Исину не нравились последние ноты, и аранжировка плохо ложилась на последние семь секунд, поэтому он снова и снова пробегал кончиками пальцев по клавишам, пытаясь уловить то тонкое и ускользающее чувство идеальности, чтобы уже наконец-то закончить работу над мелодией, что сидит в его голове уже полгода. Но веки становились такими тяжёлыми, и пальцы сбивались из-за с трудом подавленных зевков...
— Половина первого ночи.
Исин устало потёр глаза и обернулся к двери. Мисс Кан часто доставала его из студии, когда он терялся во времени и утопал в музыке. Возможно, правильнее называть её «миссис», но с мужем она развелась лет семь назад, да и она сама однажды сказала:
— Называй меня Мари.
Небольшая звукозаписывающая студия досталась ей в наследство от отца. И пусть за её плечами было одиннадцать лет музыкальной школы, особого таланта у неё не было. Если не считать того, что она виртуозно находила талант в других.
— Тебе пора домой, — перед Исином приземлился маленький вкусно пахнущий пакет. — Завтра допишешь. Перекуси и иди домой.
— Осталось совсем чуть-чуть, — парень снова широко зевнул и тряхнул головой, прогоняя напавшую дремоту. — Хочешь послушать? — они уже три года как перешли на «ты», пусть и с разницей в десять лет.
— Спрашиваешь? — молодая женщина уселась в углу на двухместном диванчике.
И по студии, отражаясь от стен, потекла музыка. Три минуты в семь нот рассказывали целую жизнь, облекая в форму чужие мысли и чувства. И Мари знала, что означает каждая нота, рождённая этим человеком, она чувствовала их, пропускала через кожу, вдыхала вместе с воздухом, разрешая звукам стать кровью...
— А вот последние семь секунд... — Исин недовольно поморщился.
— А мне нравится, — откликнулась Мари, поеживаясь от мурашек.
— Тебе всегда нравится, — улыбнулся Исин. — Даже если я гамму сыграю, ты останешься в восторге.
— Ну, что есть, то есть, — она улыбнулась в ответ.
Четыре года назад после очередного прослушивания в гримёрку, где сидело сорок участников, заглянул менеджер и назвал только одно имя: «Чжан Исин». Как оказалось, Кан Мари совершенно случайно оказалась в зале и осталась под впечатлением от выступления молодого музыканта, совсем недавно окончившего школу. Ей всегда казалось, что он не помнит этот день, но тогда для них обоих началась новая жизнь. Исину нужен был покровитель, тот, кто введёт его в мир шоу-бизнеса, откроет двери и вложит средства. Мари теряла смысл жизни, утопая во лжи, лицемерии и продажности музыкальной индустрии. И стоило ей увидеть и услышать его, как в кои-то веки собственные деньги перестали казаться таким важным. Она стала его директором, верным другом и старшей сестрой. Он так считал.
Исин вообще был из тех, кто уходит в своё увлечение с головой, посвящая ему всё своё время, мысли и силы. Музыка дарила ему ощущение жизни, и могла как осчастливить, так и уронить на землю, размазав последнюю надежду. Объяснять это новым людям всегда было тяжело. Школьные друзья знали и привыкли, принимая его таким, каков он есть, а вот новым знакомым было тяжело, особенно тем, кто претендовал на особое место в его сердце. Приятного маловато в том, чтобы знать, как мало места рядом с музыкой в сердце музыканта.
— Отключай аппаратуру и не забудь убрать за собой мусор, — Мари с лёгкой полуулыбкой покачала головой, глядя на жующего принесённый ею гамбургер Исина.
— Подвезёшь? — пробубнил он.
— А если нет, то завтра утром мне придётся искать музыканта по всему городу, хотя, скорее всего, он заблудился в двух улицах возле студии.
— Это было всего один раз! — воскликнул Исин.
— Три. Это было три раза.
— Ну ладно, три, — согласился музыкант, вытирая блестящие от масла пальцы салфеткой.
— Два раза из которых — с полицией.
— Говорю тебе, ты зря переполошилась в тот раз. Я просто заснул на лавочке в сквере.
— А во второй раз?
— Та женщина в чёрном обещала предсказать мою судьбу совершенно бесплатно!
Мари обречённо закатила глаза и тяжело вздохнула. Последние четыре года определённо нельзя назвать скучными.
— Я пойду, проверю, закрыты ли все окна и двери, а ты собирайся, — Исин в ответ закивал и начал собирать бумажки в пакет.
