з и м н о с т ь

Юбка Оны

Снова Суббота, мы взаперти, Немой на стену лезет, хочет к ним, хочет к пляскам и песням. Мне его держать нет сил. Бессмысленно. Но ничего. Сегодня у него осколок растает, будет ему не так холобольно.
Главное уши заткнуть бумагой, так, чтобы колокола не слышать. Копченность уже пришла, скоро медом будет пахнуть. Немой выл бы, если бы умел. Но у него даже губы не двигаются. Настолько ему обидно.

Вопят колокола, не поют, карандаши смолкают. Вот он мед, пряный, теплый, сладкий, терпкий и густой, запах всех запахов. Записки в нос. Не чуй.
- Спи-спи, - говорю я Немому, он слушается. Не меня, а голос Она через стены. – Проснешься, а глаза сухие. Осколистым ты не будешь. Спи-спи, я все сама рассыплю.
Притаи меня, Изба, сделай стеной и полом. Сделай пылью и паркетом, пусть не увидит, пусть не услышит. Где Она? Свечи раставлены, гости спят, осколок еще не растаен.
Как цветы собираю свечи. Тут и тут. Мои. Мягкие. Восковые веточки. Пламя не гаснет, я букетик несу по коридорчику, дальнюю дверцу огибаю. Бумага меня изнутри царапает.
- Грей-грей-макабрей.
И вокруг Немоего расставляю, воск на солнечный узел, поближе-поближе, чтобы пламя обнимало, но не обжигало. Это как тогда, когда мы в Городе вместе засыпали. Чтобы жидкое золото текло по венам. Куда ж Она делась? В кухне нет, пения нет. Все спят. Немой, я тебе одеяло из воска и огнешык принесла, чтоб осколистым не был. Останешься со мной. Останешься.

Бумага царапает ноздри и уши. Я в дальнюю стену упрусь и посплю. Чуть-чуть-чуть. Веки просто липнут от запаха меда.

***
Это юбка Оны. Я ее видела. Черная копоть и дым. Это юбка Оны. Это юбка. и ночь так пахнет.
Глаза как болят, что же так режет красное. Что ж такое.
- Я помню, - говорят с кухни. – Я помню, что умею гореть.
- И я умею.
- А я лучше!
- Помню! Гореть! Мы помним!
- А Она где?
- А Она!
- ОТКРЫВАЙСЯ!
Вот и Она. Юбка у нее раздлинилась, аж до нашей с Немоим спальни.
- ОТКРЫВАЙСЯ!
Кричит Она, и Избу калечит. Я в окно смотрю, там темнище, там по стеклу Сеть пошла. Нас Сеть жрала.
- Я помню, что можно умереть, - говорит ихний. – Помню, что черным воздухом дышать нельзя.
Чергнильного надо будить. Возвращаюсь к спальне, а там пламя курит Оны папиросы, Оны стены, Оны бумажки, Оны паркет.

- Тут еще одна дверь! Давай через нее! Раз-два! Тарань!
- Да открыта дверь!
- НЕЛЬЗЯ. НЕ ПО ПРАВИЛАМ. ОСТАНОВИ, ИЗБА. МЫ С ТОБОЙ ПЛОТЬ И КРОВЬ, ЗЕМЛЯ И ДВЕРЯ. НЕ ПУСКАЙ, А ВЫПУСТИ НА СНЕГ. НАМ В ЗИМНОСТЬ. НАМ В ЗИМНОСТЬ.

Изба лишь скворчит. Как на сковородке.
- Уходим! Мы уходим!
И в поток ныряем. Это косяк рыб. Это Сеть от Сети.
Ох, вот как оно было. Теперь мы. Снова Мы. Одна из них. Жидкое золотое. Вечное счастье. Я зачем от этого ушла? Это как спать в обнимку, это как бродить по Городу. Ой. Что-то в той комнате забыли, оставили. Не помню. Кто-то оставили. Не помню. Неважно. Зато есть Мы. Через дверь, через конец коридорчика. Мы. Мы. Мы. Чума молодости. Непревзойденная серость! МЫ! МЫМЫМЫМЫ

Никого. Замершее озеро. Пламя сзади. Никого. Я одна.
ВОТ ОНО, - говорят церковным колоколами. – РОТ ОТКРОЙ
Осколок через горлтань. Болит. Болит. Болит так, что реву. Беззвучно. Врезается в сердце все-таки.
А. Я вспомнила. Так вот что все это было. Смешно.
Под льдом младенцы. Мох-глаза. Волосы-пружины. Чергниль.
ПЛАМЯ СИЛЬНОЕ
ОЗЕРО ТАЕТ
НЕ ЗНАТЬ ЧТО ДЕЛАТЬ

Осколистость болит.