Обнажённая

Морок: Падшему дьяволу путь в Ад отрезан

Когда человеческая жизнь теряет опору, нет ничего хуже, чем цепляться за ниточки, которые всё ровно выскользнут из рук. Когда жизнь рухнула, нет ничего хуже, чем пытаться встать с колен, зная, что через несколько секунд опять упадёшь.

Сын дона мафии. Ребёнок, родившийся подле золотой горы, теперь сидел на коленях возле кучки выброшенных остатков еды с богатого стола  и выбирал, что поесть.

После похорон матери я скитался по городу и ночевал, где придётся. Из-за холода мне часто казалось, что у меня совсем отмёрзли уши или пальцы рук и ног. Кутаясь в дорогие и единственные вещи, что у меня остались, прислонялся к бетонным стенам, опускался на колени, чтобы немного отдохнуть от пройденного пути, и повторял про себя: «Ты должен идти дальше. Если продолжишь так сидеть, то скоро совсем замёрзнешь, уснёшь и не проснёшься. Совсем как мама...» От любых воспоминаниях о матери на глаза наворачивались слёзы, а грудь сжимало от невыносимой боли. Щёки почти всегда были красные или от холода, или от рыданий.

Долго и медленно я ходил по продуктовым магазинам, делая вид, что что-то ищу или выбираю, и спустя минут двадцать уходил ни с чем. Опрятный вид, который я поддерживал как мог, не выдавал во мне сироту или беспризорника, поэтому меня не выгоняли, а слабый характер и воспитание не позволяли мне опуститься до воровства. Даже тогда, когда желудок, казалось, выворачивается от голода, а горло немеет из-за жажды, кулаки сами собой сжимались в карманах, пытаясь удержать меня от окончательного падения.

Мысли неустанно возвращались к тому, что нужно было всё же снять с мамы те дорогие серёжки и кольцо, но я гнал их от себя прочь. Моя мать заслужила достойных похорон, но мне пришлось закопать её среди сугробов, и раз уж так, она уйдёт на тот свет красивой и молодой женщиной, а не обобранной с ног до головы нищенкой, не сумевшей позаботиться о ребёнке.

Хорошо запомнилось мне, как отобрал у бездомной собаки брошенную случайным прохожим косточку. Собака явно была чем-то больна, она лежала возле мусорного бака и тихо поскуливала. При виде еды она высунула наружу язык и попыталась встать, чтобы забрать брошенную подачку, но сил у неё было мало, двигалась она медленно, не переставая скулить. Я подбежал и схватил кость, зажав её в руке и уставившись на собаку. Животное только приподняло уши, взглянув на меня, и снова отчаянно рухнуло на снег, не удержавшись на ослабших лапах. Кость была ещё немного горячей, на ней были видны остатки мяса, не помня себя от голода, я вонзил зубы в твёрдую плоть до боли и не хуже дикого зверя обгладывал её. Саму кость я, конечно же, не съел, хотя и попытался, однако меня вырвало на снег желтоватой водой, и пришлось бросить свою нелепую попытку успокоить желудок. Вкус мяса остался во рту, губы ещё помнили приятное тепло, а нос — запах вкусной еды. Я протянул собаке кость, подошёл ближе, она взяла её неохотно и, не доев, положила на землю.