На винограднике Элизабет небо казалось шире. Оно простиралось от одного конца низкого горизонта к другому, заливая синевой пыльные холмы и затмевая желтый цвет лета. Отражалось в рифленой крыше сарая, пузатых стенах металлического трейлера и зрачках Элизабет. Его цвет присутствовал во всем и давил на меня, как молчание Элизабет.
Я сидела в шезлонге в саду и ждала, когда она вернется с кухни. В то утро она нажарила блинов с бананами и персиками, и я объелась ими так, что упала на стол, не в состоянии шевельнуться. Элизабет, вместо того чтобы донимать меня вопросами, на часть которых я отвечала, а часть игнорировала, как-то странно притихла. Выдернув из блинчика длинную поджаристую полоску персиковой мякоти, она медленно прожевала ее, потом встала и выплюнула в мусор. В раковине лязгнула посуда. Но вместо звуков текущей воды, которые обычно за этим следовали, я услышала, как щелкнул и повернулся телефонный диск. Подняв глаза, я увидела Элизабет, прижимавшую к груди старомодный телефонный аппарат. Накручивая на палец провод, идущий к трубке, она смотрела на диск так, словно забыла номер. Через некоторое время снова принялась набирать. Набрав шестую цифру, остановилась, скривила рот и резко бросила трубку. Громкий звук эхом отозвался в моем раздувшемся животе. Я застонала; Элизабет повернулась. Она смотрела на меня с удивлением, точно неудавшийся телефонный звонок захватил ее до такой степени, что она забыла о моем существовании. Выдохнув, она стащила меня со стула и вывела в сад.
Вскоре она вновь вышла из дома, сжимая в одной руке грязную лопату, а в другой - дымящуюся кружку.
- Выпей, - сказала она, протягивая кружку мне, - живот перестанет болеть.
Я взяла кружку перебинтованными руками. С тех пор как Элизабет промыла и забинтовала мои раны, прошла неделя, и я успела привыкнуть к своей беспомощности. Элизабет готовила и убирала, а я целыми днями бездельничала. Когда она спрашивала, зажили ли руки, я отвечала, что мне только хуже. Подув на чай, я осторожно глотнула и тут же выплюнула.
- Гадость какая, - выпалила я, переворачивая чашку, чтобы вылить чай на тропинку у шезлонга.
- А ты попробуй еще раз, - сказала Элизабет. - Привыкнешь. Цветки мяты означают теплоту чувств.
Я сделала осторожный глоток и на этот раз подержала чай во рту чуть дольше, прежде чем выплюнуть на подлокотник.

ВЫ ЧИТАЕТЕ
Ванесса Диффенбах "Язык цветов"
Подростковая литератураМох считается символом материнской любви, потому что, подобно этой любви, утешает сердце с наступлением невзгод зимы, когда летние друзья нас покидают. Генриетта Дюмон, «Язык цветов»