сказать что угодно. Тем более после того, что видела вся шайка раньше.

И как бы я тогда оправдывался? Можно было бы сыграть дурачка и представиться невинной жертвой, которой я и был поначалу. Либо признаться в проклятии, которое я захватил с собой, трусливо сбегая от обезумевших братьев и сестёр. Последнее было легко назвать колдовством.

Однако шли дни, но никто, кроме меня самого, не выдвигал мне обвинений. Моими основными доводами как обвинителя были яркие, но бессвязные сцены из памяти. Я старался вспомнить день смерти Ману до последних деталей и сопоставить его с последним днём приюта, но получалось с трудом. По сравнению с мамой, год за годом становившейся всё озлобленнее и строже, Ману потерял рассудок за считанные дни. Всё произошло так быстро, что теперь мне оставалось размышлять только об уже случившейся трагедии.