Взаперти Вечером отец и сын сидели в пустой клети. То есть это Светел сидел под стеной, обняв руками коленки. Жог ходил из угла в угол. Когда нянчил обмотанную тряпкой правую кисть, когда складывал её в кулак и тыкал им в брёвна. Так-то. Для ночлега им клети во дворе не нашлось, а как запереть - вот она. Пополудни добрая девушка сунулась было покормить их. Жог рявкнул так, что она мигом исчезла, едва не выронив мису. Какая может быть еда в доме, где не оборонили гостей?.. Левобережники Звигуры хоть и числили себя жителями Андархайны, однако замк?в у них до сих пор не водилось. Дверь просто подбили с той стороны колом потолще. Знали Жогову силу. «Это я во всём виноват, - клевала Светела неотвязная мысль. - Я, я, я виноват...» Скудный свет, сочившийся в поддверную щель, начинал уже меркнуть, когда младшего Опёнка позвали наружу - вывести Зыку. Хотели управиться без него, но кобель оказался не имчив. Поднял холку и ну зубами лязгать: порву!.. Светел взял его на поводок и вышел с ним за ворота. Что Зыка понимал своим звериным умом, чего не понимал - поди разбери... Он почти сразу напал на следы, тянувшиеся в туман. Приник носом, улавливая запах Сквары... да как потащил! Светел пытался остановить его, но кобель, привыкший к саням, был сильней. Упираясь и скользя, Светел не удержал равновесия. Зыка проволок его по самой грязи. Сквару он начинал уже слушаться, Светела считал сосунком. Он остановился далеко на снегу, видно сообразив наконец, что меньшой хозяйский щенок всё же не скуки ради цепляется за верёвку и срывает голос, приказывая стоять. Идя с ним обратно, Светел ощутил боль в левом плече. Налетел на что-то, пока по земле ехал?.. Нет, плечо было другое. Светел даже ворот оттянул, заглядывая под рубашку. Увидел багровые отметины, оставленные цепкими пальцами. Вздрогнул и вспомнил. Вспомнил, как оказался за спинами. Пока он торчал стойк?м, одурев и померкнув от страха, Сквара взял его за плечо, убирая с дороги. И встал на его место, заслоняя собой. Сквара, которого он обидел, ревнуя в глупой игре. «Бог Грозы промолвил Богу Огня... За обоих нас я раны приму... Это я, я во всём виноват...» Жёсткая была рука у Сквары, суровая, почти по-взрослому сильная... Когда сын вернулся измазанный, на Жога стало страшно смотреть. - Кто?.. - только выдохнул он. - Зыка сшиб, - сказал Светел. Отец отвернулся и так двинул кулаком в стену, что отозвались стропила. Светел невольно посмотрел вверх... и долго не опускал глаз. - Атя, - сказал он погодя. - Если пособишь... Я вышел бы ночью. Гляну хоть, где Сквара. Жог оглянулся. Застонал сквозь зубы: - А ещё и тебя словят?.. Светел даже удивился: - В лесу?.. Жог здоровой рукой рубанул воздух: - Не велю!.. Светел притих, снова стал смотреть вверх, пока летние сумерки позволяли кое-что видеть. Отлогая кровля была, по исконному северному уставу, берестяная. В жилой избе поверх берёсты лежал бы ещё дёрн, но кто станет дернить холодную клеть? Если бы отец подсадил, он сумел бы украдкой сдвинуть берёсту. А там через тын, на лапки - и лесом. Лапки он, кстати, нарочно ради этого в собачнике не покинул... - Атя... - Цыц, сказано! Светел уткнулся носом в колени и больше не раскрывал рта. Ещё ему хотелось полечить Жогу руку, но он не смел предложить. Что-то подсказывало: эту боль отец ему не отдаст. Царила уже кромешная темь, когда наверху зашуршало. Светел сразу вспомнил про кошку, но там явно копошился кто-то потяжелей. Потом заскрипела берёста. Внутрь проникло немного слабого