з и м н о с т ь

Земля тает

А меж трещин земля голая, точнее обнаженная. Голый - это когда один, обнаженный это как минимум отражение. Хочу быть отражением от рождения земли, держать Избу, слышать топот. Только ничего бы я ее услышала, так и не ясно, есть ли что у Оны под юбкой, но двигается она бесшумно.

Голая бесснежная земля. Темная-темная. Живая и бурая, мертвая и алая. Хороша земля. От нее тепло и запах, в нее бы лицо зарыть и ей дышать по крошке. Хорошо земля, плоха зима. Не мое все это, а вот Немой мой. Я его призвала, я его письма нашла и сложила. Я его лучше всех знаю. Я ему буду матерью и кубики подарю, а ничего давать не буду, чтоб не мучался от долгов.

От земли пришлось оторваться. Она по комнатам прячется, то ли зла до синих пор, то ли стыдиться до красноты щек.

- Не уходи от нас. Будут новые Мы. Такие Мы, что Изба станет Городом. Будет два Города, будем бороться. Они бросаться, дикие счастливые звери, а мы стратегией брать, ловушки ставить. Они же за порог - и теряються, а мы нет. Их еще Сеть будет есть. Сеть-то за нас, оказалась. Это Сеть меня сюда спрятала, это Сеть тебя здесь уберегла. Сеть за нас беспокоиться, Сеть нас оберегает. Дала нам Избу и письма, дала ночь, а не только утро.

Смотрит Немой, губы в него красные, глаза синие, слезные. Губу вниз.

- Ничего ты не понимаешь, несчастный. Ихние нас дурят, ихние бояться, вот и делают из нас стадо, рыбный косяк. Что нам Город и витраж из бутылок? Что нас их звериное счастье. Не счастье это, анестезия. Говорила Она, я слышала, все к этой дальней двери в конце коридорчика сводится, а Город, так, отсрочка. Изба вот вечная, бессмертная, Она нас на век приютит.

Мотает головой Немой, но губу не оттягивает. Сомневается.

- Есть тут углы и память, что поделать. Но вспомнишь - несмертельно. Знаешь, если часто вспоминать, то потом не так уж больно.

Немой пальцем показывает на шею, потом на грудь, в приступе кашля склоняет голову.

- Алое конфетти, это же как праздник. Это же как фейерверк. Это же хорошо.

Он тычет пальцем в дальнюю дверь, а потом губу вниз. Нет.

- Не мощь туда вернуться! Ты смеяться не сумеешь! Ты грустный! Грустный! Изба грустных примет. У тебя чергниль, а тут бумага! У меня кожа сухая, как бумага. Потронь! Могу за окно высунуть, будет тебе и в линию, и в клеточку. Я тебя вызвала, вытащила! Меня сюда тащили, принесли, но за меня ответственность не несли, не объяснили, да забыли. А я не такая! Я не из Ихних, те только и ждут, чтоб назвать и убить. Назвать и убить! Ты же вернешься, а я через дверь не пущу! Слышишь? Сама стану и не выпущу! Буду здесь сидеть! Да хватит! Все сейчас прописи размокнут, уже букв не видно! Не слези!

- Это не слезы, а вода. У него осколок тает, - Она от стены отслоилась, снова видимой стала. Руки крестом, голова поднята. - Вот откуда слезы.

- Осколок?

Медленно кивнула, дверь скрипнула.

- Какой осколок?

- Там, за дальней дверцей коридорчика осколки дают. Они по горлу его тебе пустят и в солнце узел спрячут, - Она пояснила. - Поэтому Немой не говорит, он с осколком, оно ему горло распороло.

Счувствую ему. Бидный. Битый. Осколистый.

- Растает-растает, - утешаю тишно, качаю и колыбелю. - Растает-растает. И больно не будет, и говорить будешь, не будешь Немой. И выть, и кричать, и петь, и шептать, все будешь, все-все. Глаза у тебя будут сухие, из хрустали, звонкие, мамины. Оставайся.

- Не растает. Мы ж в зиме, - жмет плечами Она и скользит, держась за стены.

Злая! Злычная! Неземная!