Руки затряслись, вода из кастрюли расплескалась, закапав Элизабет. Холодные брызги разогнали ее ступор. Она подбежала к телефону на кухне, а я выбежала на улицу, поскользнувшись о стеклянные банки и скатившись с крыльца.
Воды в кастрюле не хватило бы, чтобы спасти даже одну лозу. Глядя на огонь, я это понимала. И все же должна была попробовать. Горели акры виноградников, от жара кружилась голова. Надо было действовать немедленно, иначе пропало бы все, над чем Элизабет трудилась всю жизнь, и она осталась бы на выжженной земле, без дома, совсем одна. Я должна была потушить огонь. Если не получится, я никогда больше не смогу взглянуть Элизабет в глаза.
Даже не добежав до дороги, я выплеснула воду на горящий виноград. Если пламя и зашипело, если хоть одну искру удалось затушить, я не услышала этого и не увидела. Вблизи рев огня оглушал, запах дыма был сладким. Он напомнил мне яблоки в карамели, которые делала Элизабет, и тут я поняла, что так пахнет виноград - спелый, сладкий виноград, - обугливающийся на огне.
Элизабет звала меня. Я обернулась. Ее беспомощные глаза блестели, отражая пламя. Одной рукой она зажала рот, другой схватилась за сердце. Я отвернулась, и величина моей ошибки вдруг показалась удушающей, как дым в легких. То, что я не хотела причинить столько вреда, никому не покажется достаточным оправданием. То, что я сделала это, чтобы остаться с ней, потому что любила ее, никогда не оправдает меня в ее глазах. Я должна была потушить огонь. Если я этого не сделаю, то потеряю все. Не соображая, что делаю, я сорвала ночнушку и начала колотить пламя, пытаясь задушить огонь. Забрызганный бензином тонкий хлопок вспыхнул в моих руках. Элизабет в ужасе бросилась ко мне, стала кричать, чтобы я отошла дальше от огня, но я словно обезумела и размахивала над головой пылающей рубашкой. Искры летели во все стороны, и Элизабет пришлось пригнуться, когда она подбежала ко мне близко.
- Ты что, спятила? - закричала она. - А ну быстро в дом!
Но я лишь ближе подошла к огню; жар усилился, стал опасным. Искра попала в волосы, одна прядь загорелась, обжигая кожу головы. Элизабет хлестнула меня ладонью по пылающему виску; боль от пощечины была приятной, заслуженной.
- Я потушу! - выкрикнула я. - Оставь меня!
- Как? Голыми руками? - крикнула в ответ Элизабет. - Пожарные уже едут. Ты погибнешь, если будешь стоять здесь как дура и махать руками!
Но я не двигалась с места. Пламя облизывало землю рядом с моими ногами.
- Виктория, - проговорила Элизабет спокойно. Кричать она перестала, широко раскрытые глаза заблестели от слез. Мне пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее слова сквозь рев пламени. - Я не хочу потерять виноградник и дочь в один день. Этого не будет. - Когда я так и не пошевелилась, она бросилась ко мне, схватила за плечи и начала трясти. - Ты слышишь? - крикнула она. - Не будет этого!
Я вырвалась, но она схватила меня за руку и потащила к дому. Я сопротивлялась, но она лишь дергала сильнее, и я услышала, как хрустнуло в суставе плечо. Она ахнула и отпустила меня. Я упала на землю и притянула колени к голой груди. Жар окутал меня, как одеяло. Элизабет кричала, приказывая мне встать, хватала меня за ноги, пинала ногами под ребра. А когда попыталась вновь тащить меня к дому, я закричала и стала кусаться, как дикий зверь.
И в конце концов она меня отпустила.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Ванесса Диффенбах "Язык цветов"
Teen FictionМох считается символом материнской любви, потому что, подобно этой любви, утешает сердце с наступлением невзгод зимы, когда летние друзья нас покидают. Генриетта Дюмон, «Язык цветов»