света. - Идёшь или стряпать будешь, Опёнок? - прошипел голос. Северное небо никогда не бывает совсем чёрным. И летом в особенности. Наверху мрели косматые тёмно-серые тучи. Ближе трепетали на ветру непослушные кудри Арелы. Отец вдруг повернулся, схватил Светела и высоко поднял, вознося к самым стропилам. Светел уцепился за край, подтянулся, вылез в дыру. Посмотрел внутрь. Глаза у Жога Пенька были горестные, отчаянные и свирепые. - Вернись только, - шепнул он сыну и протянул снегоступы. Светел и Арела пробирались по лесу. Деревья над ними раскачивались и гудели. Снова начиналась метель. Это было хорошо: прикроет следы. Дуло с севера. Коновой Вен словно гнал прочь насильников, посягнувших на его свободных детей. Становище котляров обнаружилось в нескольких верстах, на придорожной поляне. Его легко было найти по свету костров, по запаху дыма. Здесь Светел увидел всё то, чего ждал утром. Большие сани с болочком, улёгшихся оботуров, просторный шатёр... Дозорных с копьями, протоптавших тропинку возле костров... Арела и Светел осторожно подобрались с подветренной стороны. Таясь в застругах, Светел смотрел на лагерь, уже понимая, что пришёл зря. Не получится у него ни увидеть Сквару, ни попрощаться. Он вернётся в Житую Росточь, проползёт обратно в дыру, и отец подхватит его на руки, чтобы услышать: «Атя... оплошал я...» Светел поёрзал в снегу. Покосился на Арелу: - А у тебя правда жених есть? Девочка кивнула: - Правда. Светел вздохнул: - Красивый? Она пожала плечами: - Не знаю. Я его и не видела. - Ну да! - Вот и да. Нас ещё до рождения сговорили. А тут Беда и... ну... - А зовут как? - А ты никому не скажешь? Светел задумался. Пробурчал: - До земли скрести долго. А то я землёй бы поклялся. - Йерел. - А ты - Арела, - удивился Светел. - Похоже. - Нас потому так и назвали. Только он Орёл, а я - Обещание. - Это я понял... - Ты похож на андарха. Светел промолчал. Арела вздохнула: - Я тебе свою тайну открыла. «Было бы что открывать! Про какого-то жениха...» - Моя тайна невелика, - ответил он неохотно. - Засыновлённый я. В животы принятый. Мои все... в Беду... Арела хотела ещё о чём-то спросить, но Светел схватил её за руку, насторожил уши. К гудению сосен примешался звук, от которого у него радостно подпрыгнуло сердце. В лагере котляров, в обмётанном снегом шатре негромко пели кугиклы. «Сквара! Живой...» - Не реви, - сказал Сквара Воробышу. Тот вытер кулаком нос, огрызнулся: - Тебе хорошо!.. Сквара удивился, спросил: - Чем хорошо-то? Лыкасик не нашёлся с ответом. Лихарь, шедший впереди, обернулся: - Тут мамки нет, утешать не прибежит. А к нам реветь без толку. Старший котляр засмеялся. Весёлый он, похоже, был человек. У него и прозвание отдавало шальным удальством: Ветер. Такого сильного и ловкого воина не всякий день встретишь. Если бы он как-нибудь по-другому показал свою ловкость с ножом, Скваре он, может, даже понравился бы. Когда пришли в становище, у мальчишек отобрали пояса, пустили в шатёр к остальным ложкам. Там не было ни костра, ни жаровни. Толстые суровые стенки прикрывали только от летящего снега. Навстречу новеньким обернулось десятка два лиц. Ребята были разного возраста, и ровесники Скваре с Лыкашом, и помладше. Вплоть до таких, что наверняка не помнили солнца. Ещё не обвыкшись в потёмках шатра, Сквара почти сразу споткнулся о кого-то из малышей. Нагнулся повиниться - нашарил полураздетого мальчонку, скрючившегося на полу. Под руками Сквары малыш съёжился ещё больше. - Не... бей... - просипел он и