В списках не значился

3

- Ста­ло быть, снял ты Фе­дор­чу­ка, - вздох­нул Сте­пан Мат­ве­евич. - А пар­нишку жал­ко. Про­падет пар­нишка, то­варищ лей­те­нант, боль­но уж с детс­тва он на­пуган­ный.

Ти­хого Ва­сю Вол­ко­ва вспом­ни­ли еще нес­коль­ко раз, а о Фе­дор­чу­ке боль­ше не го­вори­ли. Слов­но не бы­ло его, слов­но не ел он за этим сто­лом и не спал в со­сед­нем уг­лу. Толь­ко Мир­ра спро­сила, ког­да ос­та­лись од­ни:

- Зас­тре­лил?

Она с за­пин­кой, с тру­дом про­из­несла это сло­во. Оно бы­ло чу­жим, не из то­го оби­хода, ко­торый сло­жил­ся в ее семье. Там го­вори­ли о де­тях и хле­бе, о ра­боте и ус­та­лос­ти, о дро­вах и о кар­тошке. И еще - о бо­лез­нях, ко­торых всег­да хва­тало.

- Зас­тре­лил?

Плуж­ни­ков кив­нул. Он по­нимал, что она спра­шива­ет, жа­лея его, а не Фе­дор­чу­ка. Жа­лея и ужа­са­ясь тя­жес­ти со­вер­шенно­го, хо­тя сам он не чувс­тво­вал ни­какой тя­жес­ти: толь­ко ус­та­лость.

- Бо­же мой! - вздох­ну­ла Мир­ра. - Бо­же мой, твои де­ти схо­дят с ума!

Она ска­зала это по-взрос­ло­му, горь­ко и спо­кой­но. И так же по-взрос­ло­му спо­кой­но при­тяну­ла к се­бе его го­лову и триж­ды по­цело­вала: в лоб и в оба гла­за.

- Я возь­му твое го­ре, я возь­му твои бо­лез­ни, я возь­му твои нес­частья.

Так го­вори­ла ее ма­ма, ког­да за­боле­вал кто-ли­бо из де­тей. А де­тей бы­ло мно­го, очень мно­го веч­но го­лод­ных де­тей, и ма­ма не зна­ла ни сво­его го­ря, ни сво­их бо­лез­ней: ей хва­тало чу­жих хво­роб и чу­жого го­ря. Но всех сво­их де­вочек она учи­ла сна­чала ду­мать не о сво­их бе­дах. И Мир­рочку то­же, хо­тя всег­да взды­хала при этом:

- А те­бе век за чу­жих бо­леть: сво­их не бу­дет, до­чень­ка.

Мир­ра с детс­тва свык­лась с мыслью, что ей суж­де­но ид­ти в нянь­ки к бо­лее счас­тли­вым сес­трам. Свык­лась и уже не го­рева­ла, по­тому что ее осо­бое по­ложе­ние - по­ложе­ние увеч­ной, на ко­торую ник­то не по­зарит­ся, - то­же име­ло свои пре­иму­щес­тва и, преж­де все­го - сво­боду.

А те­тя Хрис­тя все бро­дила по под­ва­лу и пе­рес­чи­тыва­ла из­гры­зен­ные кры­сами су­хари. И шеп­та­ла при этом:

- Дво­их не­ту. Дво­их не­ту. Дво­их не­ту. В пос­леднее вре­мя она хо­дила с тру­дом. В под­зе­мель­ях бы­ло прох­ладно, у те­ти Хрис­ти отек­ли но­ги, да и са­ма она без сол­нца, дви­жения и све­жего воз­ду­ха ста­ла рых­лой, пло­хо спа­ла и за­дыха­лась. Она чувс­тво­вала, что здо­ровье ее вдруг над­ло­милось, по­нима­ла, что с каж­дым днем ей бу­дет все ху­же и ху­же, и втай­не ре­шила уй­ти. И пла­кала по но­чам, жа­лея не се­бя, а де­вуш­ку, ко­торая вско­ре дол­жна бы­ла ос­тать­ся од­на. Без ма­терин­ской ру­ки и жен­ско­го со­вета.