Если бы не пришла Мари, он вполне мог бы просидеть до самого утра. Благодаря ей он систематически ел и спал. Родители, оставшиеся в Китае, мало заботились о сыне, позванивая лишь раз в месяц, напоминая о «сыновьем долге» — деньгах, которые стоило бы выслать, чтобы поддержать на плаву утопающий ресторанный бизнес отца. В школе за ним приглядывали одноклассники, а после — повезло встретить Мари.
— И почему ты со мной так возишься? — посетовал Исин, мучаясь с ремнём безопасности, который никак не хотел защёлкнуться.
— Потому что чувствую себя курицей-наседкой, — молодая женщина потянулась и защёлкнула его ремень.
— Почему бы тебе снова не выйти замуж и не родить ребёнка? Тебе всего тридцать пять и ты такая красивая, — сказал он совершенно искренне.
Таких, как Мари, называли шикарными из-за фигуры с красивым бюстом и бёдрами. Сохранившее молодость и задор лицо, пышные волосы цвета корицы — она была состоятельной и ухоженной, женщиной, на которую оборачивались мужчины. Вот только она, казалось, не проявляла к ним никакого интереса, полностью посвятив себя работе.
— Если я выйду замуж и рожу ребёнка, ты умрёшь в студии от обезвоживания и недосыпания.
— Ну, будешь позванивать мне иногда, — смутился Исин, признав её правоту.
— Иногда? Пф!
***
— Ну, можно я приду к тебе в студию? — ныл Чанёль по телефону. — Ну, пожалуйста! Я так хочу послушать твою новую песню!
— Ты хочешь увидеть Мари, — хихикнул Исин.
— И это тоже! Но в первую очередь музыка! Кстати, во сколько Мари приходит в студию?
— Я так и знал.
Чанёль обещал зайти в семь, сначала ему нужно было заскочить к Дио. Уж очень хотелось поглазеть на бездомную, которую тот взял к себе на работу. Тем более, вдохновение к художнику в последнее время приходило неизменно ночью. А на протяжении дня он колесил между друзьями, держа всех в курсе событий.
Исин вышел из своей студии и решил проверить, на месте ли Мари, чтобы успеть предупредить её о приходе Чанёля. Она тогда начинала судорожно собирать вещи, вспоминала о тысяче и одном деле, которые её ждут, и срочно сбегала с работы. Чанёля вообще могли вытерпеть далеко не все, а уж когда тот начинает нелепый флирт со словами: «Я хочу нарисовать вас! Будьте моей натурщицей! Хочу ваш потрет в стиле «ню»!», нужно спасаться бегством.
И Мари действительно была в кабинете. И не одна. Сквозь прозрачное стекло в двери Исин, увидел сидящую в кресле напротив директора ещё одну фигуру. Эту пожилую женщину он видел всего несколько раз, хотя, если учесть его невнимательность, встреч, возможно, было и больше. В кабинете находилась вдова — мать Мари. И музыкант ушёл бы со спокойной душой, если бы не её слова:
— И не говори мне об этом Исине! — сжав кулаки, воскликнула женщина. — Мне плевать на этого хиппи! Моя успешная дочь сутками напролёт пропадает в студии, которая может работать и без неё. Ты должна строить свою жизнь! Выйти замуж, в конце концов!
— Это тебя совершенно не касается, мама, — сдержанно ответила Мари.
— Ты позоришь меня и память своего отца этими интрижками с малолетними беспризорниками!
— У меня нет интрижки с Исином, мама! — вырвалось у Мари.
— Не верю! Если это так, то всё к этому идёт. То есть, ты даёшь ему деньги, и даже не спишь с ним?!
— Мама! — побледневшая Мари вскочила с места и нависла над матерью. — Я хочу, чтобы ты ушла.
— Он здесь не потому, что ты ему нравишься, дурочка, а потому, что ты его спонсируешь! Стоит какой-то компании предложить ему больше, и он уйдёт, даже спасибо не сказав!
Мари опустилась на кресло и устало потёрла виски.
— А ты сохнешь по ветреному музыканту. Ему двадцать пять, Мари, а тебе — тридцать пять! Ты слышишь разницу?!
— Слышу, мама, слышу, — тихо ответила молодая женщина.
— И что? Тебе плевать на десять лет разницы, социальный статус, и вашу взаимозависимость?!
— Мне не плевать. Я... У нас сугубо рабочие отношения.
— Да уж, только мать свою не обманывай. Когда он выступает, ты смотришь на него отнюдь не как гордый директор на своего подопечного.
— И как, по-твоему, я на него смотрю? Ты преувеличиваешь.
— Я не могу нормально реагировать на то, что моя дочь уже несколько лет сходит с ума по одному малолетнему музыканту из миллионов таких же.
