Я проснулась на рассвете. Встала, огляделась и прислонилась к прохладной стене, прижав к груди подушку и уткнувшись в нее подбородком. Свет лениво проникал в окно, и мягкие лучи падали на комод и открытую дверь шкафа. Во многом комната выглядела так же, как год назад: та же мебель, белое одеяло, стопки вещей, большинство из которых мне были по-прежнему велики. Но при этом меня окружали приметы той новой девочки, которой я стала: стопки библиотечных книг - «Ботаника на вашей тарелке» и «Энциклопедия самодельных удобрений для сада», - наша с Элизабет фотография, которую сделал Карлос, где мы стоим рядом, прижавшись раскрасневшимися на морозе щеками; целая мусорная корзина рисунков, которые я все забраковала, - цветы для Элизабет. Последнее мое утро здесь в качестве приемыша. Я оглядела комнату привычным взглядом - как будто все находящееся здесь мне не принадлежало. Завтра, подумала я. Завтра все будет иначе. Я проснусь, оглянусь по сторонам и увижу комнату - и жизнь, - которая будет моей и никто никогда ее у меня не отнимет.
Тихо шагая по коридору, я прислушалась. Хотя было еще рано, я удивилась, что в доме тишина, а дверь в комнату Элизабет закрыта. Я думала, что ей тоже не спится, как мне. Вчера вечером, лежа без сна в темноте, я волновалась больше, чем во все кануны Рождества, вместе взятые. Наверное, она тоже не спала всю ночь и теперь наверстывает упущенное.
В ванной, за дверью, на крючке висело платье, которое мы вместе купили. Я умылась и причесалась, а потом стащила его с крючка. Без помощи Элизабет одеться было сложно, но я уже решила, что так сделаю. Мне хотелось увидеть ее лицо, когда она выйдет, а я буду сидеть за столом одетая и ждать. Хотелось, чтобы она поняла: я готова. Сидя на краю ванны, я натянула платье задом наперед, застегнула молнию и стала поворачивать его, пока молния не оказалась на спине. Ленты были из плотной ткани и плохо завязывались. После нескольких неудачных попыток я завязала их некрепким двойным узлом на шее и так же - на талии.
Когда я спустилась, часы на плите показывали восемь. Открыв холодильник, я окинула взглядом заставленные полки и выбрала маленький ванильный йогурт. Открыла его, воткнула ложку в слой густых сливок, но голода не почувствовала. Меня вдруг охватила тревога. За весь год, что я знала Элизабет, та никогда не спала так долго. Целый час я просидела на кухне, не отрывая взгляда от часов.
Ровно в девять поднялась по лестнице и постучала в дверь ее комнаты. Узел на шее ослаб, и лиф платья сполз. Я знала, что выгляжу совсем не так шикарно, как в магазине. Когда Элизабет не открыла и не ответила, я повернула ручку. Дверь была открыта. Тихо толкнув ее, я вошла.
Элизабет лежала на кровати с открытыми глазами и смотрела в потолок. Когда я подошла к кровати и встала рядом, она не повернула голову.
- Девять часов, - сказала я.
Элизабет не отвечала.
- В одиннадцать надо быть в суде. Нам разве не пора выходить, чтобы отметиться сначала?
Элизабет по-прежнему не обращала на меня внимания. Я подошла ближе и наклонилась, подумав, что вдруг она спит, хоть и с открытыми глазами. Однажды у меня была соседка по комнате, которая спала так, и каждый вечер я ждала, когда она уснет первой, и опускала ей веки. Не нравилось ощущение, будто на меня смотрят.
Я стала легонько ее трясти. Она не моргала.
- Элизабет, - шепотом проговорила я. - Это Виктория.
Я приложила пальцы к точке меж ее ключиц. Пульс был ровным и, казалось, отсчитывал секунды до моего удочерения. Вставай, взмолилась я про себя. Мысль о том, что мы пропустим судебное разбирательство, что его отложат на месяц, неделю, даже день, была невыносимой. Я начала трясти Элизабет, вцепившись ей в плечи. Ее голова болталась на шее.
- Хватит, - сказала она наконец едва слышно.
- Ты почему не встаешь? - спросила я срывающимся голосом. - Мы разве не пойдем в суд?
Из ее глаз текли слезы, но она не поднимала руку, чтобы их утереть. Мои глаза проследили за ручейками на щеке, и я увидела, что подушка в том месте, куда они стекали, вся промокла.
- Я не могу, - сказала она.
- Что значит не можешь? Давай я тебе помогу.
- Нет, - повторила она, - я не могу. - И замолчала на долгое время. Я наклонилась так близко, что, когда она снова заговорила, ее губы коснулись моего уха. - Это не семья, - тихо проговорила она. - Мы с тобой, вдвоем в этом доме... это не семья. Я не могу так с тобой поступить.
Я села на кровать. Элизабет лежала неподвижно и больше не заговорила, но я все равно сидела там все утро и ждала.
![](https://img.wattpad.com/cover/68042097-288-k774919.jpg)
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Ванесса Диффенбах "Язык цветов"
Teen FictionМох считается символом материнской любви, потому что, подобно этой любви, утешает сердце с наступлением невзгод зимы, когда летние друзья нас покидают. Генриетта Дюмон, «Язык цветов»