всхлипнул. - Ничего... больше нету... И надсадно закашлялся. Кто-то слупил с него не только меховой кожушок, но и верхнюю рубашку. Сквара поднял мальчонку. Для начала натянул на него свой собственный кожух, просторный, нагретый у тела. Надвинул на растрёпанную голову куколь. Ему самому было пока не холодно после скорой ходьбы. Потом он стал оглядываться, приучая к полумраку глаза. Обидчика он распознал без труда. Крепкий светловолосый парнишка насмешливо улыбался, сидя не просто на толстом охвостье своего кожуха, а на чём-то более мягком. Сквара выпустил мальца - тот беспомощно завалился и опять свернулся в клубок, - поднялся и, перешагивая чьи-то ноги, пошёл в середину шатра. - Отдал бы, - сказал он светловолосому. Тот немедленно распознал окающую помолвку. - Да никак дикомыт!.. Что, и вас до котла допустили? - Не, - сказал Сквара. - Меня сильно взяли... Ты отдай кожушок-то. Не срамничай. Улыбка паренька стала глумливой. - Нас тут пристыживать некому. Без выкупа не отдам! - Хорошо, - кивнул Сквара. - Я тебе на кугиклах сыграю, добро? - Добро. И светловолосый ёрзнул, пересаживаясь удобнее. Сквара вынул из нагрудного кармашка кугиклы, заиграл. Конечно, не братскую колыбельную, к которой Кербога придумал такие грустные и неправильные слова. Просто песенку, подслушанную на купилище в Торожихе. Потом другую и третью. Ребятня сдвинулась теснее. Новые ложки могли хорохориться сколько угодно, а только расставание с домом ни одному из них легко не далось. - Добро? - спросил Сквара, глядя на светловолосого. Тот, чувствуя себя всесильным хозяином, лишь заулыбался шире прежнего: - А теперь покажи, как у вас на Коновом Вене пляшут. Сквара подумал. Снова кивнул. Взмахнул руками, присел... Но вместо плясового коленца схватил обидчика за ногу, опрокинул назад. Парнишка от неожиданности свалился и несколько мгновений барахтался на полу. Сквара поднялся, держа в руках кожушок. - Рубашка где? - спросил он негромко. Светловолосый вскочил, что-то бормоча наполовину грозно, наполовину плаксиво. Бросился на дикомыта. Сквара отшагнул, молча приласкал обидчика, как научил когда-то отец. Локтем под подбородок, возвратным движением кулака - в нос. В углу кто-то завозился, стаскивая с себя лишнее. Скваре из рук в руки передали вязаную рубашку. Он вернулся ко входу, одел малыша, сел и устроил его перед собой, чтобы надёжнее обогреть. Светловолосый ощупывал нос, бранился - невнятно, но угрожающе. - Зря воевать лезешь, - сказал Скваре мальчик из старших. - Пестунчик твой всяко не жилец. Лихарь баял, если до утра и додышит, всё равно у дороги бросим. - Не тащить же, - подал голос другой. Сквара сдвинул брови: - А в сани? А в зеленец отдать?.. Мальчишка в ответ пробурчал: - Про то не нас спрашивай, а Лихаря с Ветром... Меня, если что, Дроздом кличут. - Тут всяк сам за себя, кто крепкий, дойдёт, - добавили из потёмок. Сквара нахмурился круче. - Вот помрёт, - сказал он, - тогда рухлядь и заберёте. А до тех пор тронет кто, зашибу. Больше его не цепляли. Прежде неоспоримым вожаком был светлоголовый Хотён. Теперь Хотён держал в горсти расквашенный нос, но дикомыт на его место, кажется, не посягал... Вот забота, кого держаться, как быть? Между тем хворый парнишка немного отогрелся, даже стал шевелиться. - Ты чьих будешь? - шёпотом, чтобы не напугать, спросил его Сквара. - По... Под... Оз... зно... - А мы... к Воробьям в гости зашли, - в свой черёд сказал Сквара. - У тебя лапки, что отец мой сработал. Ознобиша запрокинул голову, думая увидеть