— Во-первых, он — уникальный, во-вторых... Мои чувства — только мои. Он о них не знает и никогда не узнает. И студия — не самое подходящее место для таких разговоров. Да и вообще, сколько можно давить на меня? Я довольна своей жизнью.
— Но...
— И тебе пора идти.
— Я ещё не закончила.
— Закончила, мама, ты уже всё мне сказала.
Пожилая женщина встала и гордо вскинула голову. Как у такой холодной женщины вообще родилась такая тёплая дочь?
— Я буду говорить об этом столько, сколько посчитаю нужным, — сказала вдова. — Пока ты не образумишься.
— До свиданья, мама. Думаю, ты знаешь выход, провожать я тебя не буду.
— Ещё бы, — фыркнула вдова. — Я не «бедный и несчастный музыкант».
— Мама!
Исин успел нырнуть за угол, и мимо проплывающая мать директора его не заметила. Но уйти он не мог.
— Исин? — Мари, казалось, и вовсе сравнялась по цвету со своей белой рубашкой, когда увидела его на пороге кабинета.
— Я хотел предупредить, что скоро придёт Чанёль, но ты была не одна и я...
Женщина нервно сглотнула и выдавила:
— Всё слышал...
Честно говоря, когда после услышанного он шагнул в её кабинет, у него не было заготовленных слов. Они стояли друг напротив друга растерянные и сбитые с толку.
— Исин, мама... Она такая мнительная, несёт чёрти что, — нарушила неловкое молчание Мари. — Я много работаю, а она волнуется и...
— Я тебе... нравлюсь?
— Если бы ты мне не нравился, я бы не взяла тебя в студию четыре года назад.
— Нет, я имею в виду...
— Исин! — ей хотелось осечь его, но не получилось.
— Ты меня любишь?
Она хотела что-то сказать, ответить, снять это повисшее между ними напряжение, но слова ускользали, казались не теми, не такими, пустыми, что ли. И она произнесла:
— Конечно, я привязалась к тебе и...
— Как мужчину, а не своего подопечного? — Исин был удивлён, растерян. Что делать с чужими чувствами, которые ты не можешь разделить? Он никогда не рассматривал её так, скорее, как старшую сестру, подругу, признавал её красоту и желал ей счастья, но никогда не видел себя рядом с ней. А она, оказывается, видела его рядом.
— Ты не волнуйся, ничего не изменится, — тихо произнесла Мари. — Давай сделаем вид, что ты услышал бред сумасшедшей старухи?
— Но чувства есть, да?
— И чёрт с ними! Я же живу с этим.
— Давно?
— Давно, — она опустила голову, но тут же вскинула и горячо пообещала: — Я никогда тебя не потревожу этими чувствами! Никогда! Мы же работали столько лет! Разве тебе было со мной некомфортно?
— Нет, всё... хорошо.
— Вот видишь! Так будет и дальше!
— Но чувства... они же не уйдут так просто, — Исин не знал, что говорить в ситуации, когда узнаёшь, что именно ты — центр чужой вселенной.
Мари потупила взгляд, нервно теребя край белоснежной рубашки.
— Я буду любить тихо, — почти шёпотом, — так тихо, что ты не будешь замечать этого. Только не уходи... Прости меня, и не уходи, — и он знает, что в опущенных глазах — слёзы. Она из тех, кто прячет слабости. И Исину хочется броситься к ней и успокоить и одновременно выскочить из кабинета, и вылететь из ставшей такой душной студии на прохладную улицу.
И её чувства — взрослые, настоящие, кажутся, почему-то, пугающими, незнакомыми. Такого сам Исин никогда не испытывал. Это не юношеское «люблю», это что-то большее, что-то сильнее. И он не знает, что с этим делать.
— А ты где? — Чанёль пришёл в студию, но ему сказали, что Исин не так давно ушёл, и Мари тоже уехала, поэтому он стал названивать другу.
— Я где-то тут... Завернул за угол и прошёл магазин обуви, — ответил Исин.
— Ты опять потерялся?
— Чанёль, скажи, я совсем тупой?
— Ну-у-у, — протянул тот, — не то, чтобы тупой, просто невнимательный, — уклончиво охарактеризовал его Чанёль.
— Как можно не заметить, что тебя любят?!
— Никак, это всегда заметно.
— А я не заметил...
— Потому что ты — Исин, а это в нашей компании имя нарицательное, — хмыкнул Чанёль. — И кто там в тебя влюблён? Надеюсь, Бэкхён не прослушивает телефон, с него станется.
