Кофе и молоко.

6

  Знаете, такое странное, ужасное, липкое чувство? Осадок, который может остаться в любой момент и не смываться продолжительное время? То чувство, когда на душе настолько гадко, что хочется ни то что утопиться, а просто стереть себе память, исчезнуть с лица земли? И даже если в твоей голове были незабываемые воспоминания, ты все равно хочешь все просто забыть. Раз! — и ты уже ничего не помнишь. Раз! — и тебя уже практически нет в реальности.

Так ощущал себя Эрен. Вспоминая того мужчину, он раз за разом спрашивал себя:

— За что?..

— Эрен? — обеспокоенно спросил Жан, стоя за барной стойкой и делая очередной напиток. Йегер, сам того не замечая, выискивал в зале, за тем же самым столиком темную макушку, но про себя он поблагодарил всех ему знакомых богов за то, что за тем столиком сидит какой-то широкоплечий мужчина в очках и читая газету, сильно ссутулившись. Эрен отмечает про себя, что Аккерман никогда так ссутулится. И не читает газет. «По крайней мере, таких», — вновь говорит Эрен про себя.

— Ничего страшного. Просто... — начал вдруг Йегер, как Жан перебил его, оторвавшись от стойки и положив руки на плечи Эрена. Парень вздрогнул, а Кирштайн заглянул Эрену прямо в глаза, так отливающие зеленой.

— Что случилось с Микасой?

Йегер вздрогнул. Она уже две недели лежит в больнице, и Эрен ходит к ней каждый день. Но он каждый раз переступает через себя, прежде чем туда отправится, ибо каждый раз видит там и Леви.

Сидя в своей комнате, лавируя между столиков с подносом на работе, сидя на паре в институте, — да всегда! — он упрямо мотает головой и говорит себе, что этот тип его неимоверно бесит. Бесят эти ужимки и поцелуи, что выбивают почву из-под ног лишь тогда, когда разум отключается. А случается это лишь рядом с этим мужчиной... Йегеру противно осознавать, что он поддается на провокации «капрала», и, смотря на других девушек, знает — ему интересны лишь они.

Но есть одно исключение.

Этот Леви... Как же гадко это осознавать! Просто понимать, что становишься геем? Да еще и против воли? И уже с самого начала той новой ориентации тебя делают лишь пассивным, ни на что не способным мальчиком? Тем, кем можно пользоваться? И этот факт вновь выбивает почву из-под ног Йегера, и он начинает упрямо мотать головой, прогоняя из нее образ мужчины и видит перед собой обеспокоенные, но одновременно злые глаза Кирштайна, что вновь трясет Эрена за плечи и спрашивает:

— Что с Микасой? Я уверен, ты знаешь! — срываясь на крик, Жан начинает часто дышать, а его трясти от злости и страха. На громкий голос обернулась парочка людей, и Йегер краем уха услышал от одного из подростков такую фразу:

— А... это тот немного глуховатый официант...

Другие люди тоже вернулись к своим делам, словно сказав себе — точно! Мы совсем забыли об этом маленьком нюансе. И прямо сейчас за спинами Эрена и Жана начинают рождаться сплетни, связанные с ними. Люди делают акцент лишь на том, что видят. Зачем им узнавать подробности? Они что-то от кого-то услышали, приплюсовали к этому руки Кирштайна, что сжимают плечи зеленоглазого и делают свои выводы. Свои, неправильные и мерзкие выводы. И от этого снова становится гадко.

Йегер кидает взгляд на длинное окно и прозрачную стеклянную дверь, и закусывает губу. Приходят все новые и новые люди, кто-то в этом заведении пришел на встречу, кто-то наоборот — лишь познакомиться, кто-то отдохнуть от городской суеты наслаждаясь мирной атмосферой и тем ярким, поздним осенним солнцем, которое отдает свое последнее тепло людям. Поэтому за столом больше разных парочек, да и за окном снуют туда-сюда влюбленные пары и дети, что выбежали на прогулку.

— Она просто заболела... Неужели ты не понима... — не отрывая взгляда от двух фигур, зашедших в кафе под характерный звон дверного колокольчика, Эрен остановился, сглотнув.

Леви вел под руку Микасу, словно придерживая ее, помогая идти.

Почему же на душе вновь настолько гадко?