лицо, но глаза никак не хотели открываться. - Ты... ты... Све... - Не. Старший я. Скварой люди зовут. - Теперь иначе звать станут, - проворчал из темноты Дрозд. Сквара передёрнул плечами: - Ну и ладно. Хоть горшком, только чтобы в угли не ставили. Кто-то неуверенно засмеялся. На закате дали поесть. Ни к какому общему котлу новые ложки приглашения не удостоились. Не заслужили пока. В шатёр просто сунули корзину с лепёшками из болотника. Они оставляли горьковатый привкус во рту, но были по крайней мере жирны. Корзину поставили прямо там, где сидел Сквара. Кажется, лепёшки в самый первый раз оказались поделены справедливо. Ознобиша есть сперва отказался. Пришлось уговаривать, заставлять. Это у печки на пустое брюхо можно болеть. На холоде не получится. Вяло дожевав, Ознобиша спросил: - Ты моих... видел? Отика, маму?.. Кривить душой не хотелось, но и добивать мальца чудовищной вестью было нельзя. - Не, - сказал Сквара. Настала ночь. Иные спали, но некрепко. То один, то другой вставал разогнать онемение, попрыгать с ноги на ногу, похлопать руками. Малышня постепенно переползала поближе к Скваре и Ознобише. - А ты «Лебедь плакала» умеешь? - спросил неуверенный голосок. - Умею. - А «Журавлики вернулись»? - Напоёшь, спробую, - пообещал Сквара. - А и напою... Слушай вот! Кугиклы тихонько ворковали впотьмах, вплетали свой голос в свист ветра, в глухое гудение леса. Никто не шугал Сквару, не просил замолчать. Тем, кто спал, наверное, снился дом. - Уйдём, может? - спросила Арела. - Мне-то воля, а тебя во дворе увидят... Не прибили бы. Светел отвечал равнодушно: - Совсем убить постыдобятся, а синяков не бояться стать. Он почти неотрывно смотрел на шатёр, где то смолкали, то снова подавали голос кугиклы. Он даже не чувствовал ни холода, ни сонливости, словно братейко-огонь в самом деле грел его, незримо дотягиваясь из поварни. Может, так оно вправду и было. Светел уже трижды менял лёжку: снег таял. Ему было не до того, чтобы думать об этом. Он, наверное, сумел бы обмануть дозорных, даже в шатёр влезть. Но вот потом... «Вернись», - попросил атя. «Мне без тебя только голову останется сложить», - гласило несказанное. Поэтому Светел просто лежал, хоронясь в заснеженных ёлочках, и смотрел. Перед рассветом лагерь зашевелился. В шатёр вошли котляры, послышался плач. Похоже, иные из младших только пригрелись, сбившись рядком. Светел вдруг как-то очень по-взрослому понял, что никогда больше не сможет равнодушно слушать ни такой плач, ни песню кугиклов. Шатёр стали сворачивать. Отвязали растяжки, свернули полотнища, вместе со срединным шестом унесли в сани. В плотных сумерках на снегу возились, затягивали путца снегоступов десятка два человечков. Светел приподнялся на локтях. Где же Сквара? Человечки сдвинулись с места, побрели вслед саням, один за другим растворяясь в струях позёмки. Тогда Светел различил брата. Долговязый мальчишка шёл, наклонившись вперёд. Нёс на закорках кого-то меньше и слабее себя, кругом теснилась мелюзга. Скварко... Светел сам позже понять не мог, как это он сумел удержаться, не выскочил из сугроба, не бросился к брату. Но - сумел. Поезд котляров скрылся в метели, а Светел с Арелой выползли из ёлок и пошли обратно в Житую Росточь. - Он сбежит, - сказал Светел. - Вот отойдут подальше, чтобы не погнались, и сбежит. Арела вздохнула: - Не сбежит. - А вот сбежит! - вспыхнул Светел. - Сквару не знаешь! Арела снова вздохнула: - А ты котляров не знаешь. Они всё равно погонятся. И поймают. Они всегда ловят