Свинцовые облака

XIII

На утро раздался крик. Он оглушил нас, когда солнце только-только вставало из-за горизонта, когда первые рубиновые лучи выплывали в небо и освещали спящие лица, а облака медленно шли над нами. Сначала стояла неприятная, но такая привычная мёртвая тишина предстоящего дня, тогда не было ни ветра, ни птиц, ни людей. Везде стояло гробовое молчание, похожее на панихиду по ушедшему дню. Ночь превратилась в рассвет, а рассвет превратился в новую смерть.
Люди толпились в коридоре с мрачными лицами. В них я мог разглядеть недосыпание, а сквозь непроглядное полотно сна виднелся страх: уж не его ли близких убили? Я стоял возле двери в свою комнату, рядом со мной стоял ещё сонный Исаак в ночной рубашке. Он недавно переехал в моё общежитие и вбежал ко мне, как только послышался первый крик.
Мы смотрели друг на друга и молчали. Да и что нам было в тот момент говорить? Смотря на унылый спектакль смерти, слов особо не находишь, особенно, когда умирает тот, кого ты практически не знал. Человек в таких случаях становился марионеткой ситуации и уже ничего не мог изменить – лишь смотреть. Мы это и сделали.
Все догадывались, кто погиб этой ночью. А я уже совершенно точно знал имя умершей, хоть и всего пару раз видел её молодое, чистое лицо. Во мне чернела буря негодования и безразличия к родственникам. Мне хотелось прорваться сквозь толпу зевак и встретиться глазами с тем, кто на самом деле был виновен во всём. Хотелось прожечь его насквозь и высказать всё, что накопилось у всех нас, но никто не решался сказать.
Вдруг люди зашептались, зашуршали своими тихими противными голосами, в их фразах я чувствовал пренебрежение к ситуации.
– Да ты что! – удивлённо воскликнула низенькая пухленькая старушка, живущая на первом этаже вместе со своим мужем, у которого случилась амнезия после войны. – Она? В самом деле?
– Да точно тебе говорю! – ответила другая, высокая женщина преклонного возраста. У неё на шее виднелся огромный ожог от пожара. – Наверняка убил какой-нибудь любовник, это же у молодых так принято теперь. Сначала заводишь себе мужа, потом можно и любовника. Ух, шлюха-то поплатилась жизнью за это!
– А вам-то откуда знать? – презрительно бросил Исаак, подслушавший этот разговор вместе со мной. – Неужто тоже были подобные случаи?
В этот момент высокая старуха покраснела и виновато опустила голову. Женщина больших габаритов наоборот, нахмурила своё широкое мясистое лицо.
– Да как ты смеешь?! – возмутилась она. – Никакого уважения к старшим! Вот в наше время молодёжь себя так не вела, не то, что сейчас! Вы, небось, рады, что кто-то умер.
– А у вас нет никакого уважения к смерти, – сказал неожиданно я, преисполненный злобы. – Хоть бы постыдились слухи распускать у всех на глазах.
– Это не слух, это правда жизни! – чуть ли не вскрикнула худощавая женщина.
– Думаю, у каждого своя правда, – продолжил Исаак. – Не стоит навязывать её всем и применять к каждому покойнику. Вам же будет неприятно, если такие же, как вы, начнут говорить, что вы были больными сифилисом проститутками и умерли после очередного акта продажности.
– Ах ты, поганец! – сказали обе старухи хором и уже хотели было броситься на бедного парня, но вдруг увидели, что вся толпа удивлённо обернулась на них. Поняв свою ошибку, они тут же ретировались на первый этаж. Мы с Исааком переглянулись и ухмыльнулись.
– Вот из-за таких, как они, в мире до сих пор есть ненависть. Своей жизни нет, приходится чужую обсуждать, – презрительно буркнул парень и скрестил руки на груди.
– Такие люди будут всегда, – ответил я. – Тут уж ничего не поделаешь. Большинство просто прожигают свои жизни в никуда, вот в старости им даже нечего вспомнить, поэтому и начинают распускать слухи, лишь бы разбавить свою рутину красками страстей и очередной ругани.
– Надеюсь, мы такими не станем.
– Это вряд ли.
– Почему?
– Нам бы ещё дожить, – вздохнул я и посмотрел на полоску света, исходившую из комнаты Майкла. Оттуда уже не слышался крик, только плач двух-трёх человек. Толпа замолчала и просто смотрела на это представление, мы же с Исааком решили уйти, чтобы больше не мучать себя притворным спектаклем, от которого мне становилось дурно.
Дверь в мою комнату закрылась. Плач остался за стеной и больше меня не тревожил.