— Мари, — произнёс Исин и сам не поверил.
— Чего?! С дуба рухнул? Скажи, у тебя в студии стены красят, и ты краской надышался?
— Нет, она... Она сама сказала.
— Замри и скажи, как называется магазин, возле которого ты стоишь! Я сейчас буду!
Они бродили по городу до темноты. Как оказалось, Исин многое знал о Мари: фильмы, книги, духи, цветы, музыка... Чанёль непривычно молчал и слушал. Это он со стороны казался болтливым и легкомысленным, в нужный момент всё-таки умел заткнуться и напустить на себя серьёзный, внимательный вид.
— И не понимаю, чего ты мучаешься? — Чанёль уселся на свободную лавочку и похлопал по месту рядом с собой. — Вам интересно и легко вместе. Она в тебя влюблена, а ты Исин. Тебе нужно вдохновение, так почему бы не черпать его в ней, если ты и сам признался, что иногда её присутствие помогает тебе писать музыку?
— Но она — мой директор!
— А кто мне полчаса рассказывал, как вы пили пиво на колесе обозрения? Что-то я не помню в её должностных обязанностях такого пункта.
— И она меня старше... На десять лет, Ёль!
— Хоть у кого-то в вашей паре должны быть мозги и ответственность.
— Прозвучало обидно.
— Я так и планировал.
— И я... я никогда не рассматривал её, как женщину, ну, в «этом» смысле.
— Как можно смотреть на Мари и не думать об «этом»? — всплеснул своими длиннющими руками Чанёль. — И почему мы говорим о сексе «это»?
— Потому что слово «секс» произносить неприлично, — прошептал Исин.
И Чанёль засмеялся в голос на весь пустынный парк:
— Исин — ты такой Исин! Ты просто представь, как подходишь к ней ближе, — томно начал друг, — руки твои скользят на её талию... Я уже молчу про бёдра! И ты целуешь её в эти сочные губы, а потом...
— Хватит! Я почему-то представляю с ней тебя, и это противно!
— Да ты ревнуешь! — поигрывая бровями, сделал вывод Чанёль.
— Нет, просто...
— Просто отвлекись немного от своей музыки, она никуда не денется, и подумай о красивой женщине, которую и завоёвывать не надо, потому что она уже твоя.
— Моя, — повторил Исин. — Звучит странно.
— Это ты странный, всё остальное в мире вполне нормально. Пошли, я тебя домой провожу, а то опять заблудишься.
— Я хорошо ориентируюсь в пространстве, — поморщился Исин.
— В пространстве туалета. Всё, что больше, для тебя потенциально опасно. Идём.
***
Исин лежал один на своей большой кровати в пустой однокомнатной квартире и думал:
— Как я буду жить, если завтра Мари решит расторгнуть договор? Обидится, посчитает, что больше не хочет меня видеть, и попросит уйти. Как я буду? Кому позвоню, когда допишу эти семь секунд? С кем буду пить пиво на колесе обозрения? Кто принесёт мне в студию в час ночи мой любимый гамбургер? На ком ещё так идеально сидит белая рубашка и юбка-карандаш? И симметричная ямочка... У неё на левой щеке, когда она улыбается. И карие глаза с золотинкой, когда она смотрит на меня... Что она делает сейчас? Она же не плачет, нет?
И это срочно надо было проверить.
Без пятнадцати два ночи Исин стоял у двери Мари. И она не спала, слишком быстро открылась дверь.
— Исин, — испуганно выдохнула молодая женщина. — Только не говори, что ты пришёл ко мне домой, чтобы расторгнуть договор... Я же сказала, что мои чувства не влияют на работу и тебя! Я...
— Можно войти?
Дверь раскрылась пошире, впуская гостя в знакомый полутёмный коридор. Он часто бывал у неё дома: они смотрели фильмы или набрасывали программу. Но сейчас этот коридор казался интимным, замершим в ожидании его действий. И она, Мари, в этом тонком шёлковом халате — такая хрупкая и нежная, словно может разбиться от любого неловкого слова.
— Я не хочу уходить, — сказал и вдруг понял, что не хочет уходить ни из студии, ни из её жизни, ни из её дома сегодня, и завтра...
— Ты не должен чувствовать себя обязанным. Своим творчеством ты с лихвой возвращаешь потраченные студией на тебя деньги, так что ты...
А её губы действительно сочные, как и сказал Чанёль, и тонкая талия, за которую так приятно прижимать к себе трепещущее мягкое женское тело. Стоит сказать другу, чтобы он прекращал видеть в «этом» свете его Мари. Его Мари...