отступников. И предают страшной казни, чтобы другим было неповадно. Рассказать, что с ними делают? Светел гордо отмолвил: - Сквара не побоится! Дочка скомороха посмотрела на него, точно старая бабка, близко видевшая такое, о чём он и понятия не имел. - За себя, может, не побоится, - сказала она. - А вот за тебя, за батюшку вашего, за мамку... От её слов веяло ледяной жутью и какой-то окончательной правдой. Светела точно ударило. «Дядька Деждик... тётя Дузья... и Ознобишу кто-то увёл... А вдруг тоже они? Если Ивень что-нибудь натворил?..» Воображение мигом нарисовало ему атю и маму распластанными в кровавом снегу. До всего тела немедленно добрался мороз. Всё же он упрямо пробормотал: - Пустит их кто на Коновой Вен... Арела ответила с невесёлой насмешкой: - Будут они дозволения спрашивать. Ты увидишь гостя на торгу, а на самом деле он за твоей головой пришёл. Ты даже и понять не успеешь. Больше всего Светелу хотелось проснуться в знакомом лесу, между отцом и братом, и чтобы Зыкин мохнатый бок придавил ноги. Он с силой зажмурился, потом открыл глаза. Ничего не изменилось. Северный ветер по-прежнему втыкал ледяные иглы в лицо. Позади шла Арела. Светел всё не мог смириться: - Я сам их всех в землю закопаю, что не найдут. Вот велик поднимусь... - Их унять царю только под силу, - сказала Арела. - А праведных царей теперь нет. Одни царевичи, да и те младшие. - Помолчала и вдруг добавила: - Вы двое мне стали как братики... Давай ты мне на вечный век братиком будешь, а я тебе - сестрицей? - Давай, - кивнул Светел. Арела потянула его за руку, обняла. Он наступил лапкой на лапку и тоже чмокнул её, попав губами в ухо и забитые снегом рыжие кудри. На сердце почему-то сделалось легче. - Я тропить буду? - попросилась Арела. Он даже не оглянулся. Было уже совсем светло, когда открылась дверь клети. Внутрь с тумаками и руганью закинули Светела. Жог, сидевший в углу, мигом вскочил и с глухим рыком бросился вершить святую расправу, но порога пересечь не успел. Дверь бухнула, с той стороны заскрипел кол. - Атя, да целый я, - сказал Светел. Жог сгрёб его в охапку, усадил подле себя, стал рассматривать. Звигуры всё же выместили на мальчишке свой страх. Одно ухо побагровело и кровоточило, губы вспухли, левый глаз заплывал. Жог опять зарычал, тихо и страшно. - Я брата видел, - похвастался Светел. - Утром уже. Он споро шёл, ходко, живой был. Ещё кого-то на спину взял. И на кугиклах ночью играл, чтобы ребятёнки не плакали, вот. Руки отца на какое-то время стали совсем каменными. Потом Жог спросил: - На спину? Не видел кого? - Далеко было, не разглядел, - сказал Светел. - Только слышал, тот кашлял. Жог хрипло выдохнул. И не стал больше расспрашивать. Светел вдруг сказал: - Я взрослым стану, атя. Я к самому главному вельможе пойду. Я знаки ему покажу. Я Сквару... - Ты вырасти сперва, - прошептал Жог. - Будешь жив, тогда и меч в руки найдётся. «Сбереги себя, Огонь, сбереги...» Светел опустил голову: - Только бы Сквара дождался... - Дождётся, - сказал Жог. Строптивого Опёнка не хотели больше выпускать из клети, но пришлось. Зыка в собачнике рвался с привязи, лязгал страшными зубами и выл так, что не умолкали все остальные упряжки. Зато Светела кобель встретил, словно год его не видал. Вскинулся на плечи, умыл расквашенное лицо... и мирно дал себя выгулять. Никуда больше не стремился, не тащил по следам. Вернувшись, сгрыз свою рыбину, улёгся спать возле санок. Вечером отец с сыном, обнявшись, молча сидели в клети и только надеялись, что новая ночь окажется последней. Неожиданно снаружи прочавкали по талой грязи шаги, влажно заскрипела дверь, и кто-то впустил к ним Кербогу. Жог посмотрел на андарха так, словно тот был виновником всех его бед, и опять уставился в пол. Светел тоже сперва хотел промолчать, но вспомнил о новом достоинстве, коим облекла его Арела. - Можешь ли гораздо, дядя Кербога?.. Скоморох сел против них, прислонился спиной к двери, положил на колени потёртую кожаную коробку. Внутри певуче звякнули гусли. Жог наконец перестал высматривать на берёсте следы пропавшего сына. Нехотя поднял голову: - Почто пришёл? Кербога ответил без запинки: - Хочу кое о чём рассказать тебе, лыжный делатель, а пуще мальчонке. Песню сыграть хочу. Жог удивился: - А я чего-то не знаю?.. - Помолчал и добавил: - А песни твои у меня сказать где сидят?.. - Догадываюсь, - кивнул скоморох. - Вот что, северянин, не вели казнить, вели слово молвить... а ты, маленький огонь, слушай. Беседуя, он мешал северную и андархскую речь. Из-за этого Светел никак не мог решить, что звучало: просто слово «огонь» - или его первое имя. Это тревожило. - С тех пор немало воды утекло: почитай, лет двести прошло, - начал Кербога. - Тогдашний праведный царь объезжал украины державы, как велось встарь. И Шегардай-города не миновал, самого северного, что у границы стоял. И увидел, как у Последних ворот молчал юный вор, крепко закрыв рот, хоть его без пощады секли на кобыле, со спины всю шкуру спустили... Без пощады значило насмерть. Светел зачарованно слушал. Он, конечно, знал это предание, ведь его вспоминали всякий раз, когда заводили речи о котлярах и котле. Только не каждый его рассказывал так, как Кербога. - Царь сказал палачу: «Постой-ка!» - и похвалил парня за стойкость. Потом спросил, какое такое зло пригожего малого до греха довело. Едва живой смертник исповедался сиротой и рассказал царю о братишках: сам, мол, шестой. За ломаный грош батрачил, младшие кто болел, кто на улице клянчил. Он и не помнил, когда был сыт, вот и позабыл стыд. Всесильный владыка не погнушался проверить, во всём ли тот вор сознался. Оказалось - не приврал ни самую малость. «Да расточится держава, где у сирот лишь на милостыню и крадьбу остаётся право!» - сказал царь. И тотчас отрядил толкового вельможу, чтобы улицами ходил. Велел собирать сорванцов, торить их воинами, писцами, ремесленниками, учениками жрецов. Бродяжки впервые ели досыта, отмытые добела, черпая из одного котла. Стал тот закопчённый котёл для них именем, символом и святыней, а Последние ворота - местом поклонения, чтимым доныне... Старинная притча до сих пор жила в детской игре. Только ребятишки играли в шегардайского «коня», ибо всуе поминать кобылу палача казалось страшновато. Зря ли гласила та же легенда, будто замученный брат всё-таки умер. - Потом семьи, жившие в нищете, сами повадились отдавать котлярам детей. Сыновья достигали завидного положения и, случалось, вытаскивали родню из скудного унижения. Спустя ещё немножко народы-данники себе запросили ложки. Это считалось почётным... Светел знал: Воробьи не один год завидовали Подстёгам, проводившим в котёл сына Ивеня. Добивались той же чести Лыкасику. Но никто и никогда не уводил детей силой. И подавно не посягал на сыновей свободного племени, жившего за Светынью. До сего дня... А Кербога продолжал: - Ты, лыжный источник, верно подметил: нам ведомы все жреческие искусства на свете. Мы с Гудимом и правда жрецами были, святые ризы носили. Мы славили Справедливую Мать... Жог внимательно слушал. - Мой учитель начинал служение ещё в те времена, когда людям было позволено верить, что Мать Морана не только карает: и милует, и смеётся Она. В нашем храме не чурались доброй шутки, послушание было радостным, а не жутким. Потом Круг Мудрецов велел придать Ей лик неулыбы, молитву же сделать грознее дыбы. Учитель не оставил смеяться, и по приказу Круга ему урезали язык. Хотя это мне должно было стать туго, ведь ту злосчастную службу сочинил я. - Кербога прихлопнул ладонями по коробке, гусли снова отозвались. - Знаю, северянин, тебе дела нет до жрецов Андархайны с их ничтожными распрями вокруг святой тайны... Но надобно тебе знать, что котёл, каким он был рано, воздвигался во имя Справедливой Мораны. Там и сейчас Её верные всем заправляют, а Её с некоторых пор называют - Морана Смерть... Жог тихо спросил: - Что ты этим хочешь сказать? - Твой старший сын показался мне славным парнишкой, - ответил Кербога. - Что в нём рассмотрят Ветер, Лихарь и другие мораничи, я предсказать не могу. Может, поглядят, как он малышей под крыло берёт, и один из царевичей обретёт в нём сановника, опекающего сирот. Светел с надеждой поднял голову. Он-то уверенно знал, как будет дальше со Скварой, и хотел об этом поведать, - и пусть его наградят подзатыльником за то, что без спросу встрял в разговор взрослых! Но Кербога тяжело вздохнул и докончил: - А может, его решат сделать изощрённым убийцей, чтобы исполнял волю Мораны... как она им видится. Я и предполагать не отваживаюсь, что теперь делается в котле. Светел всё-таки подал голос: - Сквара не такой!.. Он не станет!.. Кербога грустно ответил: - Ты прав, маленький огонь, он не такой. Я тоже не думал, что выучусь метать топоры и буду зарабатывать свой обед, гадая служанкам. Жог молчал. Лицо у него было серое. Кербога вытащил гусли: - Я обещал песню... - Шёл бы ты, скоморох, - почти попросил Жог. - Ещё не довольно наговорил? Кербога покачал головой: - Я не враг, северянин, чтобы ты на меня злился. Я не душу травить явился. На мне вина за то, что творят люди моей веры, поэтому я пытаюсь хоть как-то помочь. Он положил руки на струны. Светел даже не видел, чтобы двигались пальцы. Вещие гусли словно сами собой вздохнули, запели, заговорили. Светел внутренне сжался, он ждал злополучной колыбельной или чего-то подобного, но услышал иное. Под беспросветным небосводом Клубится снегом темнота, А молодого воеводу Несёт дружина на щитах. Песня вроде не имела отношения ни к Скваре, ни к котлярам. Она была о храбреце, который не пропустил ворога в родную страну, но сам был покалечен в жестокой битве и угодил в плен. Стянув кровавой тряпкой раны, Он молча вытерпел позор. Плелись цепные караваны Сквозь серый дождь - на рабский торг. Неласковая судьба выпала пленнику, и всё же он ушёл из оков, утёк от погони, выжил в лютой пурге. И вот показался вдали милый северный берег, замаячили в тумане родные холмы... Но где взять сил, чтобы одолеть последние вёрсты? Терпи, надорванное сердце, Ещё успеешь отдохнуть... Кербога играл очень тихо. И пел в четверть голоса - только для них. Когда гусли смолкли, Светел выждал немного, потом отважился спросить: - Так он дошёл, что ли, дядя Кербога? А почему его на щитах несут? Оттепелью нашли?.. Скоморох убрал гусли в коробку: - А это тебе решать, маленький огонь. Светел покосился на отца. Жог Пенёк сидел закрыв глаза, осунувшийся и постаревший. Светелу показалось, будто седых прядей у него надо лбом стало против прежнего